История двух семей за 200 лет. Книга, написанная на заказ

Сотрудники Школы писательского мастерства Лихачева (Самара) написали на заказ очередную биографическую книгу. Она будет издана (макет готов) и отпечатана в Самаре.

Предлагаем ознакомиться с началом этой книги.

*****

Будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный

 (Евангелие от Матфея 5:48)

Вступительное слово

Для чего же рождается человек, для чего живёт, работает, рожает и воспитывает детей? Это не правило подражания природе лосося: вылупился из икры, прожил, дал потомство икрой и потом умер.

О нас мы должны оставить память потомкам своими делами и своими примерами.

И это чувство стремиться и достигать и совершенствоваться должно быть в каждом человеке. Скорее всего, оно заложено в каждом из рода Горкуновых и Гавриловых, только, конечно, в разном объёме и в разных количествах.

Путь к совершенству любого человека не имеет конца, и нет у него начала, этот путь идёт от прошлых поколений к будущим.

Стремление человека быть лучше, быть лучшим заложена Господом в его природе.

У меня сначала была моя мечта быть самым лучшим трактористом в деревне, как мой родственник дядя Коля Горкунов, потом хотел стать лучшим директором, потом освоил правило, что если что-то делаешь в бизнесе, то ставь цели сделать это лучше всех. И вот стать лучше всех, это внушила и привила мне как основное жизненное правило моя мама из рода Гавриловых. У нашей Мамы Натальи Алексеевны была мечта и страстное желание вывести нас с моим братом Сергеем в люди. И, мне кажется, её мечта сбылась.

Гавриловы самые деятельные в нашем роду люди. Они ещё в позапрошлом веке поднялись всей семьёй и через всю страну пошли в Сибирь искать лучшей доли, свободной земли, успеха и сытой жизни.

Мой дедушка Гаврилов Алексей Сафронович отказался от православной веры, поверил в коммунистическое будущее, принял Революцию в 1917 году, хотел изменить мир к лучшему, но не получилось. И всё равно он исполнил свою мечту, достроил мельницу в своей деревне, родил своего последнего сына Павла, вместо погибшего на фронте сержанта Гаврилова Павла Алексеевича. А ведь неизвестно откуда у человека силы берутся? В 1938 году сидел в Омской тюрьме, где его пытали, издевались и били, сделали инвалидом на всю жизнь, но он чудом выжил, не затаил злобу на людей, а вернулся в свою деревню, построил дом и отошёл по старости ко Господу, в которого никогда не веровал.

Мне говорили, что я даже внешне похож на своего дедушку Алексея с его неуёмным характером и желанием добиться бóльшего в  своей жизни. Никому не известно, как судьба распорядится моей жизнью, но я выбрал для себя путь и жизненное правило: лучше больше сделать, чем дольше прожить. На кого я должен быть похож, на кого мне равняться и кому подражать? А может, на дядю Якова Гаврилова, который весь израненный и контуженный пришёл с войны, где командовал ротой штрафников и которого знали — или слышали про него — на всех фронтах?

Мой дед Горкунов Максим Иосифович, чью фамилию я ношу, тоже человек с тяжёлой судьбой.

Ушёл в начале войны на фронт, попал в плен, сидел в лагере смерти Маутхаузене, бежал, ловили, снова бежал, снова ловили, прошёл все круги ада в немецком плену. Потом сидел в советских лагерях, реабилитировали.

Но странно было для всех, что наш дед Максим всё равно остался в памяти у родных как весёлый и светлый человек.

Воистину, правдивы и поучительны слова для моих потомков, что времена не выбирают, в них живут и умирают.

Не успеете пожить в своё удовольствие и на пользу своей семье — вы тоже обернётесь в прах.

Так успейте же что-нибудь сделать для себя и для людей, чтобы вас запомнили и рассказывали о вас из поколения в поколение.

Вот я оставляю о себе память, хотя бы тем, что создаю и передаю своим родственникам, друзьям, детям и внукам историю нашего рода Горкуновых и Гавриловых. Я делаю это для того, чтобы вы знали: мы не из графьёв и не из княжеских родов, но при желании и старании, каждый из нас может добиваться больших успехов и высоких целей в этой жизни!

Храните память о своих родителях, бабушках и дедушках и постарайтесь сделать что-то в своей жизни хорошее.

И не нужно думать, что сложно будет в следующих поколениях победить такие наши родовые проклятия, как пьянство и лень, как зло и несчастие, переходящее из поколения в поколение хроническое заболевание всего рода Горкуновых. Всё возможно и всё достижимо!

Каждый человек должен знать своих предков, поэтому старайтесь собирать материал о своей семье, записывайте семейные рассказы. Знайте свои корни родовые, берегите реликвии, храните письма и фотографии. Изучайте историю своей семьи, рассказывайте и пересказывайте её своим детям и внукам. Это пригодится вашим потомкам, поможет сформировать ответственность и гордость за свою семью и оставить хорошую память для своих потомков.

 Всем тем поколения Горкуновых и Гавриловых, которые после нас будут стремиться достигать лучшего для себя, для людей и для своих родственников, и посвящается эта книга.

                                                                                                                 Борис Горкунов

Грань первая

Гавриловы. «Самоходы» на путях Сибири

В самом конце XIX века большая крестьянская семья Гавриловых покинула родные места — деревню Баевку Ржевского уезда Тверской губернии. Они искали лучшей доли, и путь их лежал в Сибирь.

География — это судьба. Родные ландшафты неизгладимым отпечатком остаются в душе человека и народа. Баевки сегодня нет, только название сохранилось в списке заброшенных деревень нынешнего Селижаровского района Тверской области. Но остались здешние холмистые равнины, речки, что по большей части впадают в Волгу: Песочня, Селижаровка, Малая Коша, Большая Коша… Здесь расположено крупнейшее из Верхневолжских озёр — Волго. В некоторых местах по высоким речным берегам встречаются выходы известняков. Из-под них нередко бьют ключи — так называемые «кипятки» с водой-«здоровцом». Ключи не замерзают круглый год, некоторые славятся как святые источники.

Это лесной край, в Средневековье известный как Оковский лес. Здесь мало земель, годных для сельского хозяйства. А между тем Ржевский уезд считался густонаселённым. Выживать на малоземелье тверичанам помогали предприимчивость, умение и охота заниматься самыми разными промыслами. Здешнюю деловитость питало и выгодное серединное положение Тверской губернии между Петербургом и Москвой.

В богатой лесом местности многие становились искусными плотниками, рубили и сплавляли по здешним рекам строевой лес и дрова, гнали дёготь. Почиталось кузнечное ремесло. Гавриловы потом не раз проявят эти наследственные ремесленные умения в Сибири.

Однако ремесло ремеслом, но для крестьянина ничего нет важнее земли. И в этом главном, заветном деле обманула тверского мужика отмена крепостного права, эпоха «великих реформ». Крестьянские наделы были невелики, выкупные платежи порой неподъёмны. Землю с помещиками пришлось делить на таких условиях, что за два десятилетия «воли» в Тверской губернии меньше стало и зажиточных крестьян, и «крепких хозяев» со средним достатком. По губернской статистике, почти половина крестьянских хозяйств выживала от урожая до урожая. До интенсивного землепользования с машинами и прочими усовершенствованиями большинству мужиков было далеко, как до звёзд. Промышленность России, можно сказать, только зарождалась, и не могла принять-поглотить тех работников, кого уже не кормила земля.

Гавриловы были до 1861 года «владельческими», помещичьими крестьянами, и до «воли», и после реформы жили в своём лесном углу немаленьким и, по-видимому, дружным кланом. Свидетельство тому — метрические книги Покровской церкви села Озаново за 1888–1897 годы. Это была приходская церковь для жителей Баевки — деревянная, с престолами Покрова Пресвятой Богородицы, Святой Мученицы Параскевы и Знамения Божией Матери. До наших дней здание не сохранилось. Поселение без церкви лишилось статуса села, ныне именуется деревней Азаново и существует скорее номинально. Согласно переписи населения 2010 года в Азаново жил один человек. Участь немногим завидней, чем у сгинувшей Баевки.

Историческая родина рода Гавриловых: деревня Баевка Ржевского уезда Тверской губернии. Отсюда семья Гавриловых в 1893 году переехала в деревню Дмитриевка Ишимского уезда Тобольской губернии

В метрических записях указанного времени отобразились самые важные события в жизни целого поколения семьи Гавриловых — предположительно четырёх братьев и двух сестёр. Гавриловыми они звались, скорее всего, по крестильному имени своего деда по отцовской линии — Гаврилы или Гавриила. В ту эпоху это прозванье, как и у других крестьянских родов, ещё не застыло в статусе полноценной фамилии. Многих крестьян в тех же метрических записях именуют по отчеству, и это затрудняет установление родственных связей.

Братья Сафрон, Николай, Евстигней и Сергей, их сестры Евдокия и Акилина венчались, крестили своих детей, упоминались как восприемники от купели и поручители при венчании родственников и свойственников.

Гавриловы, судя по всему, были «крепкими хозяевами». Но и для них каждый день речь шла о выживании. Для того, чтобы удовлетворить свои элементарные потребности, приходилось работать без просвета. Крестьянская судьба часто испытывала «крепких хозяев» с разительной жестокостью. Метрические записи запечатлели трагедию молодой семьи Максима Сергеева, предположительно сына Сергея Гаврилова и Стефаниды Ильиной. Максима называли в метрических книгах Сергеевым по имени отца — это к теме отчества-фамилии.

5 мая 1988 года бесстрастным официальным языком обозначена в метриках смерть дочери Максима Сергеева, младенца Евфимии. Девочка восьми месяцев от роду скончалась от грыжи. Менее чем через год после этого печального события в семье Максима Сергеева родился сын, которого назвали Фёдором. Мальчик тоже пришёл в этот мир ненадолго — «сгорел» от простуды 1 мая 1890 года. В августе того же года появилась на свет его сестра Наталия. Только эту упорную частоту деторождения крестьяне могли противопоставить смерти. Но семья Максима и Фёклы потерпела в этой схватке быстрое и безнадёжное поражение. В ноябре 1891 года Максим Сергеев умер от грыжи, как его первая дочка. А в конце марта 1892 года корь унесла маленькую Наталию.

Позже, в 1897 году, простуда сгубила Акилину Гаврилову. Без матери остались двое детей.

«Крепкие хозяева» хоронили детей, жён, сами на пределе сил справлялись с жизнью, которая становилась всё непонятнее и суровее. А многие и не справлялись, падали надорвавшись. Но жизненная энергия была неистребима, надежда поддерживала в самых крайних обстоятельствах. И росла эта надежда не на пустом месте. Ведь в российской пореформенной жизни были перемены не только к худшему, но и такие, что открывали новые пути мужику.

В 1889 году правительство Российской империи приняло закон, который разрешал переселяться из центральных, слишком многолюдных губерний в пустующую Сибирь. Он сдвинул с места тех, кто жаждал изменить жизнь. Переселяющиеся в Сибирь могли рассчитывать на беспрецедентные льготы, ссуды на продовольствие и покупку семян. Их освобождали от казённых сборов и арендных платежей за отведённые земельные наделы на три года. С них снимались все недоимки в местах исхода по казённым, мирским и земским сборам, а также выкупные платежи за полученные после 1861 года наделы. Кроме того, переселенцы получали отсрочку воинской повинности. При этом ходили слухи, что жизнь в Сибири замечательна, на деревьях чуть не калачи растут, а мужики все ходят в сапогах.

Переселяться было выгоднее семьям, в которых преобладали мужчины. Ведь земельный надел из расчёта 15 десятин (0,5 десятины под усадьбу, 7 десятин полевого надела, 7,5 десятин общинных угодий; напомним, что десятина — русская мера земельной площади, равная 1,09 га) полагался только на мужскую душу.

Сельские общества, откуда отбывали крестьяне, с радостью делали пометки об их отъезде. Ведь им отходили земли выбывших, которые можно было сдавать в аренду. Но не всё было так просто.

Чиновники на местах, в том числе и на землях 4-го земского участка Ржевского уезда — к нему относилась Баевка — не очень-то хотели, чтобы слишком много людей устремилось с их территории в обетованную Сибирь. Ведь «наверху» могли подумать, что местные власти просто не справляются со своими обязанностями, оттого и бежит в Сибирь недовольный народ. Начальник 4-го земского участка в бюрократической переписке утверждает: охота к перемене мест вовсе не от безземелья. Это корыстные соседи подбивают на авантюру лентяев и необстоятельных, легкомысленных односельчан — рассчитывают поделить освободившуюся землю.

Конечно, была в этом и доля правды. Сибирь поманила своим далёким сказочным блеском самых разных людей. Среди переселенцев были те, кого вела счастливая вера в утопию — неведомое, в сущности неземное Беловодье, Белую Арапию. Хватало и просто легковерных, непрактичных, плохо ладящих с реальностью персонажей. Но среди переселенцев много было и крестьян среднего достатка, они умели и хотели работать, но в условиях пореформенной общины не могли улучшить своё положение.

Серьёзные люди не полагались на слухи о баснословных богатствах и чудесах дальнего края. Многие будущие поселенцы писали в Сибирь землякам, которые уже сумели там обжиться. Очень по-деловому, иногда строго по пунктам, расспрашивали о главном: почём аренда земли, можно ли землю купить, какого она качества, целина или залежь (ранее была под посевом), сколько одна десятина родит пшеницы, ржи, овса, гречи, проса, гороху, картофеля, и какие на всё это цены, дóроги ли работники и подёнщики… И получали подробные, дельные ответы.

А как же Гавриловы переживали этот поворотный момент в судьбе крестьянства, как они пришли к своему решению? Кое о чём можно судить, пусть и не с полной уверенностью, по тому, что сказано в сохранившихся документах. И по тому, о чём не сказано. В ноябре 1896 года заявки на переселение подала 51 семья, относящаяся к 4-му участку Ржевского уезда, и ещё 10 семей собирались сделать это в ближайшее время. До этого подобных разрешений никто из здешних крестьян не получал. С другой стороны, после 1893 года в метрических книгах Покровской церкви села Озаново больше не упоминается никто из семьи Сафрона, равно как из семейства его брата Николая. Значит, 1893 год — самая ранняя веха, с которой может быть связана дата отъезда Гавриловых в Сибирь. А уже знакомый нам начальник 4-го земского участка сетует в официальной переписке, что три семьи Пыжовской волости покинули родные места весной 1896 года. Эти крестьяне на новом месте получили в пользование хорошие земли, «казённую нарезку», и своим положением на сибирской земле они были довольны. Их пример вдохновлял односельчан на переселение. Нельзя исключить, что в числе самовольно переселившихся были семьи Сафрона и Николая.

Итак, два брата оказались самыми решительными из всей немалой семьи. Что же было причиной тому, что они выделились из общего ряда? Почему не захотели и дальше влачить существование от урожая до урожая, у самой черты, за которой ждали нищета и погибель, а толкнуть в пропасть могла любая случайность? Крестьяне жили простейшей одинаковой жизнью, и всё-таки в каждом была особенная закваска. Кто-то смирялся, а некоторые были готовы ломать определённые судьбой рамки, как только появится для этого хоть малая возможность. Во все времена рождаются люди, у которых есть такие стремления и сила претворить их в жизнь. Важно не отречься от этого, не поддаться инерции и малодушию.

Гавриловым, без сомнения, не были свойственны идеализм и пламенные религиозные чаяния искателей Беловодья, а уж тем более взбалмошное легковерие. По тому, как потом сложилась их жизнь, скорее представляешь, что они глубоко обдумывали и обсуждали меж собой достоверные известия о «земле обетованной».

То, что мы знаем о двух братьях, подсказывает: скорее всего, мозгом и душой их рискованного предприятия был Сафрон. В некоторых метрических записях он назван солдатом, в более поздних материалах Всероссийской переписи значится как отставной унтер-офицер. Если он родился в 1844 году, призываться в армию должен был в середине шестидесятых. Скорее всего, участвовал в русско-турецкой войне. Данных как будто немного, но за ними встаёт судьба, круто развернувшаяся задолго до отправления в Сибирь.

В позапрошлом веке для русского крестьянина служба в армии — исход в другую жизнь. Какова была она? Не всегда «солдатчина» становилась безысходной трагедией, многое зависело от смены исторических эпох. Суворов учил ценить достоинство воина, его инициативу, боевое содружество офицера и солдата. При Николае I утвердилось грубое пренебрежение к личности солдата, жестокая палочная дисциплина. Это, в числе других причин, предопределило фиаско Крымской войны. После 1861 года одной из так называемых «Великих реформ» с неизбежностью оказалась реформа военная. С 1863 года юридически были сведены до минимума телесные наказания для солдат. С 1867 года нижних чинов начали в обязательном порядке обучать грамоте.

По новому «Уставу о воинской повинности» 1874 года призыву в армию подлежало мужское население всех сословий, достигшее 21 года. Часть его, по жребию, зачислялась на действительную службу, остальные — в ополчение.

Срок действительной службы в армии для основной массы призываемых устанавливался в 6 лет с последующим пребыванием 9 лет в запасе. Таким образом, общий срок военной службы исчислялся в 15 лет.

Сафрон Гаврилов служил в разгар этих перемен и успешно освоил всё, что обновляющаяся армия могла ему дать. Именно тогда он выучился грамоте — кажется, единственный из клана Гавриловых в те времена. После крымской катастрофы солдат учили не только выступлениям в блистательных шоу парадов и смотров, но и тому, что пригодится на войне. А такая серьёзная подготовка к серьёзному делу означала личностный рост для человека, прежде замкнутого в тесном круге однообразных впечатлений и задач. В армию после реформы приходили люди разных сословий, товарищи по службе открывали друг другу в своих рассказах жизнь огромной империи. Это неминуемо расширяло кругозор солдата. Сафрону присвоили чин унтер-офицера — значит, был у него солидный и успешный опыт службы, а сверх того — необходимые качества ума и характера для решения сложных задач.

А участие в русско-турецкой войне 1877–78 гг. многократно приумножило и возможности познания жизни, и духовные ресурсы солдата. Конечно, нет смысла описывать сплетение проблем, из которого, как из неистребимого корня, каждую четверть века вырастало новое столкновение России с османами. Уж точно не разбирался в этом нижний чин, недавний крестьянин из тверской глуши Сафрон Гаврилов. Но в народе жило сознание того, что в этой войне русский воин защищает христианскую веру и страдающих единоверцев, честь державы и монарха. А самое главное, что с началом военных действий солдаты вступили в жестокую и сложную реальность. В ней надо было выживать, сражаться и побеждать. А ещё русскому мужику в солдатской шинели открывалось такое многообразие мира, какого он раньше и представить не мог. Сафрон Гаврилов, хоть и грамотный, не оставил никаких записей о своей жизни. Но некоторые унтер-офицеры той войны умудрялись вести дневники. В них много интересного о том, что они видели и испытали. Наверное, всё это отложилось и в душе Сафрона. Нижним чинам приходилось кровью и пóтом искупать просчёты в подготовке к войне — а их было много, несмотря на усвоение уроков Крымской кампании. У турок вооружение оказалось лучше и запас патронов у каждого солдата доходил до тысячи, а российский пехотинец нёс их с собой всего шестьдесят. Наши воины хоронили погибших, видели тех, кто раненым попался туркам и был замучен.

Уже надеясь на возвращение домой, солдаты услышали, что скоро придётся идти на Константинополь. И думали, что, скорее всего, лягут под его стенами, но принимали неизбежность. Вместе с наградами получали не славословие за подвиг, а простое напутствие: «Ребята, вы теперь Кавалеры. В случае чего вы не должны ударить лицом в грязь, должны показать себя, что вы достойны награды».

После всего этого Сафрон Гаврилов должен был вернуться домой не таким, каким уходил. Родилось новое чувство собственного достоинства. И не пугали уже перемены, перспектива начать жизнь заново в непривычных, необжитых местах. Не пугали трудности и та, возможно, высокая цена, которую придётся заплатить за лучшее будущее.

У Сафрона и его жены, Надежды Григорьевой, в начале девяностых годов было уже два сына и три дочери. Работником мог считаться только старший, Степан. Младший из детей, Алексей Сафронович Гаврилов, появился на свет 10 марта 1891 года. Окрещён был на следующий день.

Метрическая книга с записью о рождении Алексея Сафроновича Гаврилова. Первая колонка (дети мужского рода), № 12, Алексей

Его восприемником стал родной брат, Степан, «той же деревни солдатский сын», а восприемницей, судя по совпадению отчеств, — тётя по отцу, Евдокия Гаврилова. Если Гавриловы оставили Баевку в 1893 году, Алексею тогда исполнилось лишь два года. Сестра Матрона была всего на два года старше. Надо было думать об их будущем, о том, чтобы не росли они лишними ртами на безземелье, чтобы им не досталась на долю вечная нищета. Страшно пускаться в дальнюю дорогу с такими маленькими детьми, но лучше пойти на это, чем терять их, сидя на месте, как случалось в семьях родственников.

Итак, Сафрон принял решение трогаться в Сибирь. Он более других Гавриловых способен был оценить практические, даже юридические аспекты этого грандиозного предприятия и не убояться трудностей. Но очень важна была и поддержка брата Николая.

Николай, согласно позднейшим разысканиям сибирских краеведов, был искусным плотником. Гавриловы, люди опытные, понимали, как нужно это ремесло там, где придётся всё строить с нуля. По опыту переселенческого движения, семьи нескольких братьев общими силами лучше справлялись с трудностями освоения новых земель. У Николая Гаврилова и его супруги Параскевы Никитиной тоже росли дети. Младший сын Николая Захар в 1893 году был младенцем нескольких месяцев от роду.

Подчеркнём ещё раз: братья Гавриловы, судя по всему, отправились в Сибирь «самоходами», «самовольцами», не дожидались неохотного официального разрешения. Тем самым они отказались от льгот, что полагались законопослушным переселенцам, но выиграли время — торопил их, наверное, крестьянский страх опоздать к раздаче хорошей земли. Их потомки одобряли такое проявление собственной воли и сохраняли память о том, что в их роду были решительные, независимого характера люди. Яков, внук Сафрона, в Великую Отечественную прошёл с боями по местам, где, он предполагал, жили его предки. И говорил потом родственникам: правильно, что уехали, там одни сопки, пахать нечего, жить нечем.

Решение Сафрона и Николая разделило единую большую семью. Их братья и сёстры остались в родных местах, там же до сих пор живут их потомки. Каждый выбрал себе судьбу.

Итак, они в дороге. Впереди огромные пространства, бездорожье, ненастье, голод и болезни, порою — чиновничье равнодушие. Очень скоро путь станет мукой. Люди не стремились к подвигу, но ради выживания им пришлось его совершить. В день одолевали по 35–40 вёрст. Кто мог, так и шёл рядом с телегой, из необходимости беречь лошадей. Быстро снашивали обувь, шли босиком или наворачивали на ступни тряпьё. Конечно, разбивали ноги, страдали от ревматизма. Умирали в пути.

А Гавриловы дошли до цели. Преодолели все круги дорожного ада. И хватило на это душевных и физический сил, помогло умение держаться вместе и стоять друг за друга, что бы ни случилось. Сибирь испытала и приняла эту крепкую, смелую, трудолюбивую породу, дала начать новую жизнь.

И вот уже знакомые персоны объявляются в бланках Первой всеобщей переписи населения в Российской империи 1897 года по Ишимскому уезду Тобольской губернии и пофамильных списках поселенцев участка Дмитриевский за тот же год. Семья Сафрона Гавриловича Гаврилова, по этим данным, состояла тогда из трёх мужчин и четырёх женщин: сам Сафрон Гаврилович 53-х лет от роду; его жена Надежда Григорьевна 43-х лет; их дети Степан 20-ти лет, Алексей 5-ти лет; дочери Вера 14-ти лет, Агриппина 12-ти лет, семилетняя Матрона.

Первая всеобщая перепись населения Российской империи 1897 года. Деревня Дмитриевка, Ишимский уезд, Тобольская губерния. Гавриловы

Сафрон и Надежда сумели сохранить в дороге всех детей. Наверное, благодарили за это бога, но знали: помощь свыше посылается тому, кто сам может порадеть за себя и близких. Не уберечь бы Гавриловым себя и потомство, не будь у них ответственности, воли, народных медицинских знаний и тех азов санитарной культуры, которые тогда уже начали распространяться в крестьянской среде. Конечно, и хорошая наследственность помогла, хотя такого слова тогда не знали.

Упоминается в названных документах и Николай Гаврилович Сафронов. Именно здесь впервые подчёркнуто, что он плотник. И это было очень кстати. Ведь пофамильные списки поселенцев составлялись всего-то через год от начала массового начала заселения участка Дмитриевский. Там Гавриловы получили землю. Жизнь здесь только начинала строиться, и толковые плотники на целине были нарасхват. Да и любые способные к работе руки.

По воспоминаниям очевидцев подобных картин можно представить, как семьи двух братьев выглядели в конце пути. Разваленная телега, при такой же измождённой лошадёнке с веревочной сбруей. Сами переселенцы в оборванной и замызганной одежде, больше напоминавшей кучу тряпья. Зато, наверное, тихо радовались, десятками вёрст не встречая поселений. А кругом сколько свободной земли — главная мечта крестьянина-переселенца.

Пашни на участке Дмитриевский во многих местах шли гривами и островами среди леса. По составу почвы земля — опять же не предел мечтаний, но и не бросовая, суглинок с примесью чернозёма. Словом, было чем жить, особенно если не слишком кружило перед тем голову предвкушение сказочных сибирских богатств. Но обустроиться здесь можно было ценой изнуряющего труда — особенно в первые годы, пока хозяйство не встанет на ноги. Эти трудности в полной мере пришлись на долю Гавриловых. Получалось, что без помощи коренных сибирских мужиков не освоишься на новом месте. В шести верстах от Дмитриевского участка располагалось село Ситниково. Своё название село получило по фамилии первого переселенца. Изба Панкрата Савватеевича Ситникова была построена в начале 1800 года, а к 1808 году уже было 15 дворов. Первые жители Ситниково — крестьяне, бежавшие от помещиков из центральной части России, выселенные казаки, ссыльные.

Деревня Дмитриевка Ишимского уезда Тобольской губернии. Сюда переселилась семьи Гавриловых в конце XIX в. из Ржевского уезда Тверской губернии

Здесь селились выходцы из Смоленской, Орловской, Курской, Ярославской, Тамбовской, Тверской, Витебской, Черниговской, Харьковской и Полтавской губерний. Потому и в домостроительстве соседствовали традиции разных мест — взять хоть те же мазанки.

Среди жителей Дмитриевского было достаточно грамотных людей, в основном мужчин. Они учились в родных местах, а их дети стали посещать уже Ситниковскую школу, с 1909 года — Шаньгинскую земскую. Наверное, в Ситникове учились младшие Гавриловы. Грамотный Сафрон не мог оставить детей в невежестве, понимал, что без знаний не продвинешься в жизни.

В списке населённых мест Тобольской губернии за 1903 год бывший участок значится как посёлок Дмитриевский (Димитриевка) в Усть-Ламенской волости Ишимского уезда. Затем его отнесли к Ситниковской волости.

В 1897 году в Дмитриевском 27 домов, в 1902 — уже 115, к началу Первой мировой войны — 183 двора. Появился на левом берегу Солоновки выселок Дмитриевский из двух усадеб, затем — улица с многозначным названием Самодуровка.

И недаром продолжали селиться в Дмитриевском люди, не случайно всё более обустроенной становилась здешняя жизнь. Продержавшись первые годы, крепкие работящие семьи Гавриловых начинали пожинать плоды своих трудов. В Тобольской губернии настолько процвело скотопромышленное хозяйство, что в некоторых уездах крестьянство сплошь ходило в кожаной обуви. Так обернулись явью рассказы про сибирских мужиков в сапогах, многих сманившие из родных лапотных старорусских мест. В светильники заливалось сало, на упряжь шла кожаная, а не верёвочная сбруя. Часто ели мясо. Самый «недостаточный» крестьянин держал две или три коровы, лошадь или даже двух, овец и свиней. У зажиточных были стада в две сотни коров и не менее ста лошадей.

Люди внутренне менялись, когда понимали: они стали хозяевами своей судьбы. Наблюдательные современники отмечали: мужик приходил «из России» забитым, смотрел исподлобья, тихо говорил, опасался властей. А через год-другой он уже на местный лад покрикивал, «ревел», как говорили старожилы. Распрямлял спину. По мнению многих, даже обретал некоторое преимущество над теми же старожилами. Коренной сибиряк привык надеяться только на себя и своих родственников. А переселенцы опирались на своё сообщество, коллектив, и благодаря этому они большего добивались от властей.

Сафрон Гаврилов с его армейским прошлым, с гордостью унтер-офицера  запаса и в прежней жизни, надо думать, не был забитым мужиком. Можно не сомневаться, что и он, и брат, и подрастающие сыновья не только сумели поднять хозяйство, но и заняли достойное место в жизни сельского общества, в решении главных вопросов дмитриевской жизни. Ещё тогда проходил школу лидера и организатора народной жизни Алексей Сафронович Гаврилов, потом он, как сумел, попытался применить эти уроки в другое время, в другой жизни. Но об этом речь впереди.

В своём зрелом, затем преклонном возрасте Сафрон Гаврилов вполне мог чувствовать себя настоящим патриархом. Когда-то он решился на перемены — и оказался прав. Семья обрела достаток и поддерживала его неустанным трудом. Дети вырастали, обзаводились собственными семьями, исправно вели хозяйство.

У старшего из детей, Степана, и жены его Елизаветы Фёдоровны за первые двадцать лет XX века родились не менее шести детей: Макар в 1902 году, Пётр в 1903, Анна в 1905, Мария в 1907, ещё одна Мария в 1909 — её назвали, видимо, именем умершей к тому времени сестры. Младшая, Анастасия, появилась на свет в 1911 году.

В Сибири сходились дороги людей, которым не случилось бы встретиться при обычном порядке тогдашней жизни. Правда, Агриппина, дочь Сафрона, вышла замуж за земляка — Дементий Иванович Модестов, был, как и Гавриловы, выходцем из Тверской губернии. А вот её сестра, Матрона, стала женой Харитона Васильевича Косолапова, происходившего из-под Смоленска.

Алексей, младший сын Сафрона Гаврилова, женился на своей ровеснице Иустинии Корневой — так значилось в церковных метриках, а в жизни её звали Устиньей. Фёдор Ефимович Корнев, её отец, при основании Дмитриевского значился в списках переселенцев из Орловской губернии. Тогда семья Корневых жила в собственном деревянном доме, крытом соломой. Мать Устиньи — Федосья Фёдорова, братья — Лаврентий, Никанор, Парасковья, Федосья. Грамотным был Лаврентий — один за всех.

За долгую и непростую их жизнь у Алексея и Устиньи родились 13 детей, не все из них выжили, не все имена помнят потомки. Назовём пока тех, кто увидел свет до этапного 1917 года. Старшая, Лидия, рождена 2 августа 1909 года. В 1910 году появилась Иулита, она не прожила долго. Были ещё Гавриил и Евдокия, умершие в младенчестве.

В метрической книге Екатерининской церкви в Ситникове за 1912 год отмечено появление в семье Алексея и Устиньи сына Якова. Младенца окрестили на следующий же день после рождения. В восприемницы ему была выбрана родная тётя по матери — Феодосия Корнева, младшая сестра Устиньи Фёдоровны. Крестным отцом Якова стал его дядя, муж Матроны, Харитон Васильевич Косолапов. Подобное можно прочитать и в других «гавриловских» метрических записях. Дети Сафрона были дружны между собой даже после того, как у них появились собственные семьи. При крещении в восприемники своим детям Алексей и Степан нередко выбирали своих родных сестёр или их мужей. Вспомним, что так же было заведено и у предыдущих поколений Гавриловых, ещё в Ржевском уезде. Что-то главное нерушимо сохранялось в их семейной истории. А между тем близилось то, что навсегда изменило жизнь Гавриловых и всех их соотечественников.

Грань вторая

Алексей Гаврилов

Первая четверть XX века — самое, быть может, сложное время в истории нашей страны. До сих пор сшибаются, как на поле вечной битвы, версии и оценки тогдашних событий. Алексею Гаврилову пришлось в эту пору взрослеть, строить жизнь, принимать свои главные решения. Но времена, как известно, не выбирают.

Грандиозная и многоликая Сибирь во всём была наособицу. И перед революцией 1917 года дела здесь обстояли не так, как в других частях Российской империи. Не вздыбливали здешнюю жизнь беды Европейской России — малоземелье, противостояние крестьян и крупных собственников, владевших землёй не по праву труда на ней. Зажиточный край, казалось, должен был стать гарантом стабильности государства, сложившегося порядка вещей. Но, как тектонические разломы, обозначались и углублялись противоречия между аграрными группами с разной историей и юридическим статусом — старожилами, казаками, старосёлами и новосёлами. Гавриловы попали в число «старосёлов», тех, кто не так давно приехал, но успел на свободные земли до столыпинского нашествия переселенцев. Им завидовали бедолаги-«новосёлы», которым в начале XX века совсем уж трудно пришлось на новом месте. Правительство в трудных обстоятельствах пыталось как-то упорядочить сложившееся «по обычаю» земельное право. Это не нравилось тем, кто успел прочно утвердиться на земле.

Предприимчивые мужики, которых было много среди энергичных сибиряков, спешили включиться в товарное хозяйство. Позже Алексей Сафронович свидетельствовал: его отец в предреволюционные годы тоже решил стать предпринимателем. Одним из тех, кого Владимир Иванович Даль в своём словаре описывает так: «…с малыми денежками ездит по деревням, скупая холст, пряжу, лён, пеньку, мерлушку, щетину, масло». Это, кстати, у Даля один из разделов словарной статьи к слову «кулак». Оно никогда и ни в каких значениях не было особенно ласковым. Крестьянское сознание осуждало попытки разбогатеть не «от земли». Отставной унтер-офицер, впрочем, не разбогател. Не хватило, может быть, железной ростовщической хватки, с помощью которой умели составлять капитал тогдашние «мироеды». Сафрон своими этическими представлениями был связан прежде всего с трудом на земле, торговля оставалась лишь подспорьем в хозяйстве. Но посёлок Дмитриевский всё равно втягивался в новые экономические отношения. У станции Голышманово построенного в 1913 году железнодорожного перегона Тюмень — Омск селились купцы из окрестных деревень. Они почувствовали выгоды и перспективы «чугунки», строили дома, лавки, деревянные цеха для выделывания кож, варки мыла, маслобойки, пимокатки, вели крендельное и конфетное производство, занимались переработкой  мяса на колбасу. Братья Фельдмоновы построили маслобойный завод, магазин, паровую мельницу. Машина работала на дровах, молола зерно на крупчатку. Вполне возможно, что её видел юный Алексей Гаврилов и задумал тогда бизнес-проект, который почти воплотил в двадцатых годах.

О Степане Сафроновиче, старшем брате Алексея, сохранилось одно лишь воспоминание: он ходил «на заработки», и в какой-то связи с этим его убили. Правда, неизвестно, в какие годы это случилось. Даже человек из крепкой небедной семьи не мог обойтись без приработка на стороне и стал жертвой насилия, оно копилось в воздухе страны предгрозовой тяжестью.

Как поступал в рамках этих обстоятельств Алексей Гаврилов? По возрасту и темпераменту ему недостаточно было приспособиться и смириться с обстоятельствами. Наверное, как многие достойные молодые люди в разные времена, хотел жить по своему разумению, но в ладу с людьми и совестью. И резкий протест вызывало у него всё, что этому мешало, то есть общественное устройство империи. Изобильно одарённая натура: кузнец, слесарь, плотник, краснодеревщик — самые нужные ремёсла «были у него в руках». Вместе с другими мастерами построил в Ишиме деревянный мост — серьёзное свидетельство профессионального мастерства. Играл на гармони, вечерами собирал вокруг себя молодёжь, давал людям порадоваться и отдохнуть душой. Совсем ещё молодым как раз на такой «вечёрке» выбрал себе жену, высокую, видную — сам был коренаст, но очень крепок и силён, «проволоку рвал». Знал лечебную силу трав. Знахарем не заделался, но близким при случае помогал. Сохранилась легенда, что однажды даже вылечил лошадь от бешенства — но это уж действительно что-то сверхъестественное. Жена была ему под стать, умела выхаживать заболевших детей.

Алексей и Устинья согласно работали в своём хозяйстве. Перед революцией засевали 15 гектаров, держали пять лошадей, три коровы, мелкого скота 12 голов. Были в хозяйстве косилка, веялка, два плуга.

В этом перечне кроется загадка. Сибирские мужики с таким вот середняцким, скромным, но вполне достойным имущественным цензом не были, прямо скажем, социальной опорой большевиков. Между тем Алексей Сафронович, когда пришло время, принял сторону «красных», «красным» остался в памяти деревни. Эта его слава досталась в наследство детям и внукам. Почему он сделал такой неочевидный выбор?

В семье сохранились самые общие и отрывочные сведения о том, что перед революцией Алексей Гаврилов оказался — ни много ни мало — в Москве. И примкнул там к идейным борцам за новую жизнь. Как-то дошёл через целый век даже живой диалог из тех времён: «А потом, когда революция случилась, у него спросили: «Ну что? Как ты?» А он всё спал и видел деревню, и говорит: «Нет, ребята. Вы городские, а я деревенский. Я пойду в деревню, в народ. Буду советскую власть в деревне укреплять. А вы оставайтесь в городе»». Какие события могли породить это предание? Во всяком случае, в нём сохранились важные черты духовного склада молодого Алексея Гаврилова.

Мы знаем из истории Сафрона Гаврилова, как армейский опыт расширяет кругозор. И есть многочисленные свидетельства, что со службы молодые сибиряки из зажиточных семей, случалось, возвращались большевиками. Уставшие от войны мужики в солдатских шинелях стали в это время мощной революционной силой. Возможно, Алексей побывал в предреволюционной армии. Одно можно сказать с уверенностью — в истории о московской жизни отразилось стремление Алексея выйти за тесные горизонты крестьянской жизни, постичь смысл того, что происходит в большом мире, найти общую для всех правду. В его душе как-то соединились утопически понятые социалистические идеи и крестьянские извечные представления о справедливости. При этом он понял, что его место — не на острие борьбы за разрушение старого мира. Ему суждено было вернуться к земле, благословению и проклятью крестьянина, чтобы делать на ней тяжёлую работу, без которой всему миру не жить. Только вот время выдалось такое, что путь к предназначенному делу всё-таки лежал через борьбу.

Быстрей, чем в Европейской России, в Сибири были сметены старые царские учреждения. Местное крестьянство с полным сознанием своего права взяло от революции нужные ему установления — свободу от налогов, независимость от непонятного города.

И всё же очень многие историки согласны в том, что Сибирь после революции, в 1918 году, нельзя назвать ни опорой новой власти, ни очагом контрреволюции. Многим пришлось определиться с позицией в дни власти белого адмирала Колчака. И часто, в силу ярких особенностей власти «правителя омского», люди делали выбор не в его пользу.

Алексей Гаврилов в 1919 году, следуя логике таких народных настроений, «ходил за красных». О том, что он мог видеть и пережить тогда, рассказывают воспоминания комбрига А.М. Будницкого. «Бои проходили главным образом по линии железных дорог и трактам. 3-я бригада 51-й дивизии 3-й армии, в которой я служил, вела наступление по линии железной дороги, а 2-я бригада 27-й дивизии пошла левее тракта Ишима… Задачей было возложено перехватить красных военнопленных, эвакуированных Колчаком с Тюменской тюрьмы, каковых исчислялось около 1000 человек. Колчак, чувствуя, что военнопленных не угнать, в селе Абатском устроил над таковыми зверское избиение, заставив самих военнопленных выкопать яму, и начал штыками колоть. Когда наша бригада захватила Абатское, то ужасу не было слов. В этой яме сотни красных копошились как в муравейнике, кто был мёртв, кто полуживой, и стону не было конца. Большинство были настолько изуродованы, что на человека не похожи. Увидев такое зверство, бригада настолько взволновалась, что командование не в силах были нас удержать, и мы беспощадно погнали Колчака, уничтожая всё, что нам мешало в пути…» Описанные события происходили по соседству с местами, где жили Гавриловы.

В эту пору одно из озёр близ Дмитриевского получило название Комитет. Там скрывались от преследования коммунисты и активные деятели Советов. Может быть, случилось быть среди них и Алексею Сафроновичу. На берегу здешней реки Сапожницы расстреляли и закопали под берёзами двух попавших в плен раненых красноармейцев. В деревне запомнили, что один из них всё жевал по пути на расстрел хлебную корку.

Первые свидетельства его жизни после революции — документы Дмитриевского сельского общества Ситниковской волости Ишимского уезда Тюменской губернии 1920 года. В это время при Дмитриевском сельском обществе вёл свою деятельность сельский Совет рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов. Он представлял собой первичный орган советской власти.

Сохранившиеся документы упоминают Алексея Сафроновича как секретаря собраний. Это непреложное свидетельство того, что он был достаточно грамотным, пользовался уважением и доверием земляков. Более того, Гаврилов входил в исполком сельсовета. Он, видимо, поверил, что пришло время строить свободную крестьянскую жизнь, и никак не мог остаться в стороне.

Отношения новой власти с крестьянскими массами между тем ухудшались. У большевиков была идея устройства жизни на свой лад и воля воплощать эту идёю твёрдо, зачастую жестоко, вопреки желаниям и настроениям крестьянства. Лишь у него можно было взять продовольствие и прочее сельскохозяйственное сырьё для голодных, замерзающих городов и армии. Крестьянам это представлялось грабежом, угроза голода подступала и к ним.

Поднималось сопротивление, которое быстро переросло в мощное крестьянское восстание. Весной 1921 года повстанческие отряды уже действовали на огромной территории, собрали под свои знамёна, по разным оценкам, от 30 до 150 тысяч человек.

С лета 1921 года повстанцы после серьёзных поражений перешли к партизанской тактике борьбы. В Ишимском уезде тогда начался массовый голод, он продолжался и в 1922 году. Вспыхнула эпидемия холеры. Разгулялась стихия чистого бандитизма. По уезду орудовали мелкие разбойничьи шайки, случались грабежи и убийства без всякой идеологической подоплёки. Последние очаги восстания ликвидировали к концу 1922 года.

Алексей Гаврилов оказался в большой опасности среди этого разгула стихий. По семейным преданиям, он не хотел вставать на ту или другую сторону. Может быть, считал, что у каждой — своя правда и свои грехи. Он не просто слыл «красным», а официально представлял исполнительную власть. У многих это вызывало ненависть к нему. С другой стороны, его, представителя власти, могли толкать к репрессивным действиям против земляков. Например, включить в состав продотряда, изымавшего последнее у односельчан. Отказ от этого мог ему дорого обойтись. В довершение трагического сумбура его мобилизовали в повстанческое войско, но продолжалась служба только четыре дня.

Выход был один — бросить дом и скрываться. Это тоже грозило бедой. Когда Алексей прятался на сеновале друга в селе Тёмном, какие-то два бдительных брата-повстанца из соседней Медвежки его арестовали и долго вели по дороге мимо знакомых деревень. Алексей решил, что смерть ждёт в любом случае, рискнул напасть на конвоиров и вырвался на свободу. Спасибо сибирским лесам и болотам, они дали убежище Алексею и нескольким его собратьям по судьбе — вроде бы трём коммунистам и одному беспартийному, просто державшему нейтралитет. Жёны по очереди носили им еду. Устинья оставляла дома на свекровь и старших девочек грудную дочь Александру, которую родила 4 апреля 1920 года. Бог миловал, лесных сидельцев не выследили, ничьей крови они не пролили и перед победившей властью оказались безвинны.

После подавления восстания понесли наказание обе стороны конфликта. Над теми, кто особо отличился в продотрядах, прошли показательные процессы. Активных участников восстания расстреляли, а их имущество конфисковали. Жизнь подтвердила: Алексей Гаврилов в тяжёлых обстоятельствах избрал самую мудрую линию поведения — прошёл по лезвию бритвы.

Победу власти нельзя считать безоговорочной. Невозможно было совершить прыжок от России крестьянской к промышленному госсоциализму и к манящему коммунизму, что попытались сделать большевики. Невозможно было и обойтись без сильного централизованного государства в стране, разорённой войной, окружённой врагами. В кровавой борьбе родился компромисс, который примирил обе стороны. Большевики при помощи регулярной армии подавили восстания и подчинили крестьянство власти государства, но при этом пошли на уступки. В рамках новой экономической политики они отменили продразвёрстку и установили требуемую крестьянами свободу торговли.

Алексей Гаврилов с полным основанием мог считать, что пришло его время и сбылись мечты о свободе. Не о свободе прожигать жизнь или неправедно наживаться. Он мог теперь работать на земле, развернуть без препятствий свои деловые способности. Конечно, мечтал о достатке — справедливом воздаянии за труд, хозяйственность и понимание законов жизни.

Судя по записям в так называемых похозяйственных книгах, в начале двадцатых годов Алексей Сафронович с матерью, женой и детьми переселился в деревню Малиновку. Может быть, были житейские практические причины для переезда. Возможно и то, что после страшных лет гражданской войны и разгромленного восстания не было ему спокойной жизни в Дмитриевке.

В Малиновке родились младшие дети Алексея Сафроновича и Устиньи Фёдоровны. 5 сентября 1922 года появилась на свет Мария. В промежутке между 1922 и 1925 годами родился мальчик, потом трагически погибший, в 1925 году родился сын Павел. И самой младшей стала Наталья, рождённая 1 июня 1927 года.

На новом месте Алексей Сафронович начинал трудно. Его крепкое прежде хозяйство оскудело, расстроилось за годы смуты. Но очень скоро, в 1922 году, он уже продавал, как разрешила власть, «излишки», оставшиеся после внесения продналога. Наверное, в его растущей семье и не было «излишков», но волевой глава семейства решительно обозначил главные цели. В следующие два года он сумел приобрести две молотилки. Стал сдавать их в аренду. Высоко ценившуюся крупчатку, муку самого тонкого помола, Алексей Сафронович возил на продажу в Тобольск. На вырученные деньги покупал в городе рыбу, другой товар, всё это продавал сельчанам. Деревня всегда пристально следит за теми, чьи дела идут в гору. Люди старательно посчитали и потом в нужный момент припомнили, что к 1928 году у него было до 40 гектаров посева, два постоянных батрака и до десяти сезонных рабочих. А ещё три плуга, по две сеялки, веялки и косилки, шерстобитка, своя кузница. Шесть коров и шесть быков, больше двадцати голов мелкого скота. Ещё Алексей Сафронович построил для семьи хороший дом. Батраки батраками, но секрет успеха был в том, что сам хозяин, его супруга и дети трудоспособного возраста работали день и ночь.

Стержнем его жизни в то время стала мечта построить мельницу. Это было экономически выгодно, дальновидно — и как-то красиво, основательно, общеполезно. Мельницу он хотел оснастить по последнему слову техники, приобрести локомобиль — компактный передвижной паровой двигатель для неподвижных сельскохозяйственных машин. Привёз в Малиновку два тяжелейших жёрнова, выводил мельничный сруб. За брёвнами, как говорили, ездил в лес вместе с беременной женой — судя по срокам, тогда она ждала Наталью. Мельница, будь она построена, приносила бы доход Алексею Гаврилову и его наследникам. Но ведь нужна она была всей округе.

А между тем приближалось время нового резкого поворота. Предстояла индустриализация, и в поисках средств на великий проект государство снова начало перестраивать крестьянскую жизнь.

Сибирское крестьянство было более зажиточным, чем крестьянство Европейской России: здесь преобладали средние по достатку хозяйства, и весьма обеспеченные. Поэтому убедить крестьян-сибиряков в необходимости серьёзных изменений было очень сложно. Большинство сибиряков не поддерживало коллективизацию. Идея объединения привлекала часть наиболее бедных крестьян, неимущих батраков, которым действительно нечего было терять. О новой жизни мечтала и молодежь, которой старорежимный крестьянский труд казался слишком тяжёлым и однообразным.

Алексей Гаврилов рано и остро почувствовал угрозу. Большое хозяйство, да ещё со множеством техники и наёмными работниками, почти наверняка должны были в скором будущем объявить кулацким, и последствия можно представить. Попасть в разряд кулаков было совсем несложно. Ведь в глазах приезжего уполномоченного, бедняка-активиста, недавнего переселенца сибирские мужики, носившие сапоги, а не лапти, имевшие несколько лошадей и крепкий дом, сплошь были кулаками.

Понимая это, Алексей Сафронович не стал прятать голову в песок, а действовал, как всегда, решительно и обдуманно. Ещё в 1928 году распродал дразнящие излишки имущества. В 1930 году переехал с семьёй в совхоз, который создавали недалеко от Малиновки. Снова ему приходилось скрываться от прошлого. Но и на новом месте он не чувствовал себя в безопасности. В 1931 году продал совхозу остатки имущества и повёз семью туда, где их уж точно никто не знал. Теперь он был свободен от собственности истинно по-пролетарски. Впервые в жизни не чувствовал под ногами прочной опоры — своей земли, которой так радовался последние годы. Но было ремесло в руках, вера в себя и сильный характер. Такой человек не растеряется, не опустит рук, пока может бороться за жизнь.

В семье вспоминают, что беглецы ехали не в заранее выбранное место. Удивительно, как из поколения в поколение сохраняли Гавриловы эту волю разом изменить жизнь, устремится в неизвестность. Как их предки, Алексей Сафронович и Устинья Фёдоровна везли с собой маленьких детей. Наталье было четыре года. Видимо, они сели в поезд и двинулись по Транссибу в сторону Иркутска. На станциях поезд в те времена стоял подолгу, Алексей Сафронович везде расспрашивал, нет ли работы. В Черемхове она нашлась, здесь и решили остаться.

Городок расположился на плоскогорье Иркутско-Черемховской равнины. Здесь на нескольких шахтах добывали каменный уголь. Умелые руки Алексея Сафроновича были очень нужны, его прошлое никого особо не волновало. Яков пошёл работать на шахту. Может быть, здесь им было спокойно, но вряд ли хорошо. Город лежит в низине, в ней, как в котле, застаивалось всё, что выбрасывали в воздух трубы этой большой промзоны. Уголь здесь добывали открытым способом, карьеры съедали землю. Это не могло нравиться крестьянам из более тихого лесистого края. И, наверное, «природный пахарь» Алексей Гаврилов всё время помнил о своей земле, о том, как ещё недавно кипела на ней работа.

Он понимал, что по-прежнему не будет, и всё-таки через неполных три года решил вернуться в Малиновку. Нельзя не признать — ему мудро удалось обойти не только опасность раскулачивания, но и всю ломку коллективизации. В 1933 году уже сложился новый строй жизни, и с высоты этой победы Алексею Гаврилову не стали припоминать его кулацкое прошлое. Оказалось, что его хозяйский ум, разносторонняя умелость, трудолюбие, общественный темперамент очень нужны колхозно-совхозной деревне. Он вступил в колхоз «Первое мая». Сначала работал в кузнице. Потом ему доверили пост кладовщика, значит, надеялись на его высокие моральные качества и стойкость перед искушением «материальной ответственности».

А собственное хозяйство ему опять пришлось создавать из ничего. Согласно семейным преданиям, дом Гавриловых после их отъезда отдали под Малиновскую начальную школы. Здание было добротное, деревянное, с печным отоплением. В нём разместились две классные комнаты и три квартиры школьных работников. Теперь об этом завидном жилище оставалось только вспоминать.

Но Гавриловы жили не воспоминаниями. Во второй половине тридцатых у семьи уже был дом постройки 1909 года, деревянный, крытый тёсом, деревянный же сарай под соломенной крышей и железный пригон, крытый соломой. Из скота — одна корова, телята и бычки, свиноматка с несколькими поросятами, баран, до трёх овцематок и ягнята… Сажали три сотки овощей, до 70 соток картофеля, до трёх соток льна и 20 соток конопли — из неё делали пеньковую верёвку. Немалое хозяйство, хотя с прежним размахом не сравнить. Гавриловы всегда много работали и умели трудом создать какой-никакой достаток.

Вернувшись в Малиновку, Алексей Сафронович нашёл на прежнем месте жернова, которые покупал для мельницы. Такую тяжесть никто в своё время не купил и потом не присвоил. И, самое удивительное, он снова начал стройку своей мечты — теперь для колхоза. И построил. Эта мельница потом прослужила не одно десятилетие. Человек вступил в возраст, когда не остаётся места иллюзиям. Уже не было у него своей земли, и пришло, наверное, понимание: не сложилась и не сложится жизнь так, как он мечтал смолоду. И всё-таки он почему-то взялся за дело, которое не сулило выгоды, но было нужно всем.

И в этом же русле — его необычайно насыщенная общественная жизнь. Она отразилась в документах Малиновского сельсовета с 1934 по 1937 годы. Как всегда, эта «низовая» историческая конкретика говорит о времени больше, чем любые историософские, идеологические схемы. Местное самоуправление занято было самыми разными вопросами. Это и спущенные «на землю» государственные установки, и насущные вопросы хозяйства. Можно предположить, что Алексей Сафронович увидел возможность свободного творчества жизни — несмотря на то, что для него пространство свободы заметно сузилось с завершением вольницы НЭПа.

 

Напишем историю вашей семьи. Write your family history

История казачьей семьи за четыре века: 1637-2017 гг. The history of the Cossack family for four centuries: 1637-2017. Книга, написанная с нашей помощью

Материалы к этой редкой для России книги собирались 6 лет. Ниже приводим выдержки из текста и отдельные фотографии

Моим читателям

Все мы получаем в наследство историю своего Рода. Она живёт в нас осознанной памятью и запечатлена ― помимо сознания ― во всём нашем существе. И очень многое в жизни человека определено ещё до рождения.

Скажем, не боясь высоких слов: родословная — то, что связывает каждого из нас с Большой Историей, с тем, что прожито страной и всем человеческим сообществом. Надо только увидеть такие связи. Это поможет каждому из нас в череде событий своей жизни отыскать объединяющий стержень смысла, понять, как события выстраиваются в судьбы.

Эти истины представляются данными раз и навсегда, настолько непреложными, что их проговаривание кажется необязательным, хуже того ― «пафосным». Но напряжённая боязнь впасть в пафос видится мне свидетельством инфантилизма. Человек, много переживший и что-то сделавший в жизни, осознаёт, что для него важно ― и не должен бояться сказать об этом.

В пору молодости, профессионального становления и подъёма к вершинам карьеры человек сосредоточен на самоутверждении, именно этому отдаёт силы ума и души. А потом приходит понимание: покорённые высоты, богатство личных жизненных впечатлений ― это далеко не всё, что определяет твоё место в мире. В том, что было до тебя, ― целые миры, неисчерпаемое богатство характеров и обстоятельств, «судьбы скрещенья», породившие то, что есть сейчас и составляет твоё неповторимое счастье жизни. И ещё: ограниченная предустановленными рамками земная жизнь всё-таки разомкнута в будущее ― благодаря детям. Прошлое нужно познать ради себя и ради них. Ведь мир так стремительно меняется, унося не только полноту ушедшего бытия, но даже те знаки памяти, которые она оставляет после себя. Собрать их ― высокая ответственность и большой труд.

Вот что я понял с течением лет ― и решил взять этот труд на себя. В первую очередь потому, что мне это по-настоящему нужно и нет без такой ответственности за свой род полноты ощущения себя как личности, полноты «самоидентификации», как ныне принято говорить.

Есть у меня убеждение: если я не соберу воедино того, что сегодня можно узнать об истории моего рода, этого не сделает уже никто и никогда. Хотя бы потому, что материальных свидетельств и живых свидетелей остаётся всё меньше и меньше. Нелёгкое дело такого собирания стало для меня настоящей страстью. 20 декабря 2010 года ― важная для меня дата: в этот день я начал работать над этими воспоминаниями, собирать материалы. Я не профессиональный историк, но открыл для себя, как это упоительно ― жить прошлым, прочувствовать и осмыслить его.

В книге, которая у меня получилась, я иду естественным путём познания себя и своих корней. Сначала расскажу о том, что пережил сам. Ведь именно из этого складывается у человека ощущение бытия во всей его прекрасной полноте и уникальности. Дорогие воспоминания, любовь и семья, труд и счастье родительства, работа и успех, важные уроки, вынесенные из жизненных перипетий ― об этом пойдёт речь в начальных главах. А затем ― погружение в океан событий и смыслов, которые отделены от моего непосредственного опыта преградами времени.

Преодолевая эти преграды, я нашёл так много того, что помогает лучше понять историю нашей страны, извечные законы человеческой жизни с её торжествующим во всех обстоятельствах созидательным началом. Ещё я понял, из чего родились, в каких почвенных глубинах обретали поддержку и силу мои жизненные принципы. Обо всём этом я хочу рассказать родным и близким людям, прежде всего ― моим детям, всем тем, кому в будущем предстоит продолжать историю нашего рода. Мне помогала в работе вера, что эту книгу будут хранить представители разных его ветвей, как раньше хранили в доме семейную Библию. Я стремился сберечь все найденные в анналах времени родные имена ― это наши предки, и других у нас не будет.

Сегодня, так много узнав о них, могу сказать с полным правом и ответственностью: мы можем гордиться своими предками! Они прожили жизнь, за которую нам не стыдно, а это во все времена было непросто. Постараемся же и мы жить достойно, пример предков нам должен помочь.

И, конечно, я надеюсь, что история нашего рода может быть интересна более широкой читательской аудитории. Ведь я старался, чтобы моя летопись получилась как можно более полной и объективной ― говоря попросту, честной. Я не подгонял фактуру под заранее известное «решение задачи», под почтенные красивые мемуарные клише. Свою миссию видел в том, чтобы сохранить каждый след минувшего, который мне дано было отыскать. Из таких граней рождается знание о нашем прошлом, общее для всех моих соотечественников ― во всяком случае, очень нужное как объединяющая сила.

Олег Соколов

Грань первая. Начало

Я родился на благословенной земле, в городе с гордым названием Владикавказ (Владей Кавказом) ― так Екатерина Великая окрестила российскую крепость, построенную в 1784 году для удобного и безопасного сообщения Кавказской линии с Закавказьем. Несколько советских десятилетий (1931‒1944 годы и 1954‒1989 годы) город носил имя Орджоникидзе, с 1944 по 1954 назывался Дзауджикау. В этих краях не один век жили и умирали мои предки. Любовь к этому городу, этой земле у меня унаследованная, врождённая и вечная.

День рождения у меня ― 15 апреля, самая середина весны, и до сих пор это моё любимое время года. Зима в Осетии довольно мягкая. Хотя в горных реках появляется прибрежный лёд, а водопады застывают голубыми ледопадами, по тёплым местам в январе можно встретить подснежники, фиалки, маргаритки. Но даже после такой зимы весне радуются как чуду. Сквозь низко нависшие тучи начинает проглядывать голубое чистое небо. Таким прозрачно-синим оно может быть только в горах и только весной. По земле бегут звенящие ручьи, с каждым днем они всё полноводнее, их всё больше. Они переполняют водой бурный весенний Терек. Птичье пение и звон капели заполняют мир, в котором так долго властвовало зимнее молчание, всё выше поднимается снеговая линия в горах.

И вот расцветают яблони, абрикосы, нектарины, тюльпаны. В конце апреля, бывает, солнце греет уже так, что можно ходить в рубашке с короткими рукавами… Вот он, этот образ-чувство, оставшийся навсегда и что-то на глубинном уровне определивший в моём отношении к жизни ― город как цветущий сад. Он весь зеленел и цвёл парками. Самый наверное старый и прекрасный парк ― тот, что заложен был в XIX веке и назывался Комендантским, Городским, Треком (в честь построенного там велодрома), Монплезиром, Пролетарским, а с 1939 года носит имя великого осетинского поэта Коста Хетагурова. Там были пруды с лебедями, павильоны и беседки, тихие аллеи, набережная вдоль Терека.

Семья, в которой я рос. Сидят (слева направо) дедушка, я, брат Серёжа, бабушка, отец, стоит мама. Город Орджоникидзе, 15 мая 1972 года

Но для меня, ребёнка, средоточием города и мира стал родной дом. Мои родители, Валерий Николаевич Соколов и Галина Ивановна Соколова (в девичестве Покровская), родились во Владикавказе. Здесь же работали ― на одном заводе, он электриком, она приёмщицей. После свадьбы молодая семья жила в доме маминых родителей, по адресу улица Комсомольская, 41. Здесь родились мой старший брат Сергей и я. Жили все в одном дворе и очень дружно (об этом особом патриархальном укладе расскажу больше в главе, посвящённой истории Покровских). А я помню дом на проспекте Мира. Это дом моей бабушки и её второго мужа Ираклия Давыдовича Одишвили, который заменил мне дедушку. Родной дедушка, Иван Иванович Покровский, умер в 1971 году, поэтому о нём я знаю только из рассказов родственников.

В душе остался по-детски субъективный и по-детски яркий образ, воплощающий для меня жизнь в этом доме: рядом трамвайная остановка, мы просыпались утром под грохот колёс и засыпали, когда проходил последний трамвай. По всем статьям ― неудобство, но удивительным образом оно придавало особую прелесть жизни в доме, трамвайный шум звучал в его уютной замкнутости как музыка большого мира.

Да, ребёнок живёт в собственном мире, всегда по-особенному ярком. И так трудно покидать его, когда этого требует судьба, воплощённая в воле взрослых! Родители после учёбы, как часто бывало в советское время, получили распределение далеко от дома, в Карелию, в город Сегежа на берегу Выгозера. Там ещё до Великой Отечественной войны построили «гигант первых пятилеток» ― Сегежский целлюлозно-бумажный комбинат. Туда отца и распределили ― работать электриком.

Карелия нам, южанам, показалась настоящей северной страной, непривычной и чужой поначалу ― но как она была хороша! Леса на камнях, покрытых мхом, карликовые берёзы и сосны, изысканно красивые. Наступишь ― моховой ковёр рвётся под ногой, под ним ― жёлтый песок. Клюква и маслята в таком изобилии, что их можно собирать сидя на одном месте. Огромные озера, чистейшие, тёмные, богатые рыбой. И среди этой красоты шла хорошо налаженная, правильная жизнь под сенью комбината-гиганта. Семье молодого специалиста предоставили жильё, правда, это была всего лишь комната в коммуналке с общей кухней, санузлом и тремя соседствующими семьями в двухэтажном, на два подъезда деревянном доме.

Дом, в котором мы жили. Город Сегежа, ул. Мира, 7

Мне казалось, все в этом доме вставали и ложились в одно время. Утром он представлялся детскому воображению кораблём, выходящим в плавание, а к вечеру «возвращался в гавань». Весь дом слышал, если кто-то поднимался по лестнице на второй этаж, о шагах за стеной и говорить нечего. Очень быстро мы научились на слух определять, кто идёт.

Мой брат Сергей пошёл в школу, которая была рядом с домом, а меня определили в детский сад № 12. Там было красиво, много игрушек, просторно ― большая игровая площадка, отдельная спальня в нашей группе. Воспитатели водили нас на спектакли и концерты, устраивали экскурсии, предлагали множество интересных занятий ― помню, как учился танцевать. Поэтому в садик я ходил с радостью. Правда, зимой приходилось добираться туда в любую погоду, часто в мороз и вьюгу, а преодолеть надо было полкилометра.

До сих пор помню: каждый день в шесть утра под гимн Советского Союза из радиоприемника меня будят, полусонного, поднимают с постели, одевают, и мы выходим на улицу, освещаемую тусклыми фонарями. Падает пушистый снег. Я иду рядом с родителями или меня везут на санках. По пути мой шарф успевает заледенеть от дыхания, иней нарастает на ресницах.

И вот мы приближаемся к дому с колоннами, который тогда казался мне огромным. Это наш детский сад. Внутри всегда было тепло, пахло ватрушками, пышной запеканкой и киселём, нас встречали воспитатели, всегда такие добрые. И друзья появились в садике, по которым успевал соскучиться со вчерашнего дня… Самый близкий друг ― Богдан. В спальне наши кровати стояли рядом, обедали мы за одним столиком. Оба с нетерпением ждали прогулки. Во дворе построили много домиков, лестниц. Особенно нам нравилось забраться в деревянную машину, «покрутить баранку». Мне не просто нравилось проводить время с Богданом ― если ему грозила опасность, я всегда защищал его, тихого, доброго мальчика.

Всплывают в памяти, но опять же какими-то фрагментами, праздники и новогодние утренники в детском саду. Девочки в образах снежинок и снегурочек. Мальчики — зайчики и красноармейцы, в островерхих будёновках, склеенных из картона. Хором мы зовём Деда Мороза. Он приходит со Снегурочкой, мы читаем по их просьбе стихи почему-то хором, как будто нет времени на сольные номера, и получаем подарки из мешка, стоящего под ёлкой.

В детском саду. Сегежа, 1977 год

Обаянию новогодних праздников противостоять невозможно и незачем, особенно в детстве. Помню, как мы всей семьей отправлялись по магазинам за ёлочными игрушками, новогодними подарками для всех домашних и за вкусностями к новогоднему столу. Домой из таких походов возвращались поздно вечером, нагруженные сумками и коробками. Предновогодние вечера посвящали украшению нашей большой комнаты и ёлки — игрушками, серпантином, сверкающим дождём, снежинками. Для всех нас это было любимое занятие. Мы с братом и мамой вырезали снежинки из бумаги, клеили их на окна и стены. Самодельные гирлянды из цветной бумаги и фольги пришпиливали к потолку. Мама учила меня делать ёлочные игрушки и прочие интересные сувениры из всего, что было под рукой. Она это прекрасно умела и вообще была большой выдумщицей. В заключение подготовки мама клала под ёлку пустой мешочек и обещала, что в новогоднюю ночь Дед Мороз собственноручно положит в него подарки. Праздничным утром, первым делом бросившись к ёлке, я находил обещанное.

А сколько радостей приносило лето! Нас часто возили в лес. Подъезжали большие автобусы (ЛАЗ-659Е, как мне известно теперь), все усаживались в них и отправлялись на излюбленное наше место. Это была огромная поляна слегка «утопленная», что позволяло воспитателям видеть и контролировать всех детей. С собой брали еду, покрывала, мячи. Мы валялись в траве, играли, ели на природе с большим аппетитом. И тихий час в такие дни отменялся ― и это особенно радовало. К вечеру возвращались домой, полные впечатлений, уставшие и счастливые.

Да, здорово жилось в садике. Но особенно любил я дни, когда мама забирала меня оттуда пораньше ― а случалось это весьма часто. Ещё продолжался тихий час, воспитательница подходила к моей кроватке и шёпотом говорила, что за мной пришли. И мы с мамой отправлялись в кафе, ели что-нибудь вкусное, пили соки. Заходили в магазин игрушек, если были деньги. Потом долго гуляли в парке. А когда возвращались домой, я бежал к друзьям показать новую игрушку, угостить конфетами и пирожными, которые купила мама.

Я был счастлив в своём мире, но снова, как при расставании с родным городом, пришло время перемен. И вот ― последний праздник в детском саду. Выпускникам дарили подарки, и главным даром был ранец с тетрадями, книгами, карандашами, ручками. С этим снаряжением я вступил в новую и очень интересную жизнь.

Выпускной день в детском саду, я посередине во втором ряду. Сегежа, 1978 г.

Первый класс в школе № 1, первый день учёбы ― тоже праздник с цветами, воздушными шарами и кучей сладостей в подарок. В сопровождении родных я первый раз иду в школу. Первые впечатления ― школьное здание большое, трёхэтажное, очень впечатляющее для маленького человека, и всё мне здесь нравится.

Народу тьма — почти в каждом классе больше двадцати человек. Из окна на втором этаже выставлен репродуктор, раздаётся бравурная музыка. Отдельной кучкой стоят чистенькие, аккуратненькие первоклашки в парадной форме, с огромными букетами цветов. Впрочем, цветы были не только у них, но практически у всех учеников — этого добра, как ни странно для советского Севера, хватало. Многих детей я уже знал по подготовительному классу, с некоторыми рядом жил, но были и новые лица.

Я присоединяюсь к группе знакомых. Пока мы делимся впечатлениями и мечтами о предстоящей школьной жизни, наши родители чуть поодаль разговаривают с учителями. Потом на площадке перед школой всех учеников строят по классам. Наш класс стоит посередине, напротив центрального входа. Начинается торжественная школьная линейка. Мальчик и две девочки из восьмого, выпускного класса, в парадных синих формах с красными пионерскими галстуками, в красных пилотках и белых перчатках, торжественно проносят вдоль шеренги учащихся знамя школы. Учителя по очереди говорят о самом лучшем образовании для детей в СССР, о том, что мы должны гордиться своей прекрасной страной. И, конечно, выполнять завещание любимого великого вождя мирового пролетариата Владимира Ильича Ленина: «Учиться, учиться и учиться!» Впрочем, это говорили нам и все последующие школьные годы. Пропаганда «лучшего в мире советского образа жизни» работала как часы.

И, честно говоря, это было неплохо. Мы твёрдо верили, что живём в лучшей стране мира — и все мечты её детей обязательно исполнятся.

Наконец речи закончены, настало время первого звонка. Церемония была отработана годами. Чтобы получилось торжественно и символично, выбрали ученика первого класса и выпускника-восьмиклассника. И вот восьмиклассник вручает первоклашке колокольчик, перевязанный бантом, берёт его за руку, и они обходят строй учеников.  Первоклашка гордо звонит в колокольчик.

Затем звучит подобающая торжеству музыка и нас, первоклашек, парами ведут в школу.

Нас ждёт молоденькая учительница, Светлана Петровна Зубкова, которая только начинает работать в школе — именно с нами, с первым в своей учительской биографии классом.

А уже в ноябре нас принимали в октябрята. На торжественную линейку собрались в помещении для отдыха на втором этаже, обычном месте для таких мероприятий. Пионеры, взявшие шефство над нашим классом, торжественно прикрепили нам на грудь пятиконечные рубиновые звездочки с портретом молодого Ленина. Затем весь наш класс поделили на «звёздочки». В каждую входило по четыре-пять человек. Как правило, каждый октябрёнок занимал какую-нибудь должность — командир звёздочки, цветовод, редактор стенгазеты, санитар. С детства нас приучали к общественной деятельности и работе в коллективе.

Маршем октябрят в стране стало стихотворение замечательной детской писательницы Ольги Высоцкой «Октябрята»:

«Мы — весёлые ребята,

Мы — ребята-октябрята.

Так назвали нас не зря

В честь победы Октября!

Старших все мы уважаем,

Слабых мы не обижаем,

Юных ленинцев отряд —

Октябрятам старший брат!

Все привыкли мы к порядку,

Утром делаем зарядку,

И хотим отметку «пять»

На уроках получать!»

В этот торжественный день после школы мы гордо шли домой в распахнутых пальтишках и куртках, чтобы все видели наши звёздочки.

Когда выпал снег, после школы мы стали подолгу задерживаться на горке возле Дома культуры. Старшие ребята каждую зиму раскатывали её до такой степени, что она становилась как ледяной каток. Этот скользкий аттракцион дарил нам необыкновенную радость. После уроков, благо на улице ещё светло, мы катались с горки кто на чём: на фанерках, на портфелях и ранцах, просто на ногах с плавным перемещением на задницу. Расходились уже совсем затемно.

Я с большим желанием ходил на уроки, тщательно готовился к занятиям, с удовольствием собирал портфель. Вообще был очень старательным собранным и заинтересованным. Радовался возможности каждый день узнавать новое. Первое время нам оценки не ставили, а награждали за правильный ответ или выполненное задание бумажным значком в виде красной звездочки ― это были пятёрки. Я каждый день приносил домой не менее трёх! Учителя меня хвалили.

Первый учебный год прошёл для меня очень быстро. Каждый день проживался как праздник, и один не походил на другой.

Но я не относился к породе «ботаников», всецело поглощённых учёбой. По выходным мы с друзьями играли в войнушку, ареной действа становились полуразрушенные дома и подвалы. А ещё каждый из нас чем-то горячо увлекался ― коллекционировали монеты, значки, марки… Иногда наши забавы бывали не очень умны и попросту опасны, но не забыть мне окрыляющее чувство свободы, беззаботного веселья ― ради этого и затевались авантюры.

Однажды осенью мы, человек пять, решили поиграть в пожарников. Одни поджигали сухую траву, сначала полив её бензином, другие тушили. Я выбрал роль пожарника. На мне было новое пальто… Поняв, что под рукой нет пожарного снаряжения, я принялся самоотверженно тушить траву обновкой. После нескольких часов такой игры пальто стало неузнаваемым. К тому же запах дыма въелся в ватин навсегда… И хоть я к приходу мамы предусмотрительно спрятал пострадавшее пальто в шкаф, запах горелого выдал меня с головой. Мама быстро догадалась откуда идёт аромат. Увидев, что стало с пальто, сдержать свой гнев она не могла ― и навсегда отбила у меня желание выступать в роли героя-пожарника. Подобные забавы могли закончиться куда плачевней: бензин, сухая трава и ветер ― такое сочетание чревато настоящей бедой.

Были и менее рискованные занятия: собирали металлолом, макулатуру, сдавали сырьё в приёмные пункты и получали за это жвачки, «холодки» (сладкие витамины с холодящей сердцевинкой) или деньги, которые тут же тратили на сладости.

Мы с братом часто ходили к маме на работу.  А работала она заведующей складом, который снабжал все городские Дома быта. Это царство «дефицита» для нас было необыкновенным пространством игр и приключений (поясню для представителей новых, постсоветских поколений: дефицит — это когда спрос на товары или услуги превышает их наличное предложение). На огромном складе мы часами играли в прятки. Обычно прятались в циклопических тюках ткани и мехов, на гигантских стеллажах вообще было очень легко затеряться. Случалось, мы засыпали прямо на шкурках песцов и норок ― настоящие герои приключенческой саги, усталые и счастливые, мужественно равнодушные и к роскоши, и к лишениям…

Склад и впрямь располагался в необычном месте ― на краю города, почти на берегу Лындозера. Там в озеро впадает река Сегежа. По ней в огромном количестве сплавляли лес для целлюлозно-бумажного комбината, который находился поблизости. Мы ходили поглядеть на огромные баржи. Они шли бесконечным потоком, а мы, сидя на берегу, неустанно смотрели им вслед, завидовали людям на борту и мечтали оказаться рядом с ними.

А в мире взрослых обстоятельства менялись, готовя перемены и в нашей детской жизни. В 1979 году умер в Белоруссии дядя моего отчима и оставил ему в наследство дом. Отчим был добрым, весёлым, работящим человеком. Не обижал нас, воспитывал не сентенциями, а своим примером. Любил технику, спорт, рыбалку и лесные походы ― и нас вовлекал в свою орбиту. Я любил ходить к нему на работу. Когда он был трактористом, пахали и дисковали вместе, а для домашнего хозяйства заготавливали дрова на зиму.

Родители быстро приняли решение переехать туда, где появились свой дом и земля.

И вот поздний июньский вечер… Ночной железнодорожный вокзал, тихо подходящий к перрону поезд с охрипшим гудком, ослепительный свет фар и белый дым от тепловоза, облаком окутавший вокзал. Наш вагон со скрежетом затормозил прямо напротив здания вокзала, как раз там, где мы стояли в ожидании. Поднялись в вагон, и почти сразу поезд медленно тронулся с продолжительным гудком. Он набирал ход, а родители из-за спины проводника прощально махали своим друзьям, которые остались на перроне. Мы навсегда покидали Карелию. Я ещё не знал об этом, но, словно предчувствуя окончательность разлуки, неотрывно смотрел в окно, прощался с городом, который оставил в душе только хорошие воспоминания.

Станция Сегежа, 1980 год

Этот переезд как-то подчеркнул в моём сознании переход в новую пору жизни ― отрочество.

Грань вторая. Отрочество

Сведения о деревне Пуховичи впервые встречаются в письменных источниках XVI века. Тогда она относилась к Новогрудскому воеводству Великого княжества Литовского. В 1802 году упоминается в документах как деревня Мозырского уезда Минской губернии. Согласно ревизским материалам 1816 года владел Пуховичами в это время помещик Ф. Лянкевич. В 1885 году в деревне действовали церковь и школа. Жители занимались рыбной ловлей и торговали рыбой в Минске, Житомире, Слуцке, других городах. По данным переписи 1897 года в селе числились хлебозапасный магазин, три ветряные мельницы, трактир. Первого октября 1905 года в наёмном доме открылась земская школа.

После революции здесь всё шло по общему для страны сценарию. В 1930 году организованы колхозы имени И.В. Сталина и «Красный Берег». Хозяйствовали здесь по-прежнему основательно, работали кузница и ветряная мельница.

Как и для всей Белоруссии, временем трагических испытаний для жителей села стали годы Великой Отечественной войны. В январе 1943 года в Пуховичах базировался штаб партизанского соединения С.А. Ковпака. На льду озера Червоное была взлётная полоса. В феврале 1943 года каратели полностью сожгли деревню и убили тридцать пять жителей. Тогда в боях около Пуховичей погибли четыре партизана, их похоронили в братской могиле в центре села. В действующей армии и в партизанской войне погибли шестьдесят три жителя Пуховичей. В память о них в 1972 году установлен обелиск.

После войны с великим трудом и терпением заново строили жизнь. В 1959 году, по свидетельству очередной переписи, в селе насчитывалось 897 жителей. В центральном колхозе «Заря» действовали Краснополесский рыбный участок Мозырского рыбзавода, 9-летняя школа, Дом культуры, библиотека, фельдшерско-акушерский пункт, ветеринарный участок, отделение связи, магазин. В 1994 году насчитывалось 303 хозяйства и 827 жителей. Наша семья жила здесь с 1979 года по 1986 год. Согласно статистике, на этот период времени приходится самый пик роста населения и экономики Пуховичей, как и всей Белоруссии. Работали колхозы и совхозы: выращивали рекордные урожаи, досрочно выполняли пятилетние планы и побеждали в социалистических соревнованиях.

В 1979 году ничего этого я, конечно, не знал, просто с нетерпением ждал, когда уже приедем на новое место. Мы сошли с поезда на станции Марьина Горка, до Пуховичей ехали на автобусе. И вот улица Пионерская, дом 15. Открываем калитку ― и нас встречает сад с яблонями и сливами, они усыпаны плодами. За деревьями ― деревянный дом с покосившимся крыльцом, напротив него сарай, соединяющийся с хлевом.

 Пуховичи, ул. Пионерская 15. На фоне нашего дома. 1986 год

Пуховичи, ул. Пионерская 15. На фоне нашего дома 28 лет спустя. 2014 год

Прежний хозяин дома и сада ― дядя отчима, Михась Овсянников. В своё время он взял на себя заботу о рано осиротевшем племяннике. Михась прожил долгую жизнь, без малого век. Родился в 1889 году, с 1908 года служил в царской армии и дослужился до звания подпрапорщика. Об этом свидетельствует его мундир, который с почётом разместили в Минском краеведческом музее. На мундире не хватает одной пуговицы.

Овсянников Михась. Подпрапорщик на должности фельдфебеля в царской армии. Минск, 1912 год

Через два года после нашего переезда недостающую пуговицу мы нашли возле дома, когда вскапывали землю.

Служил Михась не где-нибудь ― числился в охранной службе царских палат, за что при новом строе был осуждён на шесть лет исправительных работ. И его, как обиженного Советской властью, во время оккупации назначили старостой. Так как деревня почти вся была сожжена, старосте разрешили жить в саду ― бывшем колхозном ― возле речки Свислочь, притока знаменитой Березины, на берегу которой погибла отступающая наполеоновская армия. В домике вместе с ним поселили лекаря-немца. В саду была пасека. Михась собирал мёд, гнал медовуху, которой упивались фашисты, стоявшие в деревне. Ходил с полицаями в рейды, присутствовал при арестах, допросах и казнях ― конечно, как свидетель, а не участник. В глазах односельчан он был предателем.

А после окончания войны Михася Овсянникова наградили орденом Красной Звезды. Наконец земляки узнали, что он помогал партизанам. Прятал в пчелиные ульи лекарства, продукты. Переплыв ночью через Свислочь, передавал в партизанский отряд ценные сведения о фашистах. В 1945 году орденоносцу Михасю дали коня и участок в двадцать соток, на котором он построил дом, завёл хозяйство. Но, видно, тень «предательства» витала над ним, деревенские сторонились бывшего старосту. Так и прожил он до глубокой старости бобылём, как говорили в старину. Но когда потребовалась помощь племяннику, взял его к себе и вырастил.

Да, в Белоруссии я попал в особый мир. Пережитое в войну со всей его трагической сложностью оставило неизгладимый отпечаток в душах, были в селе люди и семьи с непростой историей. Но за много лет они научились жить с этой памятью. В Пуховичах я прежде всего почувствовал: народ здесь простой и добрый.

Для меня самыми главными оказались, как сказали бы сегодня, проблемы социализации. Во второй класс я пошёл в белорусскую школу, причём белорусского языка не знал совсем. Конечно, поначалу пришлось нелегко. Но уже через год я получал неплохие оценки по «белорусской мове». От дома до школы было километра полтора, но это не удручало. Шли из школы обычно с новым другом Сергеем Солдатенко ― он жил ещё дальше меня, так что оставшийся километр после нашего расставания ему приходилось шагать в одиночестве. Зимой по дороге из школы мы любили срывать с деревьев забытые с осени, уже сморщенные, замёрзшие, но очень сладкие яблоки. Казалось, лучшего лакомства нет на свете!

 Сергей Солдатенко у стола рассказывает стихотворение, возле доски Олег Грихутик, за ним выглядываю я, ну и остальные мои одноклассники из второго класса. Пуховичи, 1980 год

Весёлый, озорной Сергей по характеру напоминал моего детсадовского друга Богдана. Я не помню, чтобы мы надолго ссорились, если и возникали размолвки, то ненадолго. Дружили мы с ним так, как дружат только в детстве. Расходясь по домам, прощались с чувством, будто больше никогда в жизни не увидимся.

Да, у меня появились новые друзья. Вместе с ними и старшим братом, который тоже был мне другом, столько пережито счастливых приключений!

В детстве жизнь представлялась нескончаемым, ярким, весёлым праздником. Но даже на этом фоне выделялись дни моего рождения. Стол со строем бутылок лимонада, тортом, пирожными, конфетами, фруктами… В те годы самыми популярными конфетками были «Гусиные лапки», «Раковые шейки» (обе — с кофейными начинками), кисленький «Снежок», молочная тянучка «Коровка», «Дюшес», «Барбарис», ириски «Кис-кис» и «Золотой ключик». С фруктами было сложнее — только летом начинался сезон благодати из собственного сада. Впрочем, весь год в магазинах свободно продавались яблоки. А вот мандарины, бананы или ананасы можно было достать только через знакомых или отстояв сумасшедшую очередь в магазине, если случайно оказывался там в нужный момент, когда «выбрасывали дефицит».

День моего рождения удавался независимо от особенностей реальной экономики позднего социализма. Я приглашал всех друзей и подружек. Мы не только ели всякие вкусности — то и дело вскакивали из-за стола, чтобы опробовать новенькую, только что подаренную игрушку или просто немного размяться. Долго сидеть без движения было выше наших сил.

Моя кроватка стояла так, что ранним летним утром тёплый солнечный лучик, скользя по лицу, будил меня. Хотелось тут же в одних трусиках бежать на улицу, к друзьям и подругам, придумывать удивительные новые игры. И я вскакивал, наскоро запихивал в рот булку с маслом, обильно посыпанную сахарным песком, выпивал стакан молока, натягивал шорты и бежал на соседнюю улицу, к своему другу Диме. Кричал «Димка, выходи!», пока его заспанная физиономия не появлялась в окне. Во двор не заходил — на посту у калитки несла сторожевую службу большая овчарка. Я всё время её подкармливал чем-нибудь вкусным, но лишний раз искушать собачье терпение не решался.

Наконец Димка выходил, мы уже вместе бежали будить остальных наших друзей и подруг, живших по соседству, а потом играли до позднего вечера, иногда забегая домой перекусить.

А вот ещё одно моё утро тех лет. Накануне договорились с друзьями пойти на рыбалку часов в пять утра. Как всегда, согласовал поход с мамой, тщательно приготовил накануне вечером еду и снасти. И наконец ― утро. Чуть светает, ещё не погасли звёзды, темно, тишина на улице. Чтобы не разбудить родителей, выпрыгиваю через открытое окно своей комнаты, иду будить друга, живущего по соседству. Таким чередом все и собираемся, идём через поле к речке. Трава росою холодит ноги. Речка недалеко, метров триста, её берега не видно, всё равняет густая молочная пелена тумана. Лишь за несколько шагов можно разглядеть силуэты коров и лошадей, пасущихся на выгоне ― они возникают из тумана и снова исчезают в нём. И вот мы переходим речку вброд, тихонько, чтобы не тревожить рыбу, подходим к своим уже насиженным раньше местам. Располагаемся, закидываем удочки ― одну, вторую ― и с нетерпением ждём поклёвки. Конечно, хочется первому поймать рыбу. И недолго ждать, пока определится первенство ― рыбы много, клёв всегда радует.

Часа через два уже почти не остаётся следа от туманной пелены. Солнце играет в каждой капле унизавшей траву росы, рассыпается золотыми бликами по речной глади.

Нарыбачившись вволю и хорошенько проголодавшись, мы дружно съедаем завтрак. Приятная усталость дрёмой наваливается на глаза, но дремать не приходится ― пора домой.

Потом родителям или друзьям рассказывали, у кого какая рыбёшка сорвалась с крючка. Тут уж положено у настоящих рыбаков, без фантазий и прикрас не обходилось!

В жаркие летние дни часто бегали на речку загорать и купаться.

Слева мама, справа Валя, соседка. Река Титовка, 1985 год

А ещё ― сад, который сразу поразил воображение и потом дарил нам радость. Чего только не росло в нём — и сливы, и вишни, и яблони разных сортов. В одном углу сада заросли малины, в другом кусты черной, красной, белой смородины. Несколько кустов крыжовника, грядки с клубникой, кусты чёрной рябины. Пока жили в этом доме, витаминов нам всегда хватало, поэтому выросли и я, и брат, и сестра такими здоровыми. Ели всё прямо с грядок!

Собрав по осени урожай яблок, мы всей семьей заворачивали их по одному в газетную бумагу и укладывали в чемоданы и ящики, чтобы дольше хранились. Запасов обычно хватало на зиму, даже при том, я постоянно таскал яблоки в школу и угощал одноклассников.

На углу возле дома рос наш любимый клён. Как только выдавалось свободное время, мы собирались в «штабе», залезали на дерево, где взрослым нас не разглядеть и не достать. А нам с клёна были хорошо видны подворья соседей.

Напротив нас жили бабушка Василиса, дед Василий и его немецкая овчарка Герда. Она не один наш мяч порвала, если он во время игры перелетал через забор. Но если соседи успевали укротить собаку, мяч возвращался. Старики были дружелюбны и приветливы. Всё решалось миром, люди ладили друг с другом.

Рядом с нами, справа, жил конюх Иван Гаврилка его жена доярка Маруся, двое дочерей Елена и Света и сын Вова, с ним мы стали друзьями.

Мой друг Вова Гаврилка, я и сестра Вика, слева клён. Пуховичи, 1983 год

В свободное время мы катались на лошадях ― верхом и на телеге ― благодаря особому статусу Вовкиного отца. Иван Гаврилка был на селе человек незаменимый ― целый табун лошадей у него в руках. По любой житейской надобности ― землю вспахать, что-нибудь перевезти ― все шли к Ивану, да не с пустыми руками. Вообще Гаврилка не чурался никакой работы, всегда помогал, если попросят. Частенько возвращался домой навеселе, это заканчивалось драками и скандалами с женой. Они оббегали друг за дружкой пару улиц, Маруся кричала «Ратуйце» (помогите). Потом пыл угасал, и утром, часам к четырём, как ни в чём не бывало шли они на работу ― Маруся доить колхозных коров, а Иван на свою конюшню или на очередную шабашку, откуда возвращался обычно за полночь.

Слева от нашего дома жили супруги Журанка и Жоржик, люди пенсионного возраста. Управившись к семи утра с хозяйством, подоив и накормив живность, они уходили на работу. Она работала продавцом в молочном магазине, он автокрановщиком в колхозе. Единственная их дочь вышла замуж и уехала в Минск к мужу. Но летом на выходные вся её семья приезжала в деревню ― помочь старикам. В составе семьи прибывали два внука, старший Дима, ровесник моего брата, и Коля ― моих лет. С ними мы проводили свободное время на улице, играя в разные игры, ходили на речку в лес.

Сразу за речкой начинался лес, очень красивый ― березовый и хвойный. Со времён войны там сохранились окопы. Мы ходили в лес всей семьёй. Туда шли налегке, обратно несли полные корзины ягод и грибов. На зиму варили варенье, солили грибы, сушили рыбу. А ещё нужно успеть управиться в саду: яблони, сливы, крыжовник, смородина требовали заботы. Моя трудовая школа каждый год начиналась с весны и, уверенно могу сказать, за девять лет деревенской жизни пройдена она основательно. Проливая солёный трудовой пот, я научился тому, что помогло устоять во всех будущих испытаниях. По прошествии лет понимаю: деревенские люди ― это герои труда, в деревне лентяев, кажется, вовсе не было. Белорусы ― очень трудолюбивый народ. И на каждом из детей лежала часть домашней работы. А кроме того, во время летних каникул мы ещё подрабатывали в колхозе на току. Романтика! Особенно когда оставались в ночную смену. Огромные яркие звёзды низко висели над землёй. Пахло соломенной пылью и горячим зерном ― мы ели его и под утро засыпали на этих же ещё не остывших кучах, как на тёплой мягкой перине. Ещё накануне это зерно было в колосьях, они качались над полем, впитывая щедрое солнце…

«На картошку» в селе начинали привлекать школьников с пятых-шестых классов, и продолжалась кампания с весны до поздней осени. Мы, дети, очень любили это время. Обычно собирались утром к семи возле администрации колхоза. Оттуда нас развозили по полям на бортовых грузовиках с пятью рядами скамеек в кузове. Под руководством учителей мы и свёклу с морковкой пололи, выдирая из земли проростки вместе с сорняками, и убирали колхозный картофель, а ещё ездили в молодой березняк веники для бань заготавливать. Хуже всего было убирать кормовую свёклу — тяжёлая она, зараза. Заканчивали полевые работы уборкой капусты уже после первых заморозков.

Без того, что дали моей душе эти ранние труды, насколько беднее оказалась бы жизнь! Прокалённая пыль дороги, аромат опавшей листвы в берёзовом лесу ― каждое время года открывается более ярко, глубоко, когда ты работаешь на земле. Большинство людей о земле ничего не знает, неведомы людям названия трав, деревьев, кустов, птиц, насекомых… А вот если живёшь в природе и работаешь в ней, как в мастерской (сравнение тургеневского Базарова), так многому можно научиться! Чем ближе ты к ней, тем ближе она к тебе. По песням начинаешь различать птиц, и весь мир звучит музыкой, которую раньше не слышал.

В этой музыке для меня заключён дух времени, неповторимой юности. Уверен, что тех, чьё детство и молодость пришлись на пору расцвета Советского Союза, часто гложет ностальгия по тем временам. После распада СССР мы многое потеряли, в том числе особое единение, которое даётся общим трудом, утратили естественность и близость к природе.

В нашу жизнь тех лет, полную разнородных впечатлений, естественно вписывались древние установления и традиции. Каждый год мы ждали праздника Ивана Купалы (он же купальская ночь, Иванов день).

Отмечается Иван Купала в ночь с 6 на 7 июля. Жители деревни и всего района готовились к нему заранее. Свозили в одно место на выгоне негодные автопокрышки, дрова, столы, скамейки и прочую ломаную мебель. Вкапывали в землю длинный столб. К нему пирамидой крепились длинные жерди, и всё это обкладывали покрышками Подготовка длилась неделю, каждый район готовил свой костёр. Праздновали широко, с застольями, с песнями и танцами, которым не один век. Со времён языческой древности славяне отмечали победу света над тьмой, расцвет сил природы и единство всего живого на земле. Центральное место в праздничном обряде занимает купальский огонь: его пламя способно побороть всё дурное и злое, очистить человека. В купальскую ночь природа живёт особенной жизнью, и легко поверить во всякие чудеса: в то, что у трав появляются волшебные свойства, что вода озёр и рек исцеляет и очищает. А ещё люди веками верили в разгул нечистой силы на Купалу. И потому до сих пор вешают над входом в дом крапиву или острые, колющие предметы: ни одна ведьма не осмелится переступить порог такого дома.

Это всё высокие материи, а для детей праздник был интересной игрой. В купальскую ночь по обычаю мелкие должны были незаметно подобраться к чужому костру, выкрасть припасённые для него покрышки и прикатить их к своему костру. Тем самым соперник лишался запасов горючего материала, а у нас они увеличивались, и наш костёр мог гореть дольше. Но если тебя в это время неприятель ловит, то обмазывает сажей и публично бросает в реку прямо в одежде. Такое случалось и со мной. Все охраняли свои запасы, но это не всегда получалось — очень много народа. Победителем «купальского фестиваля» считался тот район, у которого костёр был самый большой и горел дольше всех (обычно все догорали к 9‒10 часам утра). Устраивались костры так, чтобы все друг друга видели издалека, и победитель определялся без сомнений. В конце праздника уже все ходили в гости друг к другу и веселились вместе.

Праздник Ивана Купалы

Купальские костры обещают счастье, и оно приходит. Летом на всю деревню гремели свадьбы. Веселились целыми улицами, от угощений столы ломились. Всю деревню до самых окраин наполняла живая музыка, и детвора отовсюду сбегалась на эти звуки.

Зима приносила свои радости. В доме Михася была русская печь, в ней готовили в чугунках супы и каши, пекли пироги. Она и обогревала половину дома, и лечила, если случалась простуда. Я спал на большой печной лежанке, она хорошо прогревалась и сохраняла тепло до утра. Любил поваляться на печи с книжкой, особенно в непогоду.

Печка с духовкой обогревала вторую часть дома. Мне очень нравилось садиться возле её дверцы и делать письменные школьные задания под треск дров, в алых всполохах. Если полено попадалось сырое, оно шипело и брызгало искрами. Поленницы стояли во дворе, небольшие охапки колотой берёзы заносили в дом на просушку. Понятно, что дров на зиму приходилось запасать много.

Сергей, мама, я и на заднем плане сестра Вика. Наш огород, заготовка дров на зиму. Пуховичи, осень 1983 года

Подготовка к зиме была своего рода соревнованием с соседями ― кто быстрее подготовится к снегам да морозам. Готовились всю осень: возили лес, пилили, кололи, складывали поленницы.

Мы с братом ходили на каток играть в хоккей. Коньки у меня были старые, но неплохие. Мчишься на них по гладкому льду под восторженные крики деревенских мальчишек, яростно вгоняющих шайбу в ворота ― только лёгкий морозный ветерок студит раскрасневшиеся щеки. Домой возвращались в штанах почти негнущихся, заледеневших от мороза. Большего счастья в то время не было.

Очень любили строить из снега крепости, скорее это были даже снежные дома с комнатками, как у народов Севера. Внутри больших сугробов вырывали домики-пещеры. Каждый вначале устраивал домик для себя, а потом мы соединяли эти пещерки тоннелями и лазили потом друг к другу в гости. Как только на нас не обваливались эти снежные громады?! А ещё часто ходили кататься с горок на лыжах и санках.

Тёплыми зимними днями катались на лошадях. Запрягали их в сани и мчались по снежному полю. За нами снег столбом, а мы нарочно на полном ходу падали с саней прямо в пуховые сугробы. Как-то пошли на колхозную конюшню взять коня, точнее, тайком увести его на время, чтобы покататься. Зашли в конюшню, выбрали лошадь, уже собираемся выводить ― и вдруг распахиваются ворота, заходит не то сторож, не то конюх, явно выпивший. Он сразу сообразил, в чём дело, и с криком кинулся к нам, перекрыв выход из конюшни. Толкая друг друга, мы бросились туда, где заметили окошко в стене. Старшие выскочили первыми, мы едва успели за ними, но не без потерь ― одна моя галоша слетела с ноги и осталась в конюшне. Поначалу, на волне адреналина, потеря показалась нам мелочью. Потом все стали думать, как вернуть галошу. Но снова лезть в конюшню ни смелости, ни желания ни у кого не нашлось. Естественно, дома я получил взбучку за утерю имущества.

 Выпуск 3Б класса Пуховичской средней школы. 1981 год

Выпуск 4Б класса Пуховичской средней школы. 1982 год

Как-то в зимние каникулы друзья пришли ко мне домой. Нам было лет по двенадцать. Сидим мы все в комнате и мечтаем, как летом отправимся в двухдневный поход, сплавляясь по реке на плоту. Планы серьёзные и конкретные: как и из чего сделаем плот, что взять с собой из вещей и продуктов. Мама в той же комнате что-то вязала. И я, увлёкшись идеей, спросил, не откладывая в долгий ящик, отпустят ли меня в поход. Она глянула на меня и уточнила, на сколько дней. Я ответил: всего на два. Мама слегка задумалась и кивнула: «Ну, если на два, то ладно». Я был на седьмом небе от счастья. Друзья, услышав такой ответ, обрели надежду, что их тоже отпустят родители. Правда, расходясь, они всё же признавались, что опасаются отказа. Наступил июнь. Увы, мой и моих друзей летний отдых снова состоял из огорода, прогулок в лес за грибами и ягодой и семейных походов на речку. Сейчас я вспоминаю эти наши мечты и надежды с улыбкой, а тогда обиделся на маму. Обида по большому счёту несправедливая ― ведь мамина стратегия позволила все эти полгода мечтать и увлечённо готовиться к ответственному походу.

Были у нас занятия менее динамичные, требующие последовательности и сосредоточенности. Речь о том, что я, не боясь преувеличений, могу назвать коллекционированием.

Мы с братом, как многие наши сверстники, собирали разные интересные нам вещи — значки, марки, пачки из-под сигарет. Как истинные коллекционеры, радовались тому, что само приходило в руки, вели поиск, обменивались с друзьям тем, что для нас почему-либо оказывалось лишним.

Мы росли до эпохи компьютерных игр, проводили много времени на улице, жили заботами и радостями реального, а не виртуального мира, за что я до сих пор благодарен судьбе. Но всё же было интересно, да просто необходимо так или иначе выходить за пределы этой эмпирики. Предметы из коллекции были для нас знаками многообразия мира. Помня об этом, я не расстался с нашим собранием и выйдя из детства. Коллекция значков хранится у меня до сих пор. Марки я передал своим детям, они часто их рассматривают и дотошно выясняют, при каких обстоятельствах попала ко мне каждая из них. Особенная радость ― снова мысленно переживать эти обстоятельства, счастливые моменты давнего увлечения.

Наши значки

Став постарше, мы с Сергеем, как и многие наши друзья, занялись моделированием. У меня это было связано с увлечением военной историей и техникой, которое началось с рассказов родителей о дедушке. Он воевал в Великую Отечественную в танковых войсках.

Родителям как-то удавалось покупать комплекты для сборки моделей — тогда это был дефицит. Первой моделью, которую я сам изготовил, была миниатюрная копия шведского истребителя Saab 35 Draken. Этот комплект для сборки мне подарили на Новый год. Вторая модель — танк Т-34 1942 года. На день рожденья подарил его другу, но к нему приехал племянник, и моё произведение после этого превратилась в кусок пластмассы. Я взялся за восстановление, заменил ходовую часть и кое-какие детали корпуса. Так постепенно всё глубже втягивался в это дело.

Работа над каждой моделью была особенным процессом, и время на неё всякий раз уходило разное. Можно было собрать и за день, а можно — за несколько месяцев. Тут многое зависело от настроения.

Перед сборкой я узнавал историю «оригинала» — соответствующего типа техники и старался сделать свою модель похожей на конкретный самолёт, танк, корабль.

Если в плохую погоду приходилось сидеть дома, больше всего я любил смотреть по телевизору мультфильмы. У нас в те годы уже был телевизор «Рекорд». Само собой, чёрно-белый — о цветных мы тогда даже не мечтали. И выбор каналов минимальный, всего два, которые так без затей и назывались — первый и второй. Зато детских передач было в те годы уже довольно много: мультфильмы, фильмы-сказки, детские телеспектакли. Уже в те годы показывали передачу «Спокойной ночи малыши», которую я очень любил. Интересно отметить, что многие мультфильмы воображением ребёнка воспринимались как истории с живыми персонажами. Например, я в раннем детстве смотрел несколько раз «Волшебника изумрудного города», и мне казалось, что вижу на экране живых людей. А вновь посмотрев этот мультик через много лет, с удивлением открыл, что в нём действуют куклы.

Образы с телеэкрана становились примерами для подражания. Следователь Знаменский, инспектор уголовного розыска Томин и эксперт Кибрит (ЗНАТОКИ) найдут выход из любой, даже самой сложной ситуации. Берегитесь, воры, бандиты, расхитители социалистической собственности — «Следствие ведут знатоки»! Именно так назывался сериал, которому была суждена долгая и счастливая жизнь во времена Советского Союза.

Для наших милиционеров, мне казалось, не существует преград. Они работают быстро и энергично, давая отпор тем, кто «честно жить не хочет», как пелось в песне. Такие, увы, ещё оставались. Но, положа руку на сердце, без злодеев не было бы детективного сюжета, а побеждали их так решительно и безусловно, что это давало чувство защищённости, уюта нашей жизни.

А как представить эту жизнь без любимой всеми, мгновенно разошедшейся на цитаты комедии «Джентльмены удачи»! И сегодня можно услышать: «А в тюрьме сейчас ужин — макароны», или «Деньги ваши — будут наши», «Всю жизнь работать на лекарство будешь!», «Кушать подано, садитесь жрать, пожалуйста!» Не всегда сразу и вспомнишь, откуда эти слова — настоящий фольклор!

Многие мои сверстники наверняка помнят сатирический дуэт Вероники Маврикиевны и Авдотьи Никитичны. Их тоже любила вся страна, с нетерпением ждала появления колоритных старушек на каждом праздничном «Голубом огоньке». Работали они на контрастах: Авдотья Никитична в исполнении актёра театра «Сатиры» Бориса Владимирова — простая бабуля, в меру хитрая, весёлая и совсем тёмная, но с характерной народной смекалкой. Её подруга Вероника Маврикиевна — интеллигентная старушенция, наивная, доверчивая, очаровательная и весьма воспитанная дама, образ одновременно искусственный и узнаваемый, удавшийся эстрадному артисту Вадиму Тонкову. Веселили анекдотические диалоги, простые, но действенные комические приёмы, например, характерный смех каждой из героинь, точные детали внешнего облика (на глазах публики Владимиров мгновенно превращался в Никитичну, повязав цветастый платок, водрузив на нос грубоватые очки и выдвинув по-старушечьи челюсть, а Тонков преображался с помощью ондатровой круглой шапочки, платка поверх неё и ридикюля, да ещё поджимал губы бантиком). При этом дуэт позволял себе достаточно смелые шутки — высмеивал бракоделов, дефицит, рост цен, бюрократизм, «падение нравов» и прочие приметы «застоя». Народная любовь в значительной мере защищала артистов от цензуры. Да и удачно придуманные маски защищали. Что взять с разболтавшихся бабулек — таких полстраны, в каждом дворе судачат о том о сём.

Члены политбюро приглашали звёздный дуэт для выступлений на своих «ближних дачах». Главной их поклонницей была дочь генсека ЦК КПСС Галина Брежнева.

В семидесятых «взрывали» концертные площадки СССР вокально-инструментальные ансамбли. Выходили пластинки, появлялись культовые группы и в телевизоре.

Одним из самых любимых был ВИА «Самоцветы». Их песни не только слушали, но и пели ― дома в застольях, в походах у костра. Композиция «Мой адрес Советский Союз» побила все рекорды ротации на советском радио и телевидении. Были и другие хиты с весьма романтическими названиями: «Школьный вальс», «Там за облаками», «Первая любовь», «Не повторяется такое никогда», «Снег кружится», «Как прекрасен этот мир».

В разное время в состав группы входили Владимир Пресняков-старший, Елена Преснякова, Алексей Глызин, Владимир Винокур, Андрей Сапунов, Дмитрий Маликов, Вячеслав Добрынин, Владимир Кузьмин. ВИА «Самоцветы» стал удачной стартовой площадкой для многих советских артистов эстрады, сделавших впоследствии удачную сольную карьеру. Дети СССР помнят, как под голоса «Самоцветов» начиналась любимая передача «Будильник».

Песни времён моего детства и юности живут до сих пор, их слушают, придумывают всё новые кавер-версии. Значит, есть живой отклик на чувства, которыми эти песни рождены.

Важный сюжет моей жизни начался с того, что в Пуховичах стали набирать желающих в секцию спортивного интерната по вольной борьбе. Я сразу же записался в неё и шесть лет, до самого отъезда из Белоруссии, с удовольствием и со рвением занимался. Ежедневные тренировки закаляли физически и морально. Мы ездили на соревнования, в спортивные лагеря. С нами работали замечательные люди: тренер-преподаватель заслуженный мастер спорта Лазарь Борисович Лейкин и тренер-преподаватель отделения вольной борьбы Леонид Александрович Страх.

 Лейкин Лазарь Борисович. Минск, 2011 год

Страх Леонид Александрович. Марьина Горка, 2009 год

Они учили нас преодолевать трудности, честно бороться и достойно побеждать.

Весной 1986 в Минске проходили соревнования по вольной борьбе, в которых участвовал и я. Нашу команду повезли на экскурсию в Хатынь. Утро, хоть и весеннее, выдалось мрачным, но нам было весело после вчерашних побед в соревнованиях. На трассе Минск — Витебск обыкновенный дорожный знак на синем фоне — «Хатынь 5». Повернули по указателю и вскоре увидели огромные цементные кубы с цифрами 1, 2, 3, 4, 5.

Вот мы и в Хатыни. С замиранием сердца слушаю рассказ экскурсовода. В ночь с 21 на 22 марта 1943 года партизаны обстреляли автоколонну фашистов. Погиб немецкий офицер, друг Гитлера. Рано утром 22 марта каратели ворвались в деревню. Жителей поднимали с постелей и под дулами автоматов гнали в сарай. Потом его подожгли. Люди пытались вырваться, под их напором рухнули двери сарая.  Выбегавших хладнокровно расстреливали. Погибли 149 человек, 75 из них — дети до 16 лет, самому маленькому было 6 месяцев. Нашли свою смерть и два человека из соседней деревни, которые были в гостях в Хатыни. Выжили трое — мальчики 7 и 12 лет и кузнец Иосиф Каминский. Обгоревший и израненный, он очнулся поздней ночью, когда фашисты уехали из деревни. Среди трупов односельчан нашёл своего сына, ещё живого. Мальчик умер у отца на руках.

Смотрим не отрываясь на то, что создано было после войны в память о погибших. Деревня была сожжена дотла. И теперь на месте каждого из 26 её домов — памятник-сруб, внутри которого обелиск в виде бетонной печной трубы с колоколом. К обелискам ведут тропинки под бетонными плитами. На стене каждого — таблички с именами сожжённых людей, живших когда-то в доме. Нет зелени, только серый цемент и чёрный мрамор. И ещё длинная полоска земли — летом она пылает красными цветами, но той весной мы их не увидели, по обочинам дорог ещё лежал снег.

Черная плита-крыша отмечает место, где находился сарай, в котором сожгли людей. Рядом их братская могила, на ней венок памяти со словами наказа мёртвых к живым. К обелиску ведёт дорога. Широкая вначале, она сужается и обрывается перед чёрной плитой, как оборвалась жизнь прошедших этим путём страшной ночью сорок третьего года.

За домами-памятниками — Кладбище деревень. Сюда из 185 сожжённых деревень, которые так и не возродились, привезли урны с землей.

Рядом с Кладбищем деревень — Стена Скорби, железобетонный блок с нишами, в которых находятся мемориальные плиты с названием лагерей смерти и мест массовой гибели людей. Экскурсовод рассказывает, как в лагерях смерти у детей с первой группой крови брали их ценную кровь и оставляли умирать. А других, с кровью менее универсальной, расстреливали.

Мы молча возвращаемся в наш «ПАЗик». Снова проходим через Хатынь. Всё тот же серый цемент и каждые 30 секунд звон колоколов…По трассе ехали молча, смотрели на дорогу. Не отпускало то, что увидели и узнали. Со мной это осталось на всю жизнь.

До четырнадцати лет я каждое лето хоть один месяц проводил в лагере. Вспоминаю об этом с ностальгической грустью.

Жизнь в лагере была чётко организована. Уборкой занимались дежурные по отрядам и дежурный отряд по лагерю. Мыли полы в палатах и коридорах корпусов, убирали территорию. Было и дежурство в столовой, когда за всех очищали тарелки, протирали столы, подметали пол, чистили картошку. Но зато Золушки-дежурные первыми садились есть и наливали себе по два стакана компота, тогда как все остальные скулили под дверью и ждали своего часа. Наконец звучал горн «Бери ложку, бери хлеб, собирайся на обед», и вожатые организованно приводили свои отряды в столовую.

Все эти картины сменяли друг друга, подобно кадрам фильма про лето и счастье, под совершенно особую «звуковую дорожку». Строгие режимные моменты — подъём, обед, линейка, отбой — сопровождались и преображались волнующими звуками пионерского горна. Ещё были речёвки (в реальности, скорее, кричалки — а для кого-то и пыхтелки):

«Кто шагает дружно в ряд?

Пионерский наш отряд!

Сильные, смелые, ловкие, умелые.

Ты шагай, не отставай,

Громко песню запевай!»

Домой привозили боевые шрамы на коленках, новые забавные выражения. И, конечно, воспоминания. Несмотря на все правила и запреты, в лагере были романтика и свобода. А ещё постоянное общение, очень искреннее, живое и интересное, именно такое, какого хотелось душе. И почти все, вернувшись домой, жили с мечтой о том, что на следующий год летнее чудо обязательно повторится!

Я не счёл бы таким уж большим преувеличением фразу: «Спасибо Леониду Ильичу Брежневу за наше счастливое детство!» Да, конечно у взрослых того времени были проблемы, но я говорю о детях.

Вот ещё одна история. Трудно как-то обобщить её смысл, может быть, она просто о том, как трудно даётся взросление, о том, как порой тяжела, но необходима и неотменима мужская ответственность. Итак, мне было лет тринадцать. Мы с мамой пошли на местный рынок в деревне, купили там три небольших арбуза и каких-то фруктов. Мне мама доверила нести один арбуз. Не прошли мы и двадцати шагов, как арбуз выскользнул у меня из рук, упал и раскололся на мелкие кусочки. Я очень огорчился, и, надеясь реабилитироваться, вызвался нести второй. К сожалению, план реабилитации не сработал: и этот арбуз разбился буквально через десять шагов. Видя мои страдания, мама, хоть и с упрёками, всё-таки отдала мне последний. Этот арбуз я нёс так бережно и сосредоточенно, как никакую другую ношу за всю жизнь. Бросая взгляды на маму, я понял, что она смягчилась, подобрела, видя мои старания. И уже дома, первым поднимаясь по ступенькам, чтобы открыть входную дверь для мамы, я споткнулся… Арбуз уже нельзя было спасти. Его падение я не раз видел во сне, словно замедленное особенной оптикой. В сновидениях я успеваю поймать арбуз, и мама хвалит меня за то, что такой верткий и шустрый стал. А тогда, наяву, не сдержав возмущения, она назвала меня «балбесом безруким».

Время шло, и всё больше появлялось серьёзных дел, которые делали меня как будто ровней взрослым. В пятнадцать лет, как уже сложилось прежде, в летние каникулы пошёл работать в колхоз. С председателем мы жили по соседству, он меня хорошо знал. Знал, в частности, и то, что я хорошо ориентируюсь на местности, все колхозные поля мне известны, да и с лошадьми умею управляться. И на этот раз он предложил мне ответственную работу сразу на всё лето ― возить по полям агронома. Эту молодую девушку, только что окончившую институт, направили в наш колхоз. Мне выделили коня по кличке Цыган с длинной чёрной гривой, необходимую сбрую и телегу. Конь был очень высокий, спокойный, не любил быстрой езды.

Цыган, запряжённый в телегу, готов к работе

Счастью моему не было предела. К тому же, поскольку выезжать приходилось рано, в семь утра, мне разрешили держать коня в нашем дворе. Мама не возражала, чтобы он пасся на нашем большом огороде (который это животное и затоптало в благодарность за доверие).

С понедельника по пятницу мы ездили по полям, отбирая пробы пшеницы, ржи и других культур для направления в лабораторию. А в выходные дни я садился верхом на Цыгана, мы с друзьями ехали на речку купаться и купать лошадей. Брат Сергей в это время служил в Германии и частенько в конвертах с письмами присылал мне наклейки с изображениями красивых женщин и иностранных авто ― ими тогда было модно оклеивать чемоданы, холодильники, машины. Эти символы красивой жизни я отдавал знакомому парню постарше, шофёру Мише ― взамен он учил меня водить ГАЗ-51, на котором работал. Я очень хотел освоить вождение, да и просто посидеть за рулём было радостью.

 Газ-51, первая машина, которую я научился водить

Мы договорились о таксе ― за одну наклейку мне разрешалось ездить пять минут. Однажды в очередной раз пришёл на урок вождения. Осень, дождь, грязь. Как всегда, отдал наклейку Мише, он сказал: «Ну ты покатайся минут пять вон на пустой площадке, а я рядом в столовой перекушу. Ключи принесёшь». Миша ушёл. Я трогаюсь и езжу, как всегда, кругами. Но не даёт покоя идея поездить восьмёрками ― всё же какое-то разнообразие. И я попробовал. На площадке мне с восьмёрками оказалось тесно, и я выехал на обочину дороги, где ходят стада коров. Машину потащило с дороги через месиво грязи пополам с навозом и стало засасывать всё глубже и глубже в перепаханное поле, словно в болото. Я не сдавался, всё жал на педаль газа и надеялся на чудо. Но чуда не произошло. Из колхозной столовой, крича и размахивая руками, бежал любитель наклеек. У столовой росла толпа зевак: люди вышли после обеда покурить и с огромным удовольствием наблюдали теперь за происходящим. Михаил бегал по дороге взад и вперёд, объясняя, что мне делать, чтобы выбраться. Я выполнял все команды, но безрезультатно, только собирал всё больше зрителей. Наконец Миша снял свои сандалии и с отборным матом пошёл по навозной жиже к машине. Я быстренько перелез из кабины в кузов, чтобы отдалить встречу с разъярённым другом. Вскоре машину вытащил подъехавший трактор, а я на ходу выскочил из кузова, дал дёру и не являлся на глаза Мише недели две.

Подошло и для нас с друзьями время более подробно изучать женскую природу, для чего мы в субботние и воскресные вечера стали ходить к нашей общественной бане. Окна на первом этаже были закрашены белой краской, но кое-где были открыты форточки, просветы, иногда и стекло наружное разбито — а внутренние стекла не закрашивали. И мы, прильнув к этим щёлкам, всё пытались рассмотреть сквозь клубы пара, что же там происходит.

Иногда мы узнавали кого-то из одноклассниц, которые в выходные частенько ходили в баню с мамами. Интересно было даже не столько посмотреть на них — всё равно ничего нельзя было разглядеть сквозь пар, — сколько поприставать к ним на следующий день в школе, задавая неприличные вопросы, вгоняющие их в краску. Правда, и доставалось нам от девчонок учебником или даже портфелем по голове, но это, как говорится, неизбежные риски.

Частенько перед уроками физкультуры мы с мальчишками прокрадывались к женскую раздевалку и, выключив свет, влетали гурьбой в темноту. Раздевалки у нас находились в бомбоубежище без окон. В темноте каждый из мальчишек пытался нащупать кого-нибудь из противоположного пола и, несмотря на визг и удары кулаками, правда не сильные, так, для приличия, залезть своими шаловливыми ручонками куда только возможно.

Стоит сказать, что о строении человеческого организма мы имели в те годы весьма смутное представление. Это сейчас детки с малолетства могут без труда найти в интернете фотографии обнажённых мужчин и женщин и даже порноролики. В наши годы ничего этого, конечно, не было. Мы даже не догадывались, что есть на свете порножурналы. Наше половое воспитание ограничивалось созерцанием в музеях обнажённых мраморных статуй. И сексуальность наших игр проистекала скорее из любопытства, исследовательского интереса.

Бесшабашные забавы, метания, увлечения — сквозь время всё видится как часть жизни, часть тебя, от которой невозможно отказаться, которую нельзя забыть.

Переносясь в сегодняшний день, скажу: после долгого отсутствия я снова приехал в Белоруссию только зимой 2014 года на встречу выпускников нашей школы. Когда поезд Адлер ― Минск приближался к станции Пуховичи, самые разные чувства, воспоминания и ожидания одновременно владели мной. И вот я схожу с поезда. Мороз 22 градуса, поселковая гостиница холодная, старая, полы и двери скрипят. Утром взял такси и поехал по своим «военным тропам». Встреча выпускников состоялась первого февраля и ознаменовалась бурным застольем до утра с весёлыми беседами и танцами. Ранним утром меня отвезли в гостиницу ― в 10 часов отходил мой поезд. Провожала меня одноклассница Наташа Балаховская. Ностальгическая тоска по прошлому была удовлетворена. Её сменила согревающая душу благодарность за то, что мне довелось снова встретиться с детством и ранней юностью. Ничего не исчезает, прошлое остаётся с нами ― иначе не осталось бы и нас, какими нас сделала жизнь.

Грань третья. Юность, молодость

Мы уехали из Белоруссии в феврале 1987 года.

26 апреля 1986 года произошла авария на Чернобыльской АЭС. Расположена атомная электростанция на территории Украины, но от Пуховичей это недалеко.

Взрыв на четвёртом энергоблоке АЭС был подобен по воздействию мощной «грязной бомбе» — основным поражающим фактором стало радиоактивное заражение. Радиоактивные материалы разнесло на огромные расстояния, а вблизи от места катастрофы последствия были самыми тяжёлыми ― и при этом не сразу ощутимыми. Когда в Пуховичах узнали об аварии, люди поначалу особо не волновались. О масштабах трагедии и степени опасности официально не сообщали, а самостоятельно оценить этого никто не мог. О случившемся говорили между прочим, сельчан больше заботила посевная. И всё-таки уже в первые дни некоторые из тех, кого особо ничего не держало в деревне, уехали, но таких осторожных нашлись единицы. Настала летняя пора, созревал урожай, наливалась соком лесная ягода. Как всегда, в эту пору люди приезжали в дома отдыха, санатории и лагеря, которых много было близ нашей деревни. Мы знакомились с ровесниками, заводили друзей, играли в футбол и волейбол. У нас, подростков, чернобыльские события вызывали только интерес, как всё, что из ряда вон. А вот взрослые всё больше тревожились, осознавая опасность. Приезжали эвакуированные с территорий в радиусе двухсот километров от эпицентра, становилось ясно, что закрывать глаза на беду нельзя.

Авария изменила судьбы тысяч людей, и наша семья была среди них. Так как отчим работал вахтовым методом в тюменском городе Лангепас на трубоукладчике, на укладке газопровода, на семейном совете вся семья решила туда переехать. Как-то удалось быстро продать дом. Хорошо помню чувства, с которыми поднимался по трапу ТУ-154. О расставании с прошлым не жалел, будущего не боялся, хотелось перемен. И не только особенности возраста (пожалуй, всем подросткам знакомо стремление вырваться из круга привычной жизни, увидеть новые края) были тому причиной. Я устал от деревенской жизни с её вечными трудами и заботами — их становилось всё больше по мере того, как я взрослел. Оказалось, так просто сбросить этот груз! Самолет за шесть часов перенёс нас через всю страну — из Минска в Нижневартовск. Прилетели вечером. Спускаясь по трапу, сразу почувствовали, что такое сибирские сорокоградусные морозы. Без уговоров мамы, из здорового чувства самосохранения мы кутались в шарфы и прятали руки поглубже в карманы.

Сели в «вахту» — автобус, который ехал до Лангепаса. По дороге я с жадным любопытством смотрел в окно, в протаявший от дыхания глазок. Но за ним виделась только нескончаемая чёрная тайга. Вдали горели факелы нефтяных вышек. Через два с половиной часа езды по заснеженной дороге мы прибыли на место. Автобус подвёз нас к общежитию, в котором жил отчим ― одноэтажное деревянное здание комнат на двадцать, с общим длинным коридором и вахтёром у входа. Шли в общежитие мимо деревьев, у которых кора скрипела и лопалась от лютого мороза. Снег, словно живой, повизгивал под ногами при каждом шаге, иней мгновенно покрыл не только шарф, но и ресницы.

Первое время наша семья жила во временно предоставленных двух комнатах. А месяца через два нам выделили вагончик. Город только начинал строиться, вагончик тогда приравнивался к отдельной квартире, хотя мало напоминал капитальное жильё. Мы от души радовались, что не придётся скитаться по общежитиям, что в нашем жилище есть центральное отопление и вода — не надо каждое утро бежать за дровами и к колодцу. В вагончике навели идеальный порядок. Он приобрёл жилой, уютный вид, а самое главное — в нём было очень тепло. На Севере учишься в полной мере ценить это величайшее благо.

Восьмой класс я заканчивал уже в Лангепасе. И здесь мне повезло со школой. Здание новое, большое. В коллектив влился быстро. Поток приезжающих не иссякал, в основном — молодые семьи с детьми всех возрастов. Люди ехали на Север со всех концов Союза — и очень дружно жили здесь, на «малой земле», как принято было говорить.

Через два года наша семья получила четырёхкомнатную квартиру — на шестом этаже, с большим балконом.

 Город Лангепас. Посередине фотографии дом, шестой этаж оранжевый балкон ― квартира, в которой мы жили

Наконец-то у меня появилась своя комната, в которой я любил проводить время с друзьями, играть на гитаре, слушать магнитофон.

Наш дом располагался в очень хорошем месте, в центре города. Рядом театр, магазины, городская площадь, на которой проходили все праздники. Зимой здесь ставили ёлку, вырастали ледовые городки и горки. Ежемесячно сдавались здания для размещения культурных, развлекательных, спортивных учреждений. Город рос не по дням, а по часам. Летом мы ходили на рыбалку — щуки на спиннинг ловились одна за одной. Ходили за грибами, за кедровыми шишками. Молодёжи — и не только ей — было чем развлечься в любое время года.

И всё-таки, когда я в 1987 году закончил восемь классов, не захотел остаться в этих суровых местах. Продолжать учёбу решил во Владикавказе. Родители этого не одобряли. Но как не швартуй корабль к пирсу, надёжно закрепляя его канатами и якорями, всё равно настанет время, когда он уйдёт в плавание. В пятнадцать лет я оставил родной дом, чтобы отныне самостоятельно выбирать свой путь.

В аэропорту Минеральных Вод меня встретил двоюродный брат Игорь — сын тёти Любы, старшей маминой сестры. Мы сели на рейсовый автобус и через три часа были во Владикавказе. Тетя Люба с мужем дядей Васей, дочерями Жанной и Оксаной и сыном Игорем жили на улице Морских Пехотинцев. А ещё во Владикавказе по-прежнему жили бабушка с дедушкой, мамин брат дядя Петя с женой Тамарой и тремя детьми — сыном Володей, дочерями Светланой и Леной.

Было с кем уже на месте обсудить будущее. А это было для меня очень важно, потому что открыт я был многим возможностям. В детстве мечтал быть водителем, мороженщиком, космонавтом, работать на шоколадной фабрике, чуть позже очень хотел стать спортсменом, по-детски верил, что профессия даст доступ к желанным благам жизни. А юношей романтически стремился стать моряком. Разделяли это желание и двое моих близких друзей. Мы собирались поступать в мореходку, отправиться в Махачкалу или Астрахань и когда-нибудь вместе уйти в плавание. Осуществил мечту только один из нас, его тоже звали Олег. Но это было позже, а в первые владикавказские дни я ещё не болел морем. Посоветовавшись с родственниками, решил поступать в строительное училище, СПТУ-5 — учиться на плиточника-облицовщика.

 На фоне ПТУ-5. Владикавказ, 2013 год

Училище находилось в новом городском районе под названием «БАМ», на улице Астана Кесаева, 10. Из окон учебных классов открывался завораживающий вид на Казбек. В тёплые солнечные дни многие из нас под мерно текущие рассказы преподавателей засыпали — не от скуки, просто атмосфера на занятиях была такая доброжелательная, свободная, по-домашнему расслабляющая.

Коллектив преподавателей исповедовал благородные педагогические принципы. Стремились не только обучить нас строительным профессиям, но и дать базовое общее образование, воспитать любовь к своему городу, своей стране. Конечно, во многом это определялось личными качествами и взглядами директора. Владимира Игнатьевича Подстановкина назначили на эту должность в 1985 году. Раньше он служил в армии, много лет работал военным руководителем, в училище преподавал математику. Был хорошим организатором, его команда сумела создать условия для того, чтобы мы учились эффективно и с радостью.

Историю преподавал Феликс Заурович. Этот особенный предмет я любил, ждал его уроков с нетерпением. Он мог часами рассказывать о прошлом родной Северной Осетии, об основании Владикавказа, о древних аланах, далеко уходя от темы урока. Мы с большим вниманием слушали его рассказы, погружаясь в их особенный мир.

С самых первых дней в училище я сдружился с Сергеем Мазуром, Маратом Томаевым, Михаилом Бораевым, Эдуардом Цораевым, Эльбрусом Харебошвили и другими ребятами. До сих пор мы поддерживаем связь: созваниваемся, переписываемся, встречаемся. Нам есть что вспомнить о своей ранней юности. Всей дружной пятёркой ходили на товарный двор разгружать вагоны ― денег подзаработать. Платили по три рубля каждому, и нас это вполне удовлетворяло. Один раз мы разгружали вагон с халвой. Коробки — килограммов по десять. Кто-то из нас уронил такую коробку, и она развалилась. Мы её спрятали и, пока работали, подкреплялись понемногу халвой из своего тайника. Закончив разгрузку, получили обещанные три рубля на каждого и коробку халвы в презент. Конечно, мы её взяли, хотя уже смотреть не могли на это восточное лакомство. И, возвращаясь с товарного двора, ели понемногу, кусок за кусочком, запивая водой. С тех пор я халвы не ем — при любой попытке сразу встают перед глазами этот вагон и пропитанные маслом коробки.

Летом с двоюродным братом Игорем на мотоцикле Ява ездили по Военно-Грузинской дороге в Тбилиси. Когда обогнёшь подножие Казбека, открывается величавая панорама вершин-«пятитысячников», покрытых снежными шапками. А с перевала далеко внизу видны зелёные луга, быстрые горные речки, виноградники. Иногда срывались в Тбилиси просто поесть мороженого — оно там было особенно вкусным. Останавливались у нашего дяди в старом городе. Это удивительное место. Каменные мостовые, старинные постройки из глины и камня, увитые виноградом, синагога, мечеть, армянская церковь. Неповторимо многообразие этого мира, и создаётся из него единство, чувство полноты и гармонии жизни, неспешно текущей здесь из века в век. Всё это невозможно забыть.

Часто ездили на рыбалку с ночёвкой. Выезжали обычно вечером. Ехать нужно было километров за сто к бурной реке Фиагдон. Когда совсем темнело, по огню костра в поле находили стоянку чабанов и оставались там на ночлег. Нас всегда встречали дружелюбно, поили чаем, отводили место в хижине. Мы, впрочем, были неприхотливы и не доставляли особых забот. Устраивались на полу, на охапке сена, укрывались тулупом. На рассвете, когда туман ещё окутывал землю плотной пеленой, мы продолжали путь к реке. Возвращались всегда с хорошим уловом форели. Рыбалка в бурной, шумной реке — а таковы все реки Северной Осетии — занятие не из лёгких. Реки берут начало из горных родников, ловля форели в них продолжается круглый год и прекращается только после сильных дождей до спада и осветления воды. Традиционная снасть — трёхколенное бамбуковое удилище с двухметровой леской. Поплавок не предусмотрен, и потому рыбаку приходится тяжело. Он ориентируется только на ощущение удара, а это непросто при сильном шуме реки. Наш успех во многом определялся навыками Игоря. Он, как и его отец, был настоящим профессионалом в ловле форели, да и других рыб, водящихся в этих реках: жереха, белого амура, толстолобика, голавля, линя, сазана, леща, рыбца.

В феврале ходили в горы за черемшой. Дядя Вася знал хорошие места. Нужно было ехать рейсовым автобусом, потом попутным грузовиком, а напоследок пешком подниматься высоко в горы.

Черемша — это дикий чеснок, первый знак весны на Кавказе. Февраль как раз самый сезон, чтобы её заготавливать. Собирают деликатес для себя и на продажу. Черемшу любят практически все — люди разного возраста, достатка и социального положения. Но не всякий идёт за ней в горы. У кого есть возможность купить черемшу, тот не станет её собирать. Заготовка черемши — тяжёлый труд. Нужно тяпкой разгрести снег и выковыривать из мёрзлой земли зелёные жгутики, а потом тащить их в огромном мешке за спиной. На хороших местах можно набрать треть того, что вообще сможешь нести. За килограммом черемши в лес никто не ходит ― это промысел.

Из походов я возвращался на проспект Мира, 51, в дом бабушки с дедушкой, где жил все годы учёбы. Я уже рассказывал, что помню его с первых лет жизни, и с каждым годом он становился мне всё дороже. Место прекрасное, в ясную погоду из дома можно увидеть снежные вершины гор, и глаз от них не оторвать.

Город Владикавказ

Дом двухэтажный, построен буквой «П», при нём типичный кавказский двор. В глубине двора — бюст Сталина.

 Проспект Мира, 51, где мы жили. Владикавказ, 2005 год

В праздники накрывался общий стол. Утро начиналось с разноязычного гомона — в доме жили осетины, грузины, армяне, персы, русские, евреи. Языком общения был русский, расцвеченный разными акцентами. Большие ворота выходили из двора на проспект. Днём там не было свободного места на лавочках — мужчины почтенного возраста, и мой дедушка в их числе, играли в нарды, в шахматы, обсуждали последние новости.

Я и сейчас люблю бродить в воспоминаниях по хорошо знакомым улицам. Представляю, как ехали в конном строю мои предки терские казаки в бой или после боя по улицам города, основанного ими в далеком прошлом. Шагаю по главной улице — проспекту Мира, любуюсь бурлящим Тереком, разделившим город на левую и правую части. Стою у Лебединого озера в центре городского парка, который помню с детства, слышу духовой оркестр — он и в реальности до сих пор играет по выходным.

Городской парк во Владикавказе. 2001 год

Да, юность во Владикавказе была прекрасна и беззаботна, вот только я всё время помнил, что пора твёрдо становиться на ноги. Искать свой путь среди перипетий начавшегося времени перемен было трудно. И в жизни владикавказской молодёжи, кроме обычных радостей юности, была тёмная сторона — криминал, пьянство, как и везде в те годы.

И ещё несколько общих соображений о социологии молодёжных отношений и особенностях моего человеческого становления, моего темперамента. Со сверстниками я всегда не просто ладил — жил одной с ними, полной общих радостей и приключений жизнью. Но необходимость по-мужски утверждать себя в мире никто не отменял. И она по мере моего взросления становилась всё более настоятельной.

Дошкольником ни с кем не дрался — во всяком случае, не помню столкновений и конфликтов ни в садике, ни во дворе. А вот в школе поединки стали частыми. Я совсем не был задирой, но меня, признаю, было легко спровоцировать на драку.

Когда мы переехали в Белоруссию и я пошёл во второй класс, в новой школе меня никто не знал. В скромном мальчике никто не ожидал встретить рыцаря чести (или бретёра, это как посмотреть). А я обид не сносил. За неожиданный толчок в спину, за обидное словцо, за обвинение в трусости мог, не раздумывая, въехать. Побеждал в драках не всегда, но в большинстве случаев, а поражения не выбивали из седла. И занятия спортом укрепляли наступательный дух. Так что дрался в среднем заметно чаще своих сверстников, за что мне регулярно попадало от педагогов и родителей. Бывало, за день в моём активе накапливались две-три стычки, посещение кабинета директора и запись в дневнике с вызовом родителей в школу.

На переменах в итоге конфликта с каким-нибудь старшеклассников мне назначалась очередная встреча после уроков. Когда выходил из школы, натурально трясло от страха, ясно было, что почти неизбежно меня изрядно отдубасят. Но отступать было некуда. Уже в то время   слезу выбить из меня было сложно.

Дрались на пустыре за школой. Собиралось человек 10‒15 болельщиков, любителей зрелищ. Я падал и вскакивал, бил, попадал, пропускал удар, падал и снова вскакивал. Бывало, один глаз уже почти не видел, нос был разбит, губа кровоточила, но я снова и снова шёл вперёд. В какой-то момент замечал в глазах соперников страх, еще немного — и я их дожимал!

После таких встреч я сидел с друзьями на школьном футбольном поле ещё минут двадцать, приводя себя в порядок и обсуждая происшедшее. А потом шёл домой, по пути придумывая историю с падением на уроке физкультуры.

После четвертого класса мама покупала мне сразу по два костюма и трое брюк, а ещё около десяти галстуков. Символы принадлежности к пионерской организации в битвах рвались на клочки, особенно когда я находился сверху на лежащем сопернике. Он, видя перед собой концы галстука, хватал зубами и отрывал уголки.

В училище драки, обставленные вполне по-взрослому, случались тоже нередко и по причинам, которые казались тогда очень серьёзными. Такой причиной могло стать слово, некстати сказанное либо то, которое дали и не сдержали. Требовали сатисфакции за оскорбительное поведение, наглость, хамство, высокомерие, жадность, за всё, что не подобает нормальному парню. Конечно, многие поединки вспыхивали из-за девушек. Гуляя вечерами с избранницей, важно было продемонстрировать свой авторитет среди завсегдатаев улиц, это было непросто, порой опасно, если дело происходило в чужом районе. Чтобы обошлось без приключений, считали мы, нужно было быть просто нормальным правильным пацаном, хулиганить и драться без страха, уметь дружить и веселиться. Тогда и на чужой территории ты встречал друзей, таких же правильных пацанов. А девушки после таких прогулок начинали ценить твоё умение ладить с людьми, защитить себя и свою подругу.

Драки казались естественной частью нашего образа жизни, мы как-то и не рефлексировали по этому поводу. Во всяком случае, они помогали решать конфликты и давали чувство, что ты отстоял как мог свою честь. А ещё позволяли испытать страх и наслаждение, яркие и незабываемые, как при первой близости с девушкой. Эти битвы закаляли нас для тех испытаний, которые ждали во взрослой жизни.

После окончания училища по специальности я не работал, хотя успешно прошёл трёхмесячную практику — не где-нибудь, а в Западной Сибири, в Сургуте. По итогам практики мне присвоили квалификационный разряд — самый высокий из получаемых по специальности после конца учёбы. Я его получил единственный из всей группы. Этим, конечно, можно было гордиться. Но так или иначе в родном городе я не видел перспектив — плохо с трудоустройством, да и продолжать учёбу негде. В Краснодаре я бывал раньше, сохранил об этом городе хорошие воспоминания и теперь решил, что там смогу работать, учиться, найду возможности для реализации себя во всём.

В мае 1989 года я приехал в Краснодар. До сих пор помню, как мой вагон остановился напротив киоска «Союзпечать» слева от вокзала.

Вышел из вагона и первым делом в этом киоске купил газету с объявлениями для поступающих в вузы. День я посвятил поиску жилья. В снятой наконец-то комнате, поедая бутерброды и запивая их молоком, начал изучать газетные объявления из раздела «Куда пойти учиться». Выбрав место учёбы, на следующее утро двинулся навстречу своей судьбе. Первая попытка поступления в выбранный институт на экономический факультет успехом не увенчалась. Приёмная кампания уже заканчивалась, время поджимало. Узнав о недоборе в Краснодарский техникум железнодорожного транспорта, подал документы туда, и меня зачислили на заочное отделение факультета «Вагонное хозяйство». Сразу пошёл на курсы проводников и через два месяца уже работал на железной дороге.

В техникуме я учился 3 года и 10 месяцев. На первом курсе преподавали математику, физику, русский язык, литературу. Со второго курса начиналось знакомство со специальными дисциплинами — материаловедение, техническая механика и прочее. Это уже было гораздо интереснее, и я понимал, что специальные знания пригодятся в будущей работе. Старался самостоятельно и добросовестно делать все задания, курсовые работы и чертежи. Вообще учёба в техникуме мне нравилась, он стал первой ступенькой на лестнице профессионального роста.

Первые годы самостоятельной жизни научили справляться с житейскими проблемами. Квартиры снимал поближе к местам работы и учёбы. Ещё одно обязательное условие — столовая неподалеку, так как готовить себе было не с руки. В столовой меня как постоянного клиента знал весь персонал, так что я получал всё свежее и усиленную порцию. Зимой старался не брать положенные выходные — уезжал в очередной рейс другой бригадой. Первое время снимал что подешевле — летние времянки-«флюгарки». Они отапливались углём, я привозил тонны три угля на зиму, так и переживал холода, раза два чуть не угорел. Тогда мне казалось, что в Краснодаре самые холодные и бесконечные зимы в России. Потому и старался зимой проводить как можно больше времени на работе, при казённом тепле. Да и зарплата благодаря этому была больше, чем у всех коллег. Мерный перестук колес успокаивал, помогал забыть о бедах и заботах. И сегодня эта магия сохраняет власть надо мной — люблю ездить в поезде уже не как служащий железной дороги, а как пассажир, свободно выбравший способ передвижения.

После курсов проводников нашу бригаду определили на рейс в Волгоград. Бригада сложилась многонациональная: армяне, азербайджанцы, русские. Из рейса в рейс я постигал нюансы профессии, всё лучше узнавал коллег. На дворе стояли девяностые, в стране царила неразбериха. Необходимые жизненно важные товары были сплошь в дефиците. Люди не впадали в уныние и старались извлечь из хаоса некую пользу для себя, а заодно наладить хоть какой-то товарообмен. Из Волгограда везли мясо, икру, трикотаж, «белизну», из Краснодара — водку, сигареты, вино. Вышло так, что я сумел быстро вписаться в эту реальность как в родную стихию. С тех пор знаю: я способен в любых обстоятельствах не просто выжить, но обратить эти обстоятельства себе на пользу, победить и достичь своих целей. Очень быстро заработал на свой первый автомобиль ЕРАЗ — купил его по случаю у соседа. Намучился я с этим чудом техники, хотя машине было всего три года. Продал её через два года и приобрёл БМВ-316. Это уже совсем другое дело. Тогда я считал, что воплотил все свои мечты. Но оказалось, что это только начало. Чем больше приобретаешь, тем больше нужно усилий, чтобы просто сохранить имеющееся.

В это время самым близким человеком, а потом и другом стал для меня мой коллега Пётр Сеннов. Его родители-врачи воспитывали сына как потомственного интеллигента, он закончил музыкальное училище по классу аккордеона. Пётр, как и я, работал проводником, но разительно отличался от коллег. И эта «непохожесть» порой оказывалась практически полезной. Его оценки происходящего, его советы в некоторых случаях заставляли смотреть на события с новой, совсем неожиданной стороны и подсказывали правильные решения, да попросту выручали в трудных обстоятельствах. Именно он помог мне освоиться на стезе проводника. Пётр не был асоциальным фриком, как говорят теперь. Он хорошо играл на гитаре. К нему тянулись люди очень разные, но он всех понимал и был сам интересен им — настоящая душа компании… Пётр умер молодым, и жизнь его оборвалась трагически. Всё-таки не выдержал этот особенный человек сокрушающего давления времени.

Сейчас, вспоминая Петра, думаю: неизбежны потери, но всегда есть надежда, что на смену утраченному придут обретения. Без одного не бывает другого, иного пути обновления жизни нет.

В 1994 году я закончил железнодорожный техникум и переводом поступил на заочное отделение Ростовского государственного университета путей сообщения, на факультет «Строительные машины».

 Ростовский государственный университет путей сообщения

После окончания техникума учиться в университете оказалась не так трудно, как я ожидал. От пятилетней учёбы впечатления остались самые пёстрые. Процентов двадцать из предлагаемых к изучению предметов ничего общего с будущей профессией не имели. Были и некомпетентные преподаватели-халтурщики, которые преподносили материал неинтересно. На их лекции время тратить не хотелось.

Но по большей части наши наставники знали и любили свой предмет, сам процесс преподавания, лекции и практические занятия проводили на совесть. И много требовали от студентов ― для нашего же блага.

На заочном отделении ВУЗа народ всегда собирается разношёрстный. У нас на факультете особую группу составляли студенты-бюджетники. Стеснённые в средствах, но умные ребята, они держались вместе, не пропускали занятий. Другая группа — дети обеспеченных родителей, ребята не столь отчаянно целеустремлённые, но вполне толковые.

И, наконец, непонятная публика, те, кто мог бы спокойно учиться не только на любом другом факультете, но и в каком угодном вузе, потому что учёба таким в принципе безразлична, им просто нужен диплом.

С четвёртого курса началась практика, её разрешалось проходить по месту жительства при отделении железной дороги. По традиции, после окончания вуза многие остаются работать там, где проходили практику. Я перевёлся в Новороссийское ВЧД ― вагонное депо. География рейсов сразу значительно расширилась: Москва, Санкт-Петербург, Воркута, Мурманск… Было интересно — новые города, новые люди, новые пейзажи за окном. Возвращаясь из рейса, с нетерпением ждал следующего. В то время мы, вольные проводники, не понимали, как можно ходить на работу каждый день по одинаковому расписанию, по одним и тем же улицам. Перспектива такого однообразия приводила нас в ужас. Часто рано утром в окно вагона я смотрел на людей, идущих на работу в то время, как наш поезд проносился мимо. И не хотел оказаться на их месте, как и они, наверное, на моём. Видимо, и они, и я находились там, где должны были быть.

Работу проводника я всё-таки рассматривал как временную, удобную для студента и при этом не лишённую романтики. Удачно вышло, что эта «романтика» давала мне зарабатывать на жизнь. Увлекала и особая атмосфера, связанная с железной дорогой. Это отдельный мир, своего рода анклав: своя медицина, милиция, войска, прокуратура, зона отчуждения земли…

От этой обстоятельной временности я всё-таки постепенно шёл к более фундаментальному обустройству жизни. В 1994 году ко мне в Краснодар приехала мама. Она тяжело болела, хотела быть поближе ко мне и к нужной ей медицинской помощи — она каждые полгода ложилась в больницу. Я к тому времени приобрёл маленький турлучный домик ― примитивную мазанку без условий для нормальной жизни, нужную мне только для прописки в Краснодаре. Маме мы после недолгих поисков купили дом на улице Чкалова, вместе с ней и сестрой там жил и я. Старался маме во всём помогать. А она, даже когда ей было очень плохо, всё хлопотала, по мере сил пыталась взять на себя часть забот своих детей, хотя мы с братом уже прочно стояли на ногах. Она не могла по-другому. 13 февраля 1998 году мама ушла от нас. Ей было лишь сорок девять лет. В сердце образовалась пустота, которая никогда не заполнится. Мама единственный человек, которому я мог открываться до конца, делиться всеми радостями и печалями. Мамину нежность, заботу, сострадание, неустанный труд ради нас мы, её дети, не забудем никогда и постараемся, чтобы наши дети с любовью помнили о ней.

Скажу здесь несколько слов о тех, с кем навсегда связан любовью к маме, памятью о ней и нашем детстве.

Мой старший брат Сергей родился 26 декабря 1967 года во Владикавказе. После школы поступил в Минское строительное училище № 25, получил профессию столяра-плотника. Служил в ГДР, получил в завершение своей воинской карьеры звание старшего сержанта и должность заместителя командира взвода. После армии вернулся во Владикавказ, работал по специальности, женился. В 1989 году у него родился сын, которого назвали Паша, в 1993 году ― дочь Аня. В 2006 году по нашему совместному решению его семья переехала в Краснодар. Сергей трудится в моей фирме. Начав с должности монтера пути, затем стал прорабом. Он добрый, ответственный и надёжный человек, на которого я всегда могу положиться. Сергей много сделал для развития нашей фирмы, и в строительстве нашей дачи в станице Крепостная его заслуга очень велика. К брату и его семье испытываю самые тёплые чувства, готов помочь ему во всём и знаю, что эта любовь взаимна.

Сестра Вика была долгожданным ребёнком, общей любимицей. Она с детства очень добрая, даже слишком, честная, доверчивая, в жизни ей не раз мешала эта несовременная простота души. Мы очень любили помогать маме в воспитании Вики, стирали, гуляли с малышкой, водили в детский сад, в школу. Все вместе ходили на речку, в лес, мы были рады, что у нас такая весёлая, послушная сестрёнка.

Закончив школу, Вика поступила в Кубанский техникум экономики, потом работала в Краснодаре бухгалтером. В 2000 году познакомилась с будущим своим мужем Олегом, уехала к нему в город Королёв Московской области, там и сыграли свадьбу. В 2002 году у них родилась дочь, которую назвали Беатриса.

Каждый год мы все собираемся в Краснодаре на родительский день. То, что связывает нас, ничто и никто не может разрушить.

*****

В публикацию включены только три главы большой книги.

*****

За написанием истории семьи, биографии и мемуаров обращайтесь в Школу писательского мастерства Лихачева:

Лихачев Сергей Сергеевич

book-editing@yandex.ru

89023713657 8(846)260-94-64

 

Биографии, мемуары, истории семей пишем на заказ. Пример: биография российского советника-посланника в Чехии, написанная и изданная нами в 2018 году

Памяти моего отца,

Олега Евгеньевича Лушникова

«Я так и знал!». Как часто я слышал эту фразу от своего отца. Он произносил её очень эмоционально. Означать она могла и разочарование от невостребованного совета, и приглашение к обсуждению проблемы. Но нам ведь вечно некогда. Удовлетворившись тем, что с близкими, в общем, всё в порядке — живы-здоровы, заняты своим делом — мы часто оставляем такие разговоры «на потом». А когда они уходят, образуется зияющая пустота, и её ничем невозможно заполнить. И уже ничего нельзя изменить. Всё, что остается — это вспомнить то, что было папе дорого, и тех, кем он дорожил. И, конечно, оставшиеся дневники и письма — это как разговор с отцом… через время.

Папа готовился к написанию мемуаров. Не пришлось…

Изданием этой книги я постараюсь вернуть хотя бы небольшую часть своего долга перед ним.

Книга увидела свет только благодаря помощи тех, кто знал и любил моего отца, был связан с ним общим делом, долгой и верной дружбой.

От имени семьи Лушниковых сердечно благодарю за помощь друзей, близких, коллег и сослуживцев.

Сергей Лушников

***** 

О.Е.Лушников 

 

Часть I. Очерк жизненного пути О.Е. Лушникова

 

Грань первая. Семейные предания

Главный герой этой книги Олег Евгеньевич Лушников хорошо владел пером. Не удивительно — ведь избранная им дипломатическая стезя предполагает в идеале заинтересованное, ясное восприятие всего, что тебя окружает, определённость позиции, чёткость оценок. И всё это — важное подспорье в писательском деле. О своих «трудах и днях» Олег Евгеньевич хотел написать сам. Но не хватало времени — он был нужен неостановимой жизни с её каждодневными делами и заботами. Может быть, такая  включённость в сегодняшний день ему была нужнее, чем досуг, благоприятный для мемуарных штудий. Рассказать о жизни Олега Евгеньевича, собрать то, в чём запечатлелись его личность и биография, выпало другим — тем, кто знал и любил этого удивительного человека. Для них это стало не просто «исполнением долга» (долг, как написала искренняя Марина Цветаева, может ведь превратиться в «вечный памятник надгробный на груди моей живой»). Такое «собирание памяти» дарит близким радость непрерванного общения — с тем, кто ушёл, со всем миром прошлого, которое становится ближе и яснее благодаря этой воскрешающей работе души. Раскрывая свой смысл, прошлое помогает многое понять о себе тем, кому предстоит жить дальше.

Все мы получаем в наследство историю своего рода. Она запечатлена ― помимо сознания ― во всём нашем существе. И очень многое в жизни человека определено ещё до рождения. Скажем, не боясь высоких слов: родословная — то, что связывает каждого из нас с Большой Историей, с тем, что прожито страной и всем человеческим сообществом. В прошлом ― целые миры, неисчерпаемое богатство характеров и обстоятельств, определившее очень много в истории каждой жизни, сколь угодно «самостоятельной» и «отдельной». Повествование об Олеге Евгеньевиче Лушникове, обретая собственную логику и живую силу, повело близких ему людей к этим глубоким истокам, насколько различимы они сквозь время, через помехи, созданные жёстким и мощным движением нашей истории.

История предков Олега Евгеньевича по отцовской линии приводит нас в Саратов рубежа двух веков ― «железного» девятнадцатого и двадцатого, чья тогдашняя младенческая невинность и намёком не предрекала случившегося потом. 7 ноября 1901 года родился в этом славном губернском городе Евгений Лушников, отец Олега. Фактов или преданий о происхождении Евгения не сохранилось. Известно лишь, что отца его звали Сергеем, мать ― Марией Христофоровной.

Жизнь дворянства, чиновничества, мещанского сословия Саратовской губернии той эпохи неплохо задокументирована. Город не мог сравниться размерами и многолюдством с современными мегаполисами. На страницах бесхитростных адресных справочников «Весь Саратов» находится место многим не только великим, но и вполне скромным представителям городского социума. «Весь Саратов» за 1916 год упоминает интересующую нас фамилию только один раз. В перечне сапожных мастерских находим мастерскую С.И. Лушникова на Театральной площади. В других перечнях ― избирателей в Городскую думу, домовладельцев и прочих ― Лушниковых найти не удалось― может быть, пока. Чуть раньше, в конце девятнадцатого века, попали в судебные документы муж и жена с этой фамилией, старообрядцы-поморы ― так назывался один из старообрядческих «толков». Они протестовали против ущемления своих религиозных прав. Может быть, по религиозным соображениям Лушниковы избегали всяких государственных и социальных радаров?

На всякий случай приведём ещё упоминание Лушниковых на страницах летописей саратовской жизни. Андрей Чегодаев, знаменитый искусствовед, чьи ранние годы прошли в колоритном волжском городе, знал в детстве, в начале двадцатого века, соратника своего отца по нелегальной революционной работе. То был «Григорий Андреевич Лушников, рабочий, старый большевик, немолодой молчаливый человек. Лушников жил в Солдатской слободке, беспокойном рабочем предместье Саратова, на его южной окраине в сторону Увека, у берегов Волги… на широченной немощёной пыльной улице, по сторонам которой далеко друг от друга стояли небольшие деревянные домики, все окружённые тенистыми палисадниками. Он казался человеком из какой‑то другой жизни… — таинственной и романтичной».

Попробуем дать хотя бы беглый абрис того, что могло окружать Евгения в детстве.

Василий Розанов, в начале века совершивший путешествие на пароходе по Волге, о Саратове написал с восхищением, что это «русский город, по-европейски устроившийся». Оживлённая деловая жизнь сочеталась здесь с интеллектуальным, творческим поиском художественной и научной интеллигенции, заботой прогрессивных горожан об удовлетворении «высших стремлений» человека.

Театральная площадь символизировала многоликость Саратова. На рубеже веков почти вся она была застроена двухэтажными торговыми корпусами — общим числом 22 — с залитыми асфальтом проездами между ними. На первых этажах ждали покупателей лавки, а на вторых обосновались купеческие конторы.

В путеводителе по Саратову об этом базаре писали:

«Тут ряды городских корпусов с бакалейной торговлей, рядами железных лавок, церковью, а за ними обширный мясной пассаж, зеленная торговля, торговля рыбой, птицей. И тут же лотки со всякой мелочью, лавки мебели, гробов, масса харчевен, постоялых дворов, кабаков, портерных и проч.». На площади открывались отделения многочисленных банков, страховых обществ (в том числе «Русского Ллойда»), гостиницы и увеселительные заведения. Известный российский кинопромышленник Александр Алексеевич Ханжонков учредил отделение своего акционерного общества, а позднее и отделение издания «Вестник кинематографии». Съемочная группа кинофабрики Ханжонкова под руководством артиста Айдарова сняла фильм о саратовской жизни.

И здесь же, по соседству с этим торжищем, кипением деловой активности, был построен сначала деревянный, затем каменный театр. Напротив него в 1885 году открыли первый в России общедоступный художественный музей имени Радищева. Музей основал известный русский художник Алексей Петрович Боголюбов.

Музейное собрание представляло подаренную Боголюбовым коллекцию из более 300 живописных и 250 графических работ. Кроме того, в музей поступили картины и вещи из Эрмитажа, дворцовых кладовых, Академии художеств, от художников и собирателей. В год создания Радищевского музея Третьяковская галерея была тогда ещё частным собранием, а Русский музей открылся  спустя двенадцать лет. Радищевский музей за первые полгода посетило 62 тысячи человек, а галерею Третьякова за весь этот год — около 10 тысяч.

Между театром и музеем под праздники начиналась торговля с возов или саней, расставлялись временные прилавки.

Конечно, все эти разнородные впечатления по-своему отражались в душе восприимчивого ребёнка, формировали его сознание. На сохранившихся детских фотографиях Женя Лушников предстаёт вполне благополучным ребёнком того времени, которое историки и культурологи называют Прекрасной эпохой — фр. Belle Époque, в Западной Европе и Серебряным веком в России. Всё говорит о некотором уровне достатка в семье и желании продемонстрировать это заслуженное благополучие, приобщённость к современной культуре, принадлежность к «чистой публике». Характерный фотообраз — мальчик на изящнейшем трёхколёсном велосипеде, похожий на маленького пажа, в круглой шапке — под известный головной убор монументального императора Александра III.

Женя Лушников, будущий Евгений Сергеевич — ребёнок Прекрасной эпохи

Но, конечно, самый ёмкий «знак судьбы» — на фотографии, где тот же мальчик предстаёт в гимназической форме. Он как будто переживает свою ответственность за многие серьёзные вещи, которые эта форма символизирует. На огромной пряжке ремня вычеканено С2Г. Без сомнения, это означает, что он ученик 2-й саратовской гимназии.

Евгений Лушников, ученик передовой гимназии

В своё время создание этого учебного заведения означало демократизацию системы образования, позволило учиться в гимназии выходцам не только из привилегированных сословий (раньше в единственной мужской гимназии просто не хватало мест для всех желающих). В 1896 году из Казанского учебного округа в городскую управу пришло официальное сообщение об учреждении в Саратове с июля 1897 года 2-ой мужской классической гимназии. Выделялись на это казённые средства, но и город должен был внести свою лепту в финансирование проекта.

Было решено подыскать дом и с минимальными затратами на переустройство отдать его под гимназию. Наиболее подходящим признали здание бывшего духовного училища на Старо-Соборной площади. Учебный год гимназия начала в составе шести классов с общим числом гимназистов более двухсот. В первый же год разработали проект и сметы для постройки нового здания. После долгих споров гимназию решили строить на пустыре, на углу улиц Московской и Царёвской (ныне Пугачевской). Городская дума обратилась к жителям Саратова с просьбой помочь доброхотными пожертвованиями. С помощью государственной казны, городского бюджета и активных граждан набралась необходимая сумма. 24 сентября 1900 года в торжественной обстановке заложили первый камень в фундамент, и уже с 20 сентября 1902 года 2-я мужская гимназия продолжила учебный год в новом двухэтажном здании. Здесь было 14 просторных классных комнат, актовый зал на 600 человек, специально оборудованные кабинеты — физический, естественнонаучный, рисовальный, две библиотеки (фундаментальная и ученическая). Потом ещё многие десятилетия в этом здании хранился фонд библиотеки Саратовского медицинского университета.

Да, то был настоящий храм науки — и это так соответствовало духу эпохи, когда для большинства думающего человечества не иссякла вера в науку как основу прогресса и светлого будущего! И конечно, новую гимназию осенял своим влиянием Саратовский университет — замечательное научное учреждение, одно из самых ярких явлений в интеллектуальной и духовной жизни города. Не рискуя ошибиться, можно сказать, что это влияние определило будущее Евгения Лушникова.

Собственно, Николаевский Императорский университет открылся позже гимназии, в 1909 году. Он стал последним из классических университетов Российской империи, имеющих право на именование Императорским. Саратов выбрали местом создания университета во многом благодаря влиянию премьер-министра Петра Аркадьевича Столыпина — бывшего саратовского губернатора. Ректором назначили Василия Ивановича Разумовского, известного казанского хирурга. В городе он нашёл благодатную почву для развития медицинской науки.

В Саратове Физико-медицинское общество, объединяющее врачей, появилось ещё в шестидесятых годах девятнадцатого века, когда и в столицах такие институции едва зарождались. Энтузиастов, остро нуждающихся в общении, соединяла высокая цель — разработка научных и практических вопросов медицины. Это были замечательно бескорыстные, влюблённые в своё дело специалисты. Общество на свои небольшие средства открывало лечебницы и, как записано в одном из его протоколов, врачи «не только бесплатно несли обязанности по лечебнице, но ещё добровольно облагали себя штрафом за неявку к приёмам и дежурствам». Насколько хватало их сил, знаний и средств, они способствовали процветанию медицинской науки. Среди членов общества были очень талантливые врачи, в частности хирурги, и, по словам В.И. Разумовского, «хирургия в Саратове всегда стояла высоко».

Ректор университета пригласил возглавить кафедру госпитальной хирургии легендарного земского врача Сергея Ивановича Спасокукоцкого. Тот не только проводил сложнейшие операции, но и внедрил в возглавляемой им больнице в Смоленске принципы асептики и антисептики — первый такого рода прецедент в истории российской медицины. И в университете профессор, будущий академик Спасокукоцкий продолжая свою первопроходческую деятельность, создал мощную научную школу, условия для исследовательской и масштабной практической деятельности.

Он стал одним из основоположников отечественной грудной хирургии и хирургии грудной полости. К его школе принадлежал Александр Николаевич Бакулев, великий хирург, который первым в истории человечества начал делать успешные операции на сердце, став в свой черёд главным врачом Первой градской больницы, лучшей в Москве, потом Президентом Академии медицинских наук, действительным членом Академии наук СССР. «В 1915 году ему было двадцать пять лет. Каким ярким, из ряда вон выходящим, высокоодарённым и необыкновенно привлекательным он был в своей юности, таким он остался на всю свою жизнь», — пишет о нём тот же Андрей Чегодаев. И уточняет, что Бакулев переехал из Саратова в Москву только в 1926 году. Евгения Сергеевича Лушникова называют учеником и последователем Бакулева. Естественно предположить, что их отношения уходят корнями в саратовские времена и медицинское образование Евгения связано с Саратовским университетом.

Вот цитата из «Факультетского обещания» выпускников Саратовского университета с прекрасной формулировкой: «Принимая с глубокой признательностью даруемые мне наукою права врача и постигая всю важность обязанностей, возлагаемых на меня сим званием, я даю обещание в течение всей своей жизни не помрачать чести сословия, в которое ныне вступаю. Обещаю во всякое время помогать, по лучшему моему разумению, прибегающим к моему пособию страждущим, свято хранить вверяемые мне семейные тайны и не употреблять во зло оказываемого мне доверия. Обещаю продолжать изучать врачебную науку и способствовать всеми своими силами её процветанию, сообщая учёному свету всё, что открою». Под знаком таких идей и чувств вступал в жизнь юный саратовец, не чуждый, впрочем, и других жизненных стремлений.

Несколько фотопортретов двадцатых годов запечатлели юношу, по-видимому, не склонного к аскетизму, отдающего дань увлечениям молодости и моды: причёска в духе Рудольфо Валентино и «Великого Гэтсби», цветочный орнамент ар-деко на мужской сумке.

Евгений Лушников. Жизнь впереди. Модные увлечения не в ущерб медицинскому призванию

Человек живёт ярко и разнообразно, но работе и учёбе отдаётся всерьёз — об этом говорят результаты, достигнутые вскоре.

Так или иначе, к началу тридцатых годов блистательные представители нескольких поколений саратовской хирургической школы уже работают в Москве. К тому времени относится фотография, на которой Евгений Сергеевич Лушников запечатлён с розой в петлице — образ, в котором органично соединились элегантность, некоторая самоирония, мужественность, сила, благородная простота.

Евгений Лушников. Время первых серьёзных успехов в профессии

На фотографии надпись: «1931 г. Узкое». Узкое — место примечательное. Ещё в 1922 году основные постройки этой подмосковной усадьбы — господский дом и флигеля и некоторые другие постройки — были переданы Центральной комиссии по улучшению быта учёных (ЦеКУБУ) для организации санатория. В Узком отдыхали и работали крупнейшие учёные страны, академики и члены-корреспонденты Академии наук, деятели культуры и искусства. В 1931 году Узкое стало санаторием Комиссии содействия учёным (КСУ). В 1937 году Совнарком передал Узкое Академии наук.

Санаторий Узкое. Академический рай

То, что Евгений Сергеевич бывал в Узком в начале тридцатых, свидетельствует о его принадлежности уже в то время к научной элите страны. С этим местом связан обширный фотоархив, хранящийся в семье — мгновения счастливой жизни молодых учёных, уверенных в своём будущем, готовых и работать, и наслаждаться жизнью во всю силу своих незаурядных натур.

Молодость советской науки

В 1943 г. здесь создали дом отдыха Академии наук, через несколько лет он получит статус санатория. Сохранились воспоминания о семейных выездах Лушниковых в Узкое.

Перед войной Евгений Сергеевич работает в Лечсануправлении Кремля — знак высокой и безусловно признанной профессиональной репутации.

В семье вспоминают, что в тридцатые он лечил полярников после героической зимовки на льдине, и кто-то из них подарил ему большую медвежью шкуру (сведения о дарителе варьируются, в списке фигурирует и знаменитый лётчик Каманин).

Историки науки причисляют Евгения Сергеевича к «пионерами хирургии лёгочных метастазов» наряду с А.А. Вишневским, И.Г. Скрижинской, А.И. Пироговым, А.И. Максимовым. Он возглавил 1-е (лёгочное) хирургическое отделение Института грудной хирургии АМН СССР. В 1954 году под руководством Бакулева защитил диссертацию «Хирургия рака лёгкого».

На рубеже пятидесятых–шестидесятых годов фотография Евгения Сергеевича Лушникова появляется на обложке «Огонька», в подписи он назван «знаменитым московским хирургом».

Евгений Сергеевич Лушников. Новаторская хирургия

Огромную роль в развитии хирургии лёгких сыграло изобретение аппаратов для механического сшивания тканей. Новый механический шов произвёл революцию не только в медицинском инструментарии, но и в техническом подходе к хирургическим операциям, в оперативных принципах. Достижения нашей страны в конструировании и применении сшивающих аппаратов признаны во всём мире. Евгений Сергеевич Лушников начал применять в Московском научно-исследовательском институте диагностики и хирургии Минздрава РФ для ушивания главного бронха при раке лёгкого один из таких аппаратов — УКБ, разработал оригинальную методику его использования. За пять лет он выполнил 300 резекций лёгкого с использованием УКБ, огромное большинство их было успешным. Осложнения возникли лишь в четырёх процентах случаев.

В 60-х годах Евгений Сергеевич работал ещё на одном специфическом, весьма ответственном участке здравоохранения — возглавил поликлинику Центрального аэрогидродинамического института (ЦАГИ) им. профессора Н.Е. Жуковского. Основанная в 1954 году, с тех пор она неизменно занимается проблемами здоровья авиаторов и авиационной медицины, стала частью богатой истории отечественной авиации.

Евгений Сергеевич Лушников (крайний слева) с первым космонавтом Юрием Гагариным и корифеями авиации

Так складывалась судьба талантливого хирурга в науке, творчестве. С этим большим сюжетом неразрывно сплетена история семейной жизни Евгения Сергеевича, его любви к жене и детям.

В 1930 году он женился на Нине Николаевне Алявдиной, девушке редкой красоты и силы характера. К её родовой истории, вписанной в большую историю страны, сформировавшей её личность, так или иначе сказавшейся в «душевном составе» её детей, обратится теперь повествование.

Евгений Сергеевич и Нина Николаевна Лушниковы. Встреча на всю жизнь

Нина Николаевна происходит из старинного священнического рода. О многом говорят сами характерные фамилии тех «генеалогических ветвей», которые своим сплетением образовали его единство — Модестовы, Алявдины. Семинарская учёность любила обращаться к древнегреческому языку, латыни — их звучание придавало особую значительность самым простым по этимологии фамилиям, создавало поучительную образность. Например, фамилия Модестов восходит к латинскому modestus (скромный). В некоторых случаях она образовывалась от редкого крестильного имени Модест.

Фамилия Алявдин происходит от прозвища Алявда, в основе которого латинское нарицательное Alauda, что означает «полевой жаворонок».

Представители обеих фамилий несли своё служение в храмах Тулы и Тульской губернии. Первый из упомянутых в церковных анналах, кто с высокой степенью вероятности принадлежит к роду — Модестов Иван Георгиевич (родился в 1771 году). В сохранившихся документах о нём сказано: «Священник Троицкой церкви в Туле (1831–1841). Священнический сын, по окончании курса в Коломенской семинарии (1793) посвящён Крапивенской округи в с. Вышнее Костомарово к Николаевской церкви во священника, в 1805 году определён в благочинного. За 1812 год имел бронзовый крест на Владимирской ленте. Жена Анна Петрова (1773 года рождения)».

И уже бесспорно связан с современными Лушниковыми, своими прямыми потомками, Пётр Иванович Модестов.

Во второй половине девятнадцатого века он был священником церкви Троицы Живоначальной в селе Никитское, что в нынешнем Воловском районе Тульской области.

О таких людях, как он, пишет Лори Манчестер в фундаментальной монографии «Поповичи в миру: духовенство, интеллигенция и становление современного сознания в России». Это попытка описать мировоззрение «поповичей» как единую систему взглядов, характерную для большинства детей священников, родившихся в период с 1820-х до 1880-х годов. Манчестер называет это мировоззрение мирским аскетизмом. Целью жизни становится не достижение личного спасения души традиционным путём, но спасение через служение другим людям (крестьянам, рабочим и вообще всем нуждающимся) в определённых институциях (школы, больницы, суды, земство), массово появившихся в России во второй половине девятнадцатого века. Люди подобных устремлений шли разными дорогами, порой далеко уводившими их от духовного сословия. Об опасных искусах такого пути поведал Иван Сергеевич Тургенев в «Рассказе отца Алексея» — в основу произведения положены реальные события из жизни семейства священнослужителей Чернского уезда Тульской губернии. Но многие и многие из ушедших в «мир» проживали достойнейшую жизнь. А Пётр Иванович Модестов достойно оставался верен родовому призванию. Дела его свидетельствуют: он исповедовал принципы деятельного добра, направленного устроение, улучшение посюсторонней, земной жизни. Заметные вехи на этом пути — участие в развитии народного образования и помощь голодающим крестьянам.

В 1891–1892 годах в результате полного неурожая страшный голод постиг центральные и южные губернии Российской империи, в том числе и Тульскую. Сухая осень 1891 года задержала посев. Зима выдалась бесснежной и морозной (температура доходила до –31 по Цельсию), а весна — очень сухой и ветреной, суховей уносил семена вместе с верхним слоем почвы. Уже в апреле началась сильная жара, жестокая сушь. Из-за полного неурожая голодали около 30 миллионов человек. 17 ноября 1891 года правительство призвало  к созданию добровольных организаций для борьбы с голодом. Главной фигурой в организации помощи голодающим в Тульской губернии стал Лев Николаевич Толстой.

При Троицкой церкви села Никитского образовали Никитский приходской комитет помощи голодающим под председательством Петра Модестова. Почётным членом комитета состоял граф Андрей Александрович Бобринский.

9 апреля 1892 года в Никитское приехали А.А. Бобринский и американец Уильям О. Эдгар. В праздничный послепасхальный день жители не работали. Весть о событии быстро облетела село, и народ собрался в Троицкой церкви. Гостей встретили Пётр Модестов, пристав Никитского стана Бахтин и местный волостной старшина.

Затем все направились в здание сельского училища. Певчие пропели русские гимны «Благословляй, великая Россия», «Верою русской свободна, незыблема наша Держава» и в конце — многолетие графу Бобринскому и мистеру Эдгару со всеми жителями Америки.

В своём доме священник представил гостям журналы собраний Никитского приходского комитета помощи голодающим, записи прихода и расхода денег и хлеба. Из пекарни, устроенной при комитете помощи голодающим, принесли ржаной хлеб, специально испечённый для раздачи бедным. Обсудили доставку муки из Америки. Эдгар был впечатлён организацией дела в Никитском (а также величием церкви, в которой были примечательные росписи, и услышанными песнопениями). Он лично пожертвовал 100 рублей на помощь голодающим. 16 мая в селе Никитском получили обещанную заокеанскую помощь. На следующий день муку раздавали жителям села из расчёта 5 фунтов (немного более 2 килограммов) на человека. Всего получили муку 4345 душ. Получается, что Уильям Эдгар прислал в село около 10 тонн муки.

Пётр Модестов направил ему благодарность:

«Ваше Высокоблагородие! Вильям Осипович! Никитский приходской комитет попечения о голодающих… поручил мне засвидетельствовать пред вами, что даже такой незначительный сельский уголок обширного государства России, как село Никитское, с глубоким чувством, присущим русским, признательности, уже несколько месяцев зрит, что за океаном — в отдалённом от нас великом государстве Америке — есть многое множество добрых людей, которые скорбят о постигшем наше Отечество несчастии и, по завету Христа, благовременно стремятся придти на помощь нам, русским, достоянием своим. Это стремление американцев помочь нам в годину нашего несчастия дорого и свято для каждого русского сердца».

Общими усилиями удалось смягчить последствия неурожая 1891–1892 годов. 1893–1896 годы были исключительно урожайными, хотя последствия небывало сильного, выходящего из ряда вон бедствия ещё много лет сказывались в жизни России.

Всё же не одними печалями голода и заботами о хлебе насущном жили русские сёла и их пастыри.

До середины девятнадцатого века в волостях Тульской губернии не было школ, поэтому за получением образования ездили в уездные города и в сам губернский город Тулу. Наконец Тульская палата государственных имуществ предложила открыть в каждой волости по одному приходскому училищу.

Ещё 6 мая 1850 года в селе Никитском Богородицкого уезда на средства графа Владимира Алексеевича Бобринского была открыта первая в Воловском крае церковно-приходская школа, в которой начали обучать крестьянских детей. А 5 ноября 1894 года начала работать воскресная женская школа для девушек не моложе пятнадцати лет. Осенью 1896 года при ней создали дополнительный класс, в котором обучались девочки младшего возраста, а преподавали девушки-крестьянки, окончившие курсы в воскресной школе. Школа была открыта по инициативе Петра Модестова на средства церковно-приходского попечительства. Главным предметом этих учебных заведений был закон Божий, а также начальная грамотность: чтение, письмо, начальное счисление и русская история. Помимо воскресенья, занятия часто проводились и в субботу. На первое занятие пришли 80 девиц, позднее число учениц достигало 120. Первый год обучения закончили 50 девушек, 35 пожелали учиться второй год и потом держали экзамен. Законоучителями в школе состояли Пётр Модестов и его сподвижник, тоже священник Троицкой церкви Алексей Нащокин. Обучением занимались учителя земской школы: окончивший курс семинарии Василий Дмитриевский и окончивший курс земской школы, имевший звание учителя крестьянин Чуйкин, а также дочь священника Ольга Модестова (к ней постепенно присоединились и младшие сёстры, в том числе Александра, в будущем мать Нины Николаевны Алявдиной (Лушниковой) и бабушка Олега Евгеньевича Лушникова. Александра вступила на преподавательскую стезю в шестнадцать лет). Учителя-подвижники работали без вознаграждения.

Сёстры Модестовы. Дочери священника, тургеневские девушки

По примеру Никитского воскресные школы стали появляться и в других сёлах — общее число достигло 21, в них учились более двух тысяч девочек. В докладе председателя Богородицкой земской управы графа Бобринского находим оценку преподавания в этих школах: «Успехи, достигнутые девушками в 119 учебных дней, поразительны. Они выучились отчётливо и со смыслом читать и передавать своими словами прочитанное, ясно и без серьёзных ошибок писать и даже составлять несложные сочинения. По-славянски они правильно и с соблюдением ударений читали. Они были ознакомлены с некоторыми эпизодами русской истории». Правда, здесь же отмечено, что по арифметике девушки оказались слабее уровня народных училищ, «…но в Законе Божьем они далеко превзошли оных». Замечание, которое характеризует вполне определённую концепцию образования для народа, но никак не умаляет заслуг просветителей на местах.

Особенно замечательно, что всё это касалось представительниц женского пола. Пётр Модестов с болью отмечал, что мальчики-крестьяне могут получить элементарное образование, а девочки лишены такой возможности по простой до бессильного ужаса причине: в крестьянском быту не принято было справлять девочкам до двенадцати лет полноценную одежду на холодную погоду, а мальчики восьми–девяти лет уже получали полушубки и сапожки. Так что с наступлением холодов учёба для девочек заканчивалась, хотя в тёплые дни осени они ходили в школу аккуратнее и охотнее мальчиков. И уж совсем странной казалась крестьянскому миру идея обучения взрослых девушек, практически невест. Героини, решившиеся пойти наперекор предубеждениям, получали осуждение стариков, насмешки парней. Потребовался авторитет священнослужителей, чтобы изменить этот настрой. Пётр Модестов и Алексей Нащокин даже в проповедях объясняли, сколь необходима и богоугодна учёба — в любом возрасте.

В 1896–97 учебном году в селе Никитском было открыто двухклассное училище Министерства Народного Просвещения с пятилетним сроком обучения и четырёхмесячные курсы для подготовки к сдаче экзаменов на звание учителя. Курсы проводились в летнее время в помещениях второклассных и одноклассных школ. Учебные занятия продолжались с 20 апреля по 20 сентября. Летом слушательницы курсов ездили в Киево-Печерскую лавру, Тихонову Пустынь, на Куликово поле.

В 1899–1900 учебном году после экзаменов, проведённых испытательной комиссией от Совета Тульского Епархиального женского училища, были удостоены звания учительниц церковно-приходских школ все одиннадцать слушательниц курсов.

При подготовке учителей второклассных школ преподавались следующие предметы: закон божий, церковная и общая история, церковное пение, русский язык, церковно-славянский язык, отечественная история, география в связи с явлениями природы, арифметика, геометрия, черчение и рисование, дидактика, начальные практические сведения по гигиене, чистописание, рукоделие (для женщин).

Учителя одноклассных школ изучали закон божий, церковное пение, церковно-славянскую грамоту, русский язык, письмо, начала арифметики, рукоделие (для женщин). Для учителей школ грамоты: закон божий, чтение церковно-славянское и русское, письмо, четыре правила арифметики, церковное пение.

Один из сельских интеллигентов уезда написал об успехах в подготовке педагогов-крестьянок: «Этот факт показывает, что есть ещё непочатые силы, которые при удобных обстоятельствах могут работать с великой пользой для народа, тем более что и выходят-то они из его среды».

А в 1900 году в деревнях Мельничной и Лопуховке прихода села Никитского произошло радостное событие, о котором их жители давно мечтали — было построено, освящено и открыто новое здание для церковно-приходской школы.

Епархиальным наблюдателем за строительством был прислан из Тулы священник Николай Алявдин, будущий муж Александры Петровны Модестовой. Раньше он преподавал в Никитской церковно-приходской школе, вскоре ему предстояло стать священником Троицкой церкви… 11 июля он отслужил молебен при начале строительства и заложил первый кирпич. Началась горячая работа. Крестьяне часто приходили к постройке, чтобы порадоваться.

Через два с небольшим месяца строительство было закончено. Здание было кирпичным, покрыто железом, внутри оштукатурено и обелено, длиной 26 аршин, шириной 12 аршин, высотой 4 ½ аршин. В здании было 14 окон.

3 октября, в день открытия школы, утром отслужили литургию. После богослужения из Троицкой церкви к зданию школы направился крестный ход; мальчики-ученики сами несли иконы в свою будущую школу — просторную, чистую, светлую, выросшую на их глазах.

После молебна, в котором с другими священниками села участвовал Пётр Модестов, протоиерей Николай Алявдин обратился к собравшимся:

«Приветствую Вас, друзья мои, с совершившимся торжеством! Давно ли мы полагали первый камень в основание этого здания?! И вот ныне мы уже видим здание, совершенно законченное постройкой, освящённое, здание — прекрасное, просторное, чистое, светлое и вполне удобное во всех отношениях, а главное — вполне соответствующее своему высокому назначению. Отныне ваши дети не будут испытывать тех неудобств, с которыми было сопряжено их обучение в прежнем мрачном, тесном и грязном помещении; отныне здесь, в этом здании, детские души будут более восприимчивы к принятию доброго и полезного учения».

Итак, логика повествования приводит к рассказу о Николае Георгиевиче Алявдине, дедушке Олега Евгеньевича Лушникова с материнской стороны.

Красноречива и «сама за себя говорит» подборка архивных документов, как бы подхватывающих друг за другом прерывистую, почти затерявшуюся за давностью лет и суровостью обстоятельств нить его жизнеописания.

«Алявдин Николай Георгиевич (1877–?), протоиерей, соборный ключарь Успенского кафедрального собора в Туле (1909–1929). Окончил Тульскую духовную семинарию (1899), Московскую духовную академию со степенью кандидата богословия. Состоял учителем церковно-приходской школы (1899), регентом хора в с. Никитском Богородицкого уезда (1899–1904), рукоположен во священника к Троицкой церкви того же села (1901), состоял заведующим и законоучителем церковно-приходской школы Красногорского земского училища (1901–1907). Осужден на 1 год заключения за участие в «казанском чуде», когда в 1922 г. в Казанском храме явилась чудотворная икона «Споручница грешных». Перешёл в обновленчество (1922), хиротонисан в брачном состоянии во епископа Тульского в Москве митрополитом Виталием. Епископом Тульским был несколько месяцев, затем назначен архиепископом Тамбовским. Дальнейших сведений о нём не имеется».

«Алявдин Николай Георгиевич

Родился в 1877 г., Тульская губ., Венева.; русский; ЕПИСКОП. Проживал: Западно-Казахстанская обл. (Уральская) Уральск. Арестован 4 июля 1933 г. УНКВД по ЗКО».

«Алявдин Николай Георгиевич 1877 года рождения русский. Место рождения Тульская обл. район, г. Венев. Образование: среднее. До ареста проживал: Карагандинская обл. г. Каркаралинск. Кем и когда арестован: 05.11.1937 года, Каркаралинский РО НКВД. Кем и когда осуждён: Решением Тройки УНКВД по Карагандинской обл., 27.12.1937 года Статья: 58-10 УК РСФСР. Осуждён к высшей мере наказания. Дата и орган реабилитации: 28.04.1989 года, Прокуратура Карагандинской обл., УКГБ по Карагандинской обл. Причина прекращения дела: Указ ПВС СССР от 16 января 1989 года».

За этим «скелетом» официальных данных из разных канцелярий встаёт цельная жизнь человека, верного своим внутренним установкам — исторические катаклизмы не смогли уничтожить эту цельность, уничтожив его самого. При этом он умел меняться, если к этому приводило его свободное осознание необходимости видеть и принимать новое. Мы уже встречали его на ниве «мирского аскетизма», интеллигентского служения народу. Но и внутреннюю духовную работу он не оставлял в небрежении. Его работа о путешествии к оптинским старцам вошла в современный сборник, посвящённый паломничеству в Оптину пустынь.

Конечно, самое яркое и противоречивое событие на этой стезе — его обращение к обновленчеству. Татьяна Ивановна Быстрова, внучка Николая Георгиевича, дочь Лидии Николаевны Алявдиной, передаёт уцелевшие «под спудом» семейные воспоминания: «Дедушка с большим уважением отнёсся к Ленину. И чего-то читал, и решил, что какое-то светлое будущее вот-вот будет. Мама рассказывала, он даже повесил со своими иконами портрет Ленина. И говорил: «Имей в виду, дочка, что такого мудрого правительства, как сейчас, в России не было». Вот так он решил». А ещё примерно в это же время Николай Георгиевич будто бы усовестил представителей революционных масс, посетивших его в «день сундука» — такой официальный день реквизиций, когда любой из этих представителей мог брать в зажиточных домах то, что ему было нужно, что понравилось. Попросил незваных гостей снять шапки в комнате, где висят иконы, и получше вытереть ноги. Они ушли с извинениями.

Да, восприятие революции священнослужителями было неоднозначным. Особенностью церковной жизни в двадцатые годы стала борьба за свободное развитие русской церкви, без какого-либо вмешательства со стороны государства, то есть, говоря современным языком, борьба за свободу совести. Как духовенство, так и миряне полагали, что эпоха революционного насилия завершилась и нормальному течению церковной жизни ничего больше не угрожает. Этим объясняется и общественная активность верующих при обсуждении церковных вопросов — приходские собрания, делегации в Москву, жалобы на неправомочные действия местных властей, участие в качестве свидетелей в судебных процессах.

Николай Георгиевич Алявдин, судя по всему, искренне был устремлён к идеалам свободы совести и постреволюционного религиозного поиска.

И тут разыгрывается история так называемого «казанского чуда». События происходили на фоне голода в Поволжье, церковного раскола и изъятия церковных ценностей.

Вначале власть не возражала против участия в деле помощи голодающим тульского духовенства. Так, 23 марта 1922 года Губисполком разрешает епископу Тульскому и Белёвскому Ювеналию печатать отдельной листовкой воззвание патриарха Тихона, переданное в Тульскую епархию и утверждённое Центральной Комиссией Помгола, а также производить сбор в пользу голодающих, согласно положению «Об участии церкви в деле помощи голодающим». Однако уже в конце марта 1922 года рушится иллюзорное сотрудничество тульских властей и руководства епархии в этом вопросе.

Разногласия возникли по поводу изъятия церковного имущества. Приглашённый для дачи объяснений, Ювеналий указал, что издавая декрет, власти смотрели на церковные вещи как на ценности, а не как на святыни, «между тем при изъятии этих святынь возможны недоразумения со стороны верующих».

На слова о том, что церковь должна помогать власти в деле помощи обездоленным, руководствуясь в этом случае текстом из Евангелия «не жертвы хочу, а милости», Ювеналий ответил, что есть другое изречение: «Не бросайте святыни псам и не мечите бисера перед свиньями». В выборе такой цитаты усмотрели издевательство над голодающими.

19 апреля 1922 года в Тульский Губполитотдел поступает информация о том, что на колокольне Казанской церкви появилась чудотворная икона «…неизвестно какой божьей матери и что вследствие этого уже начинают совершаться молебны». Новоявленная икона «Споручница грешных» в серебряной ризе с простыми камнями была перенесена в храм и поставлена на аналой. Служились молебны, к иконе мгновенно устремились паломники — поклоняться, прославлять её и просить помощи у Заступницы. Ювеналий публично произнёс слова, которые можно было трактовать как признание чуда. В ночь с 19 на 20 апреля сотрудники ГПУ произвели аресты священнослужителей и мирян, а икона была изъята из храма. История эта послужила основанием для обвинения епископа Ювеналия, а также группы духовенства в религиозном мошенничестве. Среди арестованных был и Николай Алявдин.

5 июня 1922 года в Тулу приезжает член Высшего Церковного Совета  протоиерей Владимир Дмитриевич Красницкий, лидер обновленческого движения, так называемой «Живой церкви». Красницкий прошёл путь от священника церкви Петербургского отделения Союза русского народа до участия в церковно-политической борьбе в активном сотрудничестве с органами госбезопасности. В Туле он опирается на группу «прогрессивного духовенства» во главе с Виталием, епископом Епифанским.

Происходит смена церковной власти. Ювеналий в послании из тюрьмы отметил, что не приемлет политику в жизни церкви и осуждает любые проявления контрреволюции, а потому приветствует новое церковное управление. Властями предержащими это было воспринято как лукавство. Начавшийся вскоре процесс над фигурантами «казанского чуда» закончился осуждением нескольких священнослужителей. Парадокс, характерный для той эпохи: одним из осуждённых (правда, на почти идиллический срок в один год) оказался Николай Алявдин, искренне пришедший к обновленчеству и оказавшийся втянутым в это до сих пор не прояснённое дело со сложной политической подоплёкой. После этого, «делая карьеру» в обновленческой церкви, он, несомненно, сознавал, что ступает по тонкому льду.

Что не подлежит сомнению во всей этой истории, так это драма семьи протоиерея Алявдина. Семья состояла из жены Николая Георгиевича, Александры Петровны 1883 года рождения (урождённой Модестовой), и четырёх дочерей: Наталья (1900 года рождения), Лидия (1903–1983 гг.), Зоя (1906–1936 гг.), Нина (1910–1985 гг.).

До революции семья видного священнослужителя занимала достойное положение в обществе. Александра Петровна, умная, образованная, с благородной гордостью несла налагаемое им бремя ответственности. Мужу, как уже рассказано в истории о воскресных школах, с юности она была единомышленницей и соработницей. Очень глубоким было её чувство к детям. Александра Петровна потом и на внуков оказывала особенное влияние, вдохновляя их на школьные успехи.

Александра Петровна Алявдина

Александра Петровна с младшей дочерью

 

Сёстры Алявдины. Идиллическое начало жизни

И в мирные дореволюционные времена горе не обходило семью стороной. Из восьми рождённых детей выжили только четыре дочери. Умерли в младенчестве сын Алёшенька, ещё один Алёша, дочь Зоя. У Александры Петровны в позднейшие времена хранилась фотография: в саду она с Алёшенькой на руках, рядом муж, две старшие дочери — младшие ещё не родились). Она не могла расстаться с памятью о прошлом, но у давно сгинувшего мужа на фотографии вырезала ножницами лицо — может быть, хранила его отдельно. Конечно, сделала это для того, чтобы как-нибудь не протянулась цепочка от уцелевших к репрессированному.

Тут снова можно дать слово семейному преданию, сохранённому Татьяной Ивановной Быстровой, с его непередаваемым единством чувств, которые кажутся взаимоисключающими, а в жизни соединяются, образуя её подлинность и неповторимость. Дальше до конца главы — её повествование.

«Они были «лишенцы» так называемые. Ни учиться им не разрешали, ни работать. Ну, мама-то работала, правда. В военкомат как-то устроилась очень рано, с шестнадцати лет пошла. А потом вышла замуж рано за папу, тут уже проблем не было.

Когда дедушку в первый раз арестовали, у них ещё был хороший дом. Жили они прилично. Потом их погрузили всех в подвал. Денег у них не было, совершенно никаких. И, помню, Ниночкина подружка, Ниночка Веденская, говорила: «Мы все смотрели, как гордо Александра Петровна — а бабушка была действительно такая, гордо выглядящая, — повесив на себя старые кружева, шла на рынок продавать их, чтобы кормить своих дочек».

А Ниночку устроил знакомый еврей в фотографию, оформил её ретушёром. Но запрещал ей выходить, и она там была за занавеской, за которую ей нельзя было выглядывать, если кто-то входил из посетителей.

Нина Алявдина. Томная красота «ревущих двадцатых»

Ниночка, она была с таким юмором, и так рассказывала об этом, что ухохочешься. Один из её рассказов:

— Я сижу за занавеской, и слышу: входит пара, и он просит: «Снимите нас в супружеской позе». Я потихонечку открываю занавеску, думаю: интересно, супружеская поза, — как это выглядит? Оказывается, она села, а он положил руку на её плечо, стоя рядом. Это и была супружеская поза.

Ниночка — моя любимая тётка, я с мамой так не умела дружить, как с ней. С Ниночкой мы как подруги были.

С будущим мужем её познакомила наша «всесоюзная тётя Тоня». Она всегда говорила: «Я всесоюзная тётка». Я не знаю, была ли она в каком-то родстве с Лушниковыми. В общем, тётя Тоня их познакомила (когда Ниночка и вся семья почти пропадала с голода). Ниночка потом вспоминала: «На пятый день мы поженились». Такая у них была скоропалительная свадьба. И всю жизнь вместе прошли.

Евгений Сергеевич и Нина Николаевна Лушниковы. Всегда вместе

Дядя Женя, — её муж, он необыкновенно был любвеобильным товарищем, но Ниночка относилась настолько философски, к его этим самым увлечениям. Она всегда говорила: «Я узнавала о Жениных романах, потому что он мне всегда дарил какую-нибудь блузочку в это время».

Моя мама рассказывала, что Николай Георгиевич Алявдин в 1933 году, ещё до того, как посадили, приезжал в Москву. И он решил навестить своих дочек.

Ниночка тоже вспоминала:

— Я пришла в ужас, увидев папу на пороге в рясе, и говорю: «Папа, уходи, ради Бога, чтобы тебя никто не видел». Он говорит: «Нина, дочка, я же пришёл тебя навестить». — «Уходи, уходи, уходи!».

И он пришёл к нам. Мама его пустила. Он склонился над моей кроваткой — а я только что родилась, что-то около года мне было — перекрестил и сказал: «Это будет изящная душа». У него было такое выражение — высшая похвала. Не знаю, угадал ли он? Мой дедушка, наш дедушка.

В своём последнем письме родным из Средней Азии он просил прислать учебник астрономии. Объяснил: на Земле так страшно, что только звёзды дают радость и успокоение, и хочется узнать, как они называются, какие созвездия составляют. Учебник послать не смогли. И всё-таки у него было небо».

 

Грань вторая. Одно счастливое детство

 

У Нины Николаевны Лушниковой, познавшей в жизни трудности и утраты, был редкий дар — лёгкая, радостная мудрость. Своего незаурядного мужа она принимала со всеми достоинствами и недостатками — последние, впрочем, были продолжением таких его обаятельных свойств, как жизнерадостность, витальность, сильное, иногда до избытка, мужское начало. Главным было то, что в супруге Нина Николаевна обрела надёжную, неколебимую опору и без остатка посвятила жизнь ему, его детям.

Евгений Сергеевич Лушников

Молодым супругам пришлось узнать непоправимое горе. Их первенец Александр прожил только год, и родители помнили об этом всю жизнь. Но пришло к ним и великое счастье. В 1935 году родился Игорь, в 1944 году — Олег, по-домашнему Алик. Отец называл своего младшего «мой Аленький». Достаточно увидеть фотографии, на которых могучий человек в белом халате с какой-то хрупкой и радостной нежностью обнимает счастливого мальчика, чтобы понять силу и светоносность их любви друг к другу. Они вообще светятся счастьем, эти «остановленные мгновения» семейной жизни Лушниковых — и те, когда Евгений Сергеевич с Ниной Николаевной вдвоём, и те, когда рядом их дети. Евгений Сергеевич любил повторять, что два сына — кандидатская и докторская диссертация Нины Николаевны.

Евгений Сергеевич и Нина Николаевна Лушниковы с сыновьями Игорем и Олегом

Евгений Сергеевич Лушников и Алик

Перед войной семья жила в Скатертном переулке, в двух комнатах коммунальной квартиры. Стараниями Нины Николаевны здесь утвердился скромный тёплый уют. Стояло в комнатах видавшее виды фортепиано. Дочери Николая Георгиевича Алявдина все были музыкальны, неплохо играли. Кроме инструмента, была ещё одна примечательная вещь — красивый торшер, основание его создано соединением нескольких ваз из тёмно-синего фарфора и венчается оранжевым абажуром.

Свет из-под этого абажура встретил маленького Алика, когда его принесли из роддома — судя по рассказам, уже не на Скатертный, а в знаменитый Дом на набережной. Здесь Лушниковым дали опять же две комнаты в коммунальной квартире на десятом этаже. Очень благоустроенная коммуналка, особенно важно это было в годы военного кризиса быта: когда во всей Москве не было горячей воды, родные приезжали к Лушниковым, чтобы помыться. На перилах балкона старший сын, Игорь, делал гимнастическую стойку. Нина Николаевна, видя это, лишь опускалась на пол в бессильном молчаливом ужасе — главным было не испугать отчаянного гимнаста, чтоб не сорвался вниз.

Татьяна Ивановна Быстрова вспоминает и сейчас, как в их квартиру на Пятницкой пришли в гости Лушниковы — Евгений Сергеевич, Нина Николаевна, Игорь — на Пасху 25 апреля 1943 года. Мама Татьяны, Лидия Николаевна, купила на рынке творог, Евгений Сергеевич принёс полученную в госпитале плитку шоколада. День был тёплый, настоящая весна, и им всем было тепло друг с другом.

Евгений Сергеевич был всегда занят. И всё-таки получилось так, что с самых первых лет жизни мальчиков серьёзная работа отца не «отнимала» его у детей, а стала частью их жизни. В 1946 году блестящего хирурга Лушникова назначили главным врачом советской дипломатической миссии в Иране. В далёкую экзотическую страну поехала вся семья. Двухлетний Алик попал в новый мир — впрочем, он не успел в полной мере постичь и запомнить прежний, московский. Этот труд освоения жизни продолжался для малыша и в чужой стране, так что тамошние впечатления должны были стать для него по-своему родными.

Иран конца сороковых — яркая, живая страна, была в ней энергия и сила, которая возникает в моменты исторического выбора. Только что закончилась эпопея Второй мировой, в которой стране выпала важная, хоть и противоречивая роль. В 1941 году на территорию Ирана были введены войска союзников — СССР и Великобритании. Они обеспечивали прохождение военных грузов из портов Персидского залива в Советский Союз. Удалось удержать нацистов от прорыва к нефтяным богатствам Каспийского моря и захвата Кавказа.

С лета 1944 года конкуренция великих держав вошла в новую стадию, характеризующуюся лейтмотивом нефтяных интересов. Это была не только борьба СССР против Запада, здесь явственно ощущалась и жёсткое противостояние между США и Великобританией. Безраздельный контроль Англии над нефтяными запасами Ближнего и Среднего Востока вызвал протест Соединенных Штатов, достаточно агрессивный и наступательный, встречающий, в свою очередь, скрытое, но жёсткое сопротивление конкурента. Вместе с тем эти две могучие державы пытались блокироваться в своих действиях против третьего конкурента — СССР.

В 1946 году в отношения СССР с Ираном осложнились из-за проблемы Иранского Азербайджана. Некоторые современные историки считают, что с этой истории надо начинать хронику событий «холодной войны». В конце концов СССР отказался от эскалации этого конфликта.

Молодой шах Ирана Мохаммед Реза Пехлеви заменил на троне отца в 1942 году. Тогда союзники отстранили старшего Резу Пехлеви от власти во время войны, подозревая его в прогерманских симпатиях и сочтя сына более подходящей кандидатурой. В конце сороковых и новый властитель, и другие политические силы Ирана определяют своё видение будущего. На рубеже пятидесятых начнётся открытое противостояние вокруг национализации нефтедобычи в Иране, интересов западных держав в этой сфере. Те два года, что Лушниковы прожили в Тегеране, можно, наверное, назвать временем напряжённого затишья. Сотрудники нашей дипломатической миссии, их жёны и дети могли более-менее спокойно наблюдать колоритную жизнь восточного города. Модернизация не искажала этот колорит. Первая жена молодого шаха, урождённая египетская принцесса, в 1945 году оставила мужа и вернулась на родину — она считала Тегеран отсталым городом в отличие от современного, космополитического Каира и страдала от персидского климата, от малярии.

Тегеран растягивается на 40–50 километров с запада на восток вдоль горного склона. Северные районы города (Шемиран) находятся на высоте до 2000 метров над уровнем моря, а южные пригороды (Рей, Султанабад) вплотную подходят к территории каменистой пустыни Кавир. Город словно карабкается вверх террасами. Поразительна разница в климате между южной частью города и северной, которая находится на несколько сот метров выше. До сих пор в Тегеране есть территория на севере города, где находится своего рода посольская дача, куда раньше советские, а сейчас российские дипломаты перебираются в самые жаркие летние месяцы. После войны в Тегеране были улицы Рузвельта, Черчилля и Сталина. Улица Сталина — самая демократичная, переулочек со множеством небольших торговых заведений, в том числе и питейных. Они были популярны у сотрудников расположенного поблизости советского Посольства, во всяком случае, в семидесятые годы прошлого века. Многих сторон тегеранской жизни Алик по малолетству оценить не мог, но, конечно, с радостью наблюдал и осликов, и диковинные повозки, восточные одежды и восточную бойкую торговлю. Вокруг были люди разных национальностей и конфессий: персы, азербайджанцы, мазендеранцы, армяне, ассирийцы, курды, евреи, бахаи, зороастрийцы.

Ещё в 1943 году в Тегеране по просьбе иранского правительства открыли больницу Советского Общества Красного Креста. Её корпуса — несколько небольших зданий — растянулись на целый квартал. Филиалы больницы начали работать в Тебризе и Мешхеде. Поликлиники, входящие в больничный комплекс, каждый день принимали не менее пятисот больных.

Больница Советского Красного Креста в Тегеране

Журнал «Огонёк» живописал для своих читателей труды и дни советских медиков: «В приёмной можно увидеть и закрытую чадрой женщину, и старика в сопровождении нескольких родственников, и муллу, и видных государственных чиновников. Среди пациентов и приезжие из соседних стран — Афганистана, Ирана, Пакистана. В большинстве своём это люди, давно страдающие тяжёлыми недугами, побывавшие у многих докторов в европейских странах».

Очередь к советским врачам

Помимо врачебной практики советские медики вели в Иране большую научно-исследовательскую работу, изучали местные болезни — туберкулёз лёгких, бруцеллёз, хроническую малярию. Организовали фельдшерско-акушерскую школу и народные курсы по санитарии и гигиене, помогали готовить средний и младший медперсонал. Всегда были переполнены хирургические отделения — за год наши специалисты проводили более тысячи операций.

Евгений Сергеевич Лушников с коллегами в Иране

Стоит упомянуть для полноты картины, что в 1945–1949 годах санитарно-эпидемиологические отряды Советского Красного Креста боролись с чумой в Маньчжурии, подавляли вспышки тифа в Польше, очаги холеры, оспы и других инфекционных заболеваний в КНДР. Имелись больницы Советского Красного Креста в Аддис-Абебе (Эфиопия), в Лахдарии (Алжир). Замечательный пример подвижнической благотворительности, опирающейся на ресурсы и авторитет государства.

В 1945 году открыл двери для прихожан православный Свято-Николаевский храм. Под его патронажем работал дом престарелых, куда переселяли одиноких русских стариков, не имевших средств к существованию. Думается, Нина Николаевна с её воспитанием должна была испытывать ко всему этому живой сердечный интерес, но вряд ли имела возможность как-то проявить его. Впрочем, она нашла для себя человеколюбивое занятие — освоила массаж и помогала укреплять здоровье сотрудников миссии. Ей, кажется, нравилась восточная сказка. Матери и подругам она присылает наповал сражающие фотографии, крупный план лица и портрет во весь рост, в вечернем платье. Красота победительная и при этом очень тёплая, располагающая.

Нина Николаевна Лушникова. Тегеран-47

Подруге она пишет на обороте фотокарточки с характерной смешливой искренностью: «Всё же жизнь мне дала попользоваться ею, хоть и на склоне лет». А маме, Александре Петровне, сообщает: некий «наш директор» сказал, что эта дама с фотографии вот-вот запоёт «Частица чёрта в нас заключена подчас». И с готовностью признаётся, что главной целью фотографирования было увековечивание платья. Она наслаждается «переменой декораций» своей жизни. Не тогда ли родилась у Нины Николаевны мысль о дипломатической стезе для её детей?

Был пёстрый внешний мир города — и защищённый, спокойный мир Посольства. Может быть, тогда Алик впервые, ещё не сознавая этого, почувствовал прелесть жизни на рубеже, где не теряешь чувства единства со своим, привычным, родным — и в то же время свободно можешь смотреть далеко по сторонам, на разные земные чудеса. Позднейшие дневниковые записи Олега Евгеньевича говорят о том, что это счастливое чувство не покидало его и в годы взрослой дипломатической службы.

Алик Лушников в восточной сказке

Возможно, тогда же начало проявляться его лингвистическое чутьё, способность к восприятию разных языков. Тегеран — крупнейший город в мире, говорящий на фарси. Его население так этнически разнообразно, что смешение различных языков и диалектов привело к появлению особого тегеранского диалекта фарси. Здесь говорили и говорят также на исфаханском, езидском, ширазском, еврейско-таджикском диалектах. Второй по распространённости язык — азербайджанский.

Но «восточная сказка» закончилась. После двух лет первой в жизни Олега заграничной командировки Лушниковы вернулись в Москву, в Скатертный переулок, в две комнаты коммуналки. Скатертный — один из переулков, прилегающих к Большой Никитской улице. С конца девятнадцатого века они застраивались доходными и частными домами в несколько этажей. После революции владельцы частных домов и квартир были «уплотнены», это и привело к появлению многочисленных коммуналок. Зато в переулке никогда не было промышленных объектов, во время войны он практически не пострадал от бомбёжек — уже счастье. Соседи по квартире в Скатертном очень дружили. Нина Николаевна собирала детей всех семейств у себя, играла на пианино, а ребятня танцевала или просто прыгала.

Радостная идиллия, но Евгений Сергеевич, не откладывая надолго решение жилищного вопроса, строил кооперативную «двушку». В конце концов семья благополучно переселилась в новый дом под номером 6 на новеньком Университетском проспекте, который появился в 1952 году по случаю строительства здания МГУ на Ленинских — ныне Воробьёвых — горах.

Забыть о чудесах южных широт им не давали счастливые поездки к отечественному тёплому морю.

Нина Николаевна, Игорь и Алик Лушниковы в Евпатории

Была в жизни Лушниковых ещё одна сторона, райски обособленная от обыденных забот. После возвращения из Ирана они построили дачу на 42-м километре Московско-Казанской железной дороги, и каждый год проводили там несколько месяцев.

В тех местах огромный лесной массив длиной почти в полсотни километров вольно расположился вдоль железной дороги. Внутри этого зелёного острова — сосновые боры, выросшие на сухой песчаной почве, холмы, речки и озера. Здесь свой микроклимат: сухой и теплый, а в жару под кронами сосен прохладно, пахнет живицей и хвоей.

Поселок Кратово (первоначальное название Прозоровский) возник в качестве станции на 38-й версте (40-м километре) Московско-Казанской железной дороги в 1898 году. В 1910 году железнодорожный магнат Николай Карлович фон Мекк решил купить здесь участок земли под строительство идеального поселения — города-сада для своих служащих. В те годы это была популярная идея, такие проекты начинали осуществлять даже в провинции. Над созданием города будущего трудились такие известные инженеры и архитекторы, как Алексей Щусев, Александр Таманян, Владимир Семёнов и Александр Иваницкий.

Строительство остановилось с началом Первой мировой войны. А в первые годы Советской власти здесь развернулся проект менее демократичный, чем при капиталисте фон Мекке. В сказочном бору начали предоставлять дачные участки значимым для государства людям.

В 1930 году поселок получил название Кратово — первым комиссаром на Московско-Казанской железной дороге был Иван Крат. В населённом пункте, растянувшемся на несколько километров вдоль железной дороги около платформ «Отдых», «Кратово» и «42-й километр», появляются кооперативные посёлки «Красный бор», «Научные работники», «Наука» им. М.В. Ломоносова, поселок «Старых большевиков» … А на расстоянии нескольких километров от него рос центр советской авиации — город Жуковский с ЦАГИ (Центральный аэрогидродинамический институт имени профессора Н.Е. Жуковского) и лётно-испытательным институтом. Его предместья — это тоже дачно-строительные кооперативы, в том числе научно-инженерных работников — ДСК НИР.

В тридцатые годы тут не было заборов, в лесу стояли срубы, покрытые дранкой, — первые дачи советских учёных. Обходились без электричества и водопровода, все рыли колодцы и крутили вал с ведром на цепи. Еду готовили на кирпичах.

В кратовской Аркадии жили и политики, и революционные деятели, и учёные, и люди культуры и искусства. Многие из кратовских дачников известны во всём мире — Сергей Прокофьев, Сергей Эйзенштейн, Александр Вертинский. Здесь писал свою сагу о Волшебной стране и Изумрудном городе Александр Волков.

Науку и медицину представляли такие корифеи, как военный хирург и изобретатель целебной мази Александр Вишневский, учёный-генетик Иосиф Рапопорт, врачи-терапевты Владимир Виноградов, Мирон Вовси, братья Михаил и Борис Коганы, биохимик, изобретатель аллохола Нео Беленький, изобретатель угольного противогаза Николай Зелинский, биохимик Владимир Энгельгардт, энергетик Вениамин Вейц. Все они отличались демократичностью, уважали своих домработниц, считали их почти членами семьи и всячески им помогали.

Для полноты картины можно отметить, что в Кратове государство предоставило дачи «убравшему» Троцкого Рамону Меркадеру, разведчику Джорджу Блейку и, по некоторым сведениям, Киму Филби.

В воспоминаниях Татьяны Молчановой (ныне живёт в Мэриленде, США), как фрагмент древней органики в янтаре, запечатлена картина послевоенного кратовского детства:

«Наша дача находилась на правой стороне от станции Кратово — по ходу поезда. От станции мы шли через сосновый лес-парк, кроны деревьев почти закрывали небо, но было прозрачно и светло. До пруда и станции Детской железной дороги «Пионерская» было ходу 15 минут по песчаной дороге. Наш участок мне представлялся необъятным. Он и вправду был очень большим. От калитки не было видно дома. И не только потому, что дом утопал в зелени. Сначала слева и справа был небольшой сосновый лесок, потом небольшие посадки картошки. А уж только после них открывались цветочные роскошества: клумбы, дорожки, две беседки. Каких только цветов там не было: анютки, настурции, флоксы, табак, гвоздики, пионы, декоративная трава, шиповник, золотые шары, душистый горошек. Цветы менялись сезонно и всегда были ухожены. Колючий малинник из белой и красной малины был моим излюбленным местом пребывания. Лучше той белой малины я никогда больше не ела.

Нижние комнаты отапливались печками — аккуратными и почти незаметными. За домом открывались плантации клубники. Мне помнится сорт «Красавица Загорья», которую обожала вся семья. Яблоням и вишням отводилось светлое место, а белого налива, кисло-сладкого и упругого, с одного дерева было столько, что съесть его не могли. Чёрная смородина, как водится, прижималась к забору, но от этого её урожай и вкус не снижались. В кустах смородины мы играли в дочки-матери, была такая смешная и забытая игра. Но любимой игрой всех ребят был Тарзан. Мы смотрели первого Тарзана 1946–1948 годов. За почётные роли Тарзана и Джейн была драка до слёз. Мне доставалась роль любимой обезьянки Читы. Какими гортанными и специфическими криками мы оглашали всё Кратово! Качели и веревки вздымались выше деревьев, а родители и наша няня зажмуривали глаза и молились. На теле не было живого места от царапин и ушибов, но как счастливы мы были… Плавать я научилась на Кратовском пруду. Тогда лес вокруг пруда не называли парком. Прогалины между деревьями белели песком. Там просто стелили одеяла и располагались на почти целый день. Почему-то помнится, что погода летом всегда была тёплая. Пруд казался огромным, чистым, дно песчаное. Наверное, он был глубоким, потому что ребята ныряли. Мы с няней часто ходили пешком до «42-го километра» и даже до Раменского. По дороге собирали грибы. А однажды за мной серьёзно погнался бык. Тогда между Кратово и 42-ым паслись стада. Поезда Детской железной дороги ходили довольно часто. Паровозик тащил нарядные открытые вагончики с громким пыхтеньем и тревожными завывающими сигналами. Едва успев добежать до калитки, отчаянно махали ему руками, а ребята-пассажиры нам отвечали… По той же улице, где наша дача, можно было дойти до Жуковского, где на углу пузатая бочка отмеривала замечательный квас, холодный и пенистый. Кратово, Кратово…»

Всё это было частью детского мира Олега Лушникова — только его родители не увлекались огородничеством.

Нина Николаевна Лушникова. Жизнь в цвету

Дачный домик Лушниковых в Кратове

Семейная дача располагалась возле платформы «42-й километр», на границе города Раменское и Кратова, в дачном кооперативе «Научные работники». Дом скромный, но ладный, с террасой, с небольшой мансардой, составляющей второй этаж. Участок большой, лесистый. Сажали на нём по большей части цветы. На одной из фотографий маленький Алик сидит среди цветов с аккордеоном. Сказывалась наследственная музыкальность, и в будущем он не забывал об этом инструменте, иногда наигрывал что-то для себя.

На дачном приволье в 1957 году с Олегом познакомился Володя (Владимир Григорьевич) Таякин. Их участки, хоть и относились к разным кооперативам, были недалеки друг от друга. Да и вообще все, кто собрался под кратовскими соснами, жили в уютном единении. Неприличным считалось отгораживаться от соседей глухим забором, ставили символические оградки из штакетника. Лушниковы соседствовали и дружили с семьёй Лаврентьевых, в лёгкой ограде между дачами для ещё большего удобства общения сделали калитку. Миша Лаврентьев был другом Олега. Родители Миши поставили на своём участке стол для настольного тенниса — хороший, с правильным покрытием. К нему сходилась молодёжь группами по 20–25 человек, народ весьма разновозрастный, некоторые старше 20 лет, да и сорокалетние могли примкнуть к компании. Каждый день проходил чемпионат, и победителем традиционно становился Алик Лушников. Именно так, по имени и фамилии, его называли за глаза. Одногодки были Петьками и Мишками, а про него говорили с оттенком уважительной церемонной учтивости. Алик был высокого роста, хорошо сложен, стрижка на светлых волосах казалась очень красивой, они лежали волной ото лба, создавая небудничный, возвышенно-русский (как виделось Таякину) образ. Кроме настольного тенниса, самозабвенно играл в футбол и волейбол. В спортивных достижениях он превосходил сверстников, всегда стремился побеждать, но был чужд бахвальства или, тем более, презрения к соперникам. Подружившись с Володей, очень за него болел во время турниров по настольному теннису.

«Летом мы не читали книг, — признаётся Владимир Григорьевич. — Так много было других, живых дел. С утра уезжали на велосипедах к котлованам у ЦАГИ. Не знаю их назначения, главное, что они заполнились водой, и мы в них прекрасно купались. Когда возвращались, пора уже было играть в теннис.

При этом в Алике мы инстинктивно чувствовали и ценили интеллигентность. Я не то чтобы близко знал его родителей, брата, но не было сомнений, что в этой семье очень правильные отношения. В МГИМО — сначала на вечерний — Олег поступил в 1961, и в последнее лето перед вступительными экзаменами по утрам занимался, не ездил с нами купаться. Но чрезвычайной занятости не изображал, во второй половине дня присоединялся к нашей компании. Мы, собственно, тогда даже не задумывались о том, как много он знает, каков его интеллектуальный потенциал. Между прочим, Олег уже тогда владел английским на уровне выше среднего общеобразовательного, но никогда этого не выпячивал. Когда узнали, в каком вузе он учится, удивились — и не удивились. Олег, конечно, по складу был гуманитарий, не естественник, ему была дорога в МГУ или в МГИМО».

То, что в свете дачного лета казалось таким простым и естественным, было на деле итогом целеустремлённой работы — только делал её Олег, как и всё в жизни, спокойно, без надрыва.

Он всегда был старательным, но без ботанского занудства учеником. Получив в четвёртом классе школы №103 грамоту за успехи в учёбе, с трепетом написал на обороте: «Моя похвальная грамота… за отличные успехи». Тут же — пожелания на будущее, написанные, видимо, учителями. Одно из них — «Поспешай медленно».

Олег Лушников. Хороший ученик

Старинная грамота и письмена на ней

Оборотная сторона грамоты

После переезда на Университетский, с девятого класса, Олег учился в школе-новостройке № 2 по Ленинскому проспекту — позже здание отнесли к улице Лидии Фотиевой. Первый директор этой школы — Владимир Фёдорович Овчинников. Незаурядный человек, очень красивый и суровый, все уважительно называли его Шефом, вспоминают ученики. По личным романтическим соображениям он отказался от политической карьеры и со всей нерастраченной энергией начал превращать школу в нечто неповторимое. Толчок к этому дала очередная школьная реформа. Школам из «средних» и «полных средних» было приказано срочно преобразоваться в «общеобразовательные трудовые политехнические с производственным обучением». Производственное обучение надлежало устраивать путём заключения специальных договоров с близлежащими промышленными предприятиями, гаражами, фабриками, стройками. По окончании школы выпускник, наряду с аттестатом, должен был получить и свидетельство о рабочей квалификации с присвоенным ему разрядом. Для этого ввели дополнительный год обучения, и школы стали 11-летними. Физико-математическая специализация школы № 2 началась с того, что директор организовал производственную практику учеников по исключительно модной специальности «радиомонтажник» (а позже — «программист») в одном из институтов Академии наук СССР. В школе оборудовали мастерские, а фактически — малые цеха по сборке радиоэлектронных плат для только-только выходивших из идеологического подполья ЭВМ и другой сложной автоматической аппаратуры. Такое решение вызвало приток в школу детей сотрудников расположенных на Ленинском проспекте академических институтов. В свою очередь, родители этих детей привлекались в школу в качестве лекторов и преподавателей. В школе не было младших классов с первого по пятый, и за счёт этого удавалось содержать гораздо большее количество старших классов с шестого по десятый, чем в обычных московских школах. Приём в эти классы производился на конкурсной основе по результатам собеседований.

Занятия по математике и физике часто вели ведущие учёные — профессор Е.Б. Дынкин, член-корреспондент Академии наук (затем — академик) И.М. Гельфанд, профессор Ю.Л. Климонтович и другие. Предметы гуманитарного цикла преподавали А.А. Якобсон, В.И. Камянов, Г.Н. Фейн, Ф.А. Раскольников, З.А. Блюмина, И.С. Збарский, Г.А. Богуславский, Ю.Л. Гаврилов, Т.И. Олегина, Л.П. Вахурина. В школе был свой театр, проходили публичные лекции и концерты. Здесь сложилось дружеское сообщество неординарных учителей и учеников.

В годы, когда здесь учился Олег Лушников, школа только начинала свой путь к преобразованиям. Но её уже определившийся новаторский, творческий дух должен был повлиять на становление его характера.

Школьный друг Евгений Алексеевич Яковлев вспоминает, как они быстро сошлись с очень положительным, общительным без суетливости Олегом, твёрдым «хорошистом», заинтересованным участником самых разных дел. Сложился своего рода ансамбль: Олег играл на аккордеоне, Баграт Орахелашливи — на пианино, Женя Яковлев «стучал по тарелочкам». В школе процветало туристическое движение — заслуга учителя-подвижника, «географа» Алексея Филипповича Макеева. Он жил своей профессией. Зимой каждое воскресенье отправлялся с учениками в «малую московскую кругосветку». Это было популярное в те годы начинание. С одного из московских вокзалов школьники отъезжали километров на 50 от столицы, становились на лыжи и шли до другой железнодорожной ветки из тех, что лучами расходятся от Москвы. Там садились на электричку и возвращались в город. Иногда такие путешествия были тематическими, например, посвящались памятным датам битвы за Москву.

Олег занимался лёгкой атлетикой — метание копья, прыжки в высоту, в длину и тройные, бег. Защищал честь района в городских состязаниях по бегу, и на финише его принимал на руки весь класс. Они «болели» друг за друга на всех соревнованиях.

Однажды Женя Яковлев, придя в гости к Лушниковым, услышал из приёмника английскую речь. Даже слегка оторопел: что за «голоса» ловит его друг? Олег спокойно объяснил, что так вот погружаться в стихию живой речи посоветовал ему репетитор. Это были старшие классы, уже определились планы на будущее. Отдаваясь многому, он был целеустремлённым, видел «главную линию жизни», и родители помогали выдерживать направление.

 

Грань третья. Наследники канцлера Горчакова

 

Открытие своего призвания — один из самых важных и загадочных моментов в человеческой жизни. Всё же, ища разгадку этой тайны, мы имеем право опираться на известные нам обстоятельства. Главное из них — конечно, пример старшего брата Игоря, который блестяще учился в МГИМО и быстро добился впечатляющих карьерных успехов. Это очевидное объяснение требует, однако, отметить: братья, очень похожие внешне и любящие друг друга, характерами сильно различались. Игорь безудержно стремился ко всем радостям жизни, всегда охотно пользовался естественными правами красоты, привлекавшей женские сердца. Сам абрис его лица, если сравнивать с младшим братом, отличается резкостью, на красивое лицо словно падает тревожная тень. Почему-то он напоминает кинобунтарей пятидесятых-шестидесятых, то ли Збигнева Цибульского, то ли Джеймса Дина, тех, что «живут быстро и умирают молодыми»…

Игорь Лушников

А вот Олег — типаж из хорошего советского фильма. Настоящий мужской характер совсем не мешал ему быть мягким и ласковым, поведение его всегда отличалось взвешенностью. С детства он умел понять настроение другого человека, выслушать и найти нужные слова. Мать называла его «мой валокординчик». Это прозвание, такое случайное, домашнее, несерьёзное и такое подлинное, осталось пронзительной памятью о том, что всегда давал Олег близким, о нежности, понимании и помощи…

Нина Николаевна Лушникова с младшим сыном. «Мой валокординчик»

Олег Лушников на пороге взрослой жизни

Без сомнения, в выборе жизненного пути, как и во всём остальном, младший брат не был бездумным подражателем старшего. Но, конечно, от Игоря он мог узнать много такого, что по-настоящему влекло именно в МГИМО.

Датой создания Московского государственного института международных отношений принято считать 14 октября 1944 года, когда Совнарком преобразовал Международный факультет МГУ в самостоятельное учебное заведение. В первые годы в вузе существовало три факультета: международный, экономический  и правовой.

До этого во времена Сталина была создана Высшая дипломатическая школа. Туда шли простые рабочие люди, получившие инженерное или техническое образование. Однако в период десталинизации новичков на службу в МИД начали набирать из МГИМО. В новом институте был большой конкурс, требовалось знание иностранных языков. Идейная выдержанность не гарантировала место в вузе. Дипломатическую элиту старались формировать из знающих и думающих людей, а не пробивных карьеристов.

Питомник дипломатов на ходу реформировали с учётом требований времени. Срок обучения увеличили с трёх до шести лет, образование становилось более профессиональным за счёт интенсивной лингвистической подготовки и доступа к объективной разносторонней информации об иностранных государствах.

Важной особенностью в обучении был учёт региональной специфики. Этому в большой степени способствовало присоединение к МГИМО в 1955 году Московского института востоковедения — наследника знаменитого Лазаревского училища восточных языков, основанного ещё в 1815 году. Оттуда в МГИМО пришли крупнейшие учёные-востоковеды.

В 1958 году МГИМО объединился с Институтом внешней торговли. Так возник факультет внешней торговли, который через год получил название факультета международных экономических отношений (включал коммерческое и валютно-кредитное отделения). Именно на этом факультете предстояло учиться Олегу.

От МГУ кузница дипломатических кадров унаследовала когорту блистательных преподавателей. Это о них ученики впоследствии писали: «Наше обучение шло в последних лучах славы истинной русской интеллигенции. Е. Тарле, А. Манфред, И. Витвер, Н. Баранский, М. Лившиц и многие другие передавали нам не только богатые фактические знания, но и большой духовный и моральный заряд целеустремленности, уважения и любви к России, умения самостоятельно мыслить» (В. Коллонтай).

Частью университетского наследства были принципы широты и фундаментальности образования. Как отмечает академик А.В. Торкунов, «первые преподаватели института — академики и профессора — превращали свои талантливые лекции в инструменты активного приобщения студентов к научному мышлению, к аналитической и исследовательской работе. В ответ на этот «интеллектуальный пир» студенты демонстрировали неординарные усилия, упорство и последовательность в обретении профессии, именно с этой позиции рассматривая весь учебный процесс. Такого рода постоянный научный поиск преподавателей и заинтересованное участие в нём студентов, их совместная ответственность не только в образовании, но и в воспитании профессиональных дипломатов и специалистов-международников превратились в традицию, передаваемую мгимовцами из поколения в поколение».

К этим традициям добавилась неразрывная связь теории и практики, то есть повседневные контакты с Министерством иностранных дел. Перед студентами выступали ведущие отечественные дипломаты. Читали лекции и вели семинары известнейшие учёные-международники С.Б. Крылов, В.Н. Дурденевский, В.Г. Трухановский, которым довелось участвовать в подготовке и проведении Ялтинской и Потсдамской конференций, в создании Организации Объединённых Наций и в других исторических событиях, в послевоенном политическом обустройстве Европы и Азии.

Традиции отечественной науки и российской дипломатии, просвещённая державность, политический реализм — всё это впитывали молодые умы и души. Любимым героем истории российской дипломатии для мгимовцев стал канцлер Александр Михайлович Горчаков, легендарный глава русского внешнеполитического ведомства при Александре II, соученик Пушкина.

В своих «Воспоминаниях бывшего лицеиста» Э.А. Араб-Оглы пишет: «Создавалось впечатление, что наш институт, пусть отдалённо, но в чём-то напоминал Царскосельский лицей, а сами мы чувствовали себя лицеистами». Сходство с Александровским лицеем упрочилось тем, что ещё в первые годы своего существования МГИМО переехал в здание Николаевского (Катковского) лицея на Крымской площади, в котором когда-то учились многие выдающиеся деятели России «серебряного века».

Всячески поддерживались разные формы студенческой самодеятельности: научное студенческого общество, стенная газета «Международник» — в ней начинал, например, Валентин Зорин, глазами которого советские люди видели потом Америку, научный и литературный журналы, театры на английском, немецком, французском и испанском языках, сатирические обозрения институтской жизни (капустники), спортивные состязания и многое другое. Были и точки соприкосновения с менее возвышенными сторонами жизни — мгимовцы работали на стройках и полях. Студент Олег Лушников в годы учёбы, как и всю жизнь, истово занимался спортом.

Конечно, учились в уникальном вузе и представители «золотой молодёжи», тоже, впрочем, по-разному относившиеся к жизни и к образованию. В будущем с МГИМО всё теснее связывалось для простого обывателя представление о недоступной престижности. Но к истории становления дипломата Лушникова это не имеет отношения. Без риска ошибиться можно утверждать, что он не чужд был естественного честолюбия — естественного для человека с такой сильной, здоровой, уже привыкшей к победам и успехам натурой. Но у этого честолюбия была благородная основа, и оно никак не сводилось к простому самоутверждению. Образование открыло перед Олегом Лушниковым перспективу участия в Большом Деле, сформировало его просвещённый патриотизм в гармонии с интеллектуальной свободой. Может быть, в дипломатической сфере он увидел возможности участвовать в жизни на том уровне, где происходит что-то важное, исторически значимое.

Олег Лушников на фоне alma mater

Тяжёлая реальность холодной войны, усложнение картины мира — всё это стало историческим вызовом для нового поколения дипломатов. Надо было искать выход из тупиков конфронтации, определять пути в будущее — и многие искренне верили, что это будущее определит развитие социалистической системы, развёртывание её гуманистического, социального, экономического потенциала. Такой взгляд в МГИМО не навязывался, а рождался в дискуссиях, на путях интеллектуального поиска, который опирался на факты, на информацию без искажающих фильтров идеологии. Здесь истоки широчайшего кругозора Олега Лушникова, его способности к масштабному анализу региональных проблем. Он специализировался на экономике и умел видеть в ней живую основу жизни. Верил, что разумное преобразование «экономического базиса» есть надёжное средство улучшения жизни, а «взаимовыгодное сотрудничество» порождает и укрепляет истинно дружеские отношения. С этой убеждённостью и вышел из институтских стен в большую жизнь.

Олег Лушников. В начале славных дел

Уже в те годы стечение обстоятельств, оказавшееся счастливым, определило ту область, в которой Олегу Евгеньевичу предстояло работать многие десятилетия. Когда студенты выбирали для изучения второй язык, он чуть-чуть промедлил с решением, и вариантов осталось не так много. Чешский показался ему самым подходящим из них. По его словам, в семье были не очень довольны тем, что так получилось. Престижными для карьеры считались основные европейские языки. Да и он сам тогда ещё не представлял себе, насколько широкий доступ к освоению европейской и мировой культуры открывает чешский язык. Чешская культура, давшая миру известнейших писателей, поэтов, художников, композиторов, признана во всем мире. Значительным феноменом европейской культуры, при этом глубоко национальным, стал чешский модерн. Словом, Олег Лушников сделал прекрасный выбор.

Чешскому языку в МГИМО студент Олег Лушников учился у Евгении Романовны Роговской, которую всю жизнь  вспоминал с большой благодарностью. Надо сказать, что преподавателям славянских языков в тот период времени многое приходилось начинать «с нуля». Возможности были совершенно другие: зачастую огромную роль играл собственный энтузиазм этих замечательных преподавателей-первопроходцев. Помимо истории языка, грамматики и диалектологии, Евгения Романовна, по воспоминаниям ее учеников, большое значение придавала языковой и речевой практике. Алексей Сергеевич Березин вспоминает, как много времени приходилось проводить в лингафонном кабинете, слушая записи на бобинных магнитофонах, а, кроме того, Роговская одобряла желание студентов использовать полученные в аудиториях знания в работе с делегациями.

В это время глубже и разнообразнее становились связи между социалистическими странами, начала развиваться практика студенческого обмена. В 1963 году Олег Лушников, уже прилично владевший чешским, отправился на стажировку в Карлов университет в Праге. На одной из первых фотографий Олега в Праге есть надпись: «20.1.63. А это я. Не верится, я в ЧССР! В первый раз в жизни».

Олег Лушников. Впервые в Праге

Всё ярче раскрывалась его лингвистическая одарённость. Он с успехом изучал несколько славянских языков помимо чешского — прежде всего словацкий. Уже тогда знающие люди отмечали, что юноша постиг такие тонкости чешского языка, какие многим недоступны и после многих лет обучения. А ещё Олег пользовался любой возможностью узнать, увидеть прекрасную страну, которую сразу полюбил. У него здесь появились друзья. Юный стажёр Лушников представлял свою страну самым достойным образом — не только потому, что положение обязывало. Это определялось цельностью и обаянием его личности — и осталось неизменным в будущем, на всех этапах его жизненного пути.

Олег Лушников с группой студентов Университета 17 ноября — специального высшего учебного заведения для молодёжи из стран «третьего мира»

Осенью 1965 года в Москве проходила международная выставка каучука. Олег Лушников был переводчиком при стенде Великобритании. Лариса Смариго, выпускница зарубежного отделения экономического факультета МГУ, пришла на эту выставку, потому что подобные события относились к сфере её научных интересов. Более того, год назад она сама работала на выставке подобного формата. У памятного ещё по прошлому году стенда увидела молодого человека, в котором сразу оценила не только красоту, но и интеллигентность, непоказную и несомненную. Разговор завязался так естественно и свободно, как будто иначе и быть не могло. Хватило его до закрытия выставки и ещё на всё время, пока они вместе добирались до станции метро «Университет». Той самой, где снималась финальная сцена самого радостного фильма «оттепели» «Я шагаю по Москве» и Никита Михалков пел: «Над лодкой белый парус распущу, пока не знаю, с кем». С этой светлой станции каждый отправился к себе домой с предчувствием, что встреча не будет последней. Они сразу поняли, как много между ними общего. Лариса была чуть старше. К тому же и более суровый жизненный опыт делал её, может быть, в чём-то взрослее Олега, тоже, впрочем, начисто лишённого инфантилизма. Судьба распорядилась так, что она, её сестра Валентина и брат Евгений росли без отца. Иван Смариго, педагог по образованию, ещё до войны решил стать кадровым военным. В начале войны готовил пополнение, просился на фронт. Служил в танковой разведке и погиб в 1942 году в битве за Сталинград. Осиротели трое детей, младшей, Вале, было только три месяца.

Иван Алексеевич Смариго, отец Ларисы Лушниковой

Их мама, Ирина Михайловна, стала бухгалтером, работала в Военно-химической академии фининспектором, забыв про диплом филолога. Все её дети отличались целеустремлённостью. Лариса с первого класса училась на одни пятёрки. Придя из школы и пообедав, садилась без промедления за уроки — чей-либо контроль не требовался при такой силе воли и самодисциплине. Для младшей сестры была добрым примером. Обе с раннего детства занимались танцами, Валю даже звали в балетную школу Большого театра.

Лариса окончила школу с золотой медалью, с блеском отучилась в МГУ, поступила в аспирантуру и теперь писала диссертацию.

Лариса Смариго, в замужестве Лушникова

Круг её научных интересов был широк — экономика Англии, Югославии, арабских стран. В Институте народов Азии АН СССР ей предложили заняться арабскими языками. Так формировался серьёзный, «штучный» специалист. Конечно, двум увлечённым своей профессией молодым людям было что обсудить. И почти сразу Лариса Ивановна поняла, что рядом с ней настоящий мужчина с серьёзными жизненными устремлениями. Сразу после этой встречи Олег слёг с ангиной, но через неделю, в праздничный день 7 ноября, ждал её в метро с букетом цветов — такая самоотверженность не могла не тронуть.

Свадьбу по настоянию Ларисы отложили до защиты её диссертации, но и до назначенного срока они уже жили новой жизнью. Помогали друг другу в научных занятиях, тосковали в разлуке. Этим притяжением к любимому человеку заряжен «роман в письмах», которые Олег писал Ларисе из поездки в Таиланд на конференцию СЭВ. Он так мечтает снова увидеть её, что впечатления от дальней необычной «заграницы» как будто не очень его занимают. На заработанные в командировке деньги невесте купили строгое, стильное свадебное платье.

Рождение новой семьи. Свадьба Олега и Ларисы Лушниковых

Они поженились 9 февраля 1968 года. А 8 января 1969 года родился старший сын Сергей. «Какой хорошенький! Но почему такой красный?» — спросил счастливый, но неопытный отец, впервые увидев его.

Младший, Андрей, появился на свет 1 января 1975 года — в Праге.

Лариса и Олег Лушниковы. Молодые родители с сыном Сергеем

С обретением любви и семьи определилось главное в жизни Олега Евгеньевича Лушникова, пришли осознанность каждого шага и ответственность, с которых и начинается настоящая взрослая жизнь.

 

Грань четвёртая. Становление дипломата

 

В эти годы он утвердился и в выборе своего Дела — это тоже был выбор навсегда. В сознании непосвящённого представление о дипломатической службе возникает элегантной картинкой. Особенно привлекательной она казалась в советские времена: подумать только, некоторым счастливцам дано видеть большой мир, для остальных недоступный! Фотографии, запечатлевшие «рабочие моменты» из жизни Олега Евгеньевича, далеки от таких поверхностных, с оттенком зависти представлений. Эти кадры по большей части вполне официальны, что называется, протокольны. И всё равно получается серия образов с настроением особой сосредоточенности, даже напряжения… Да, эта работа требовала постоянной мобилизации, заставляла человека отдавать себе — само собой, и тем, у кого были соответствующие полномочия — отчёт даже о незначительных нюансах своего поведения. Только нельзя смотреть на всё это через нынешнюю, так знакомую многим оптику офисной карьерной суеты. Самоограничение и стрессы сложной работы искупались сознанием: она по-настоящему важна для Родины и всего человечества, пусть с трудом, но идущего по пути прогресса, к прочному миру и всеобщему процветанию. Те, кто честно трудился ради этой общей цели, становились настоящими друзьями. А сознание достойно исполненного долга давало ту внутреннюю гармонию, что позволяла воспринимать мир открытой, счастливой душой. И всё это запечатлено в «трудовой биографии» дипломата Лушникова. Её помогли воспроизвести коллеги, соратники, которых связала с Олегом Евгеньевичем дружба на всю жизнь.

Он был удивительно разносторонним профессионалом. Конечно, разные аспекты его деятельности неразрывно связаны, но при этом каждый «самодостаточен» и заслуживает отдельного рассказа. А начать можно с того, который больше других был на виду. И на слуху.

Весной 1966 года на доске почёта МГИМО появился приказ, которым ректор объявил благодарность нескольким студентам старших курсов. Ребята успешно отработали в качестве переводчиков-синхронистов на очередном съезде КПСС. Среди них был и Олег Лушников. Он работал с чехословацкой делегацией. Эту благодарность видел и запомнил Алексей Березин, тогда студент-первокурсник. Потом, работая в Праге и став другом Олега Евгеньевича, Алексей Сергеевич слышал от него рассказы о курьёзных случаях из практики синхронного перевода. В воспоминаниях всё это представало забавным. Но в тот момент, когда случались подобные казусы, они здорово «встряхивали» переводчика, требовали мгновенной реакции, находчивости, порой — смелости. На своём первом съезде Олег переводил для гостей выступление директора рыбозаводного совхоза. Тот увлечённо сыпал данными о тоннах выловленной рыбы самых разных видов, в том числе и довольно экзотических. Перевести на чешский щуку, карпа и судака было нетрудно, а вот перевода редких названий начинающий синхронист не знал. Пришлось обобщить и сказать, что «отрасль добилась успехов и в воспроизводстве другой рыбы крупных, средних и мелких размеров».

С годами всё прочнее утверждалась репутация Олега Евгеньевича в этой сфере. Он, по определению А.С. Березина, входил в состав группы первоклассных синхронистов, допускавшихся к работе на партийных съездах, конференциях, научных форумах. Эту плеяду составляли А. Бабушкин, Г. Азанчеева, Л. Медведева, А. Космынин и другие.

Позднее, после перехода в Отдел ЦК КПСС по связям с рабочими и коммунистическими партиями братских стран, о чём подробный рассказ впереди, безупречному синхронисту Лушникову доверили роль «человека за спиной», основного личного переводчика на официальных и приватных встречах первых лиц СССР и ЧССС, России и Чехии. Государства меняли названия, границы, идеологические устои, а Олег Евгеньевич оставался на своём посту. Он был посредником в диалогах Леонида Брежнева и Густава Гусака, Михаила Горбачёва и последнего генерального секретаря ЦК КП Чехословакии Милоша Якеша, Бориса Ельцина и Вацлава Гавела.

Фотографии из личного архива — настоящие исторические документы. Вот серия, где Олег Евгеньевич «за спиной» старых, уставших, но держащихся с привычным стоицизмом Брежнева, Константина Устиновича Черненко (тогда, при живом Леониде Ильиче, ещё, естественно, не генсека) и Гусака. За плечами каждого — история масштабных решений, поражений и побед, человеческих драм. По воспоминаниям некоторых приближённых Брежнева, у Леонида Ильича из всех лидеров соцстран именно с Гусаком были самые тёплые, доверительные отношения. В эпоху Пражской весны Гусак стал сподвижником Александра Дубчека в проведении реформ. А потом, когда обозначились последствия возможной конфронтации с Советским Союзом, призвал товарищей-реформаторов к компромиссу, нашёл общий язык с руководством СССР и начал осуществлять «нормализацию», вводя чехословацкую политику в мейнстрим Восточного блока. Мягкий, интеллигентный человек, он прекрасно говорил по-русски, для их приватных бесед с Брежневым переводчик как раз был не нужен.

Олег Евгеньевич Лушников с тремя первыми лицами: Черненко, Гусак, Брежнев

Другая фотография — новая историческая эпоха. Горбачёв с помощью переводчика — Олега Лушникова — беседует с чехом в рабочем халате — человеком похожим на интеллигентного заводского мастера. Затем в «горбачёвской» серии стоп-кадров: массовость и градус народного ликования увеличивается крещендо и достигает кульминации в сцене, где Михаилу Сергеевичу и Раисе Максимовне в окружении радостной толпы играет ансамбль скрипачей.

Горбачёв в Праге

А вот уже стоят на одной сцене Борис Николаевич с выражением лица, которое не так просто описать, и Вацлав Гавел, а между ними в центре вольтовой дуги современной истории, соединившей двух лидеров, Олег Евгеньевич.

Олег Евгеньевич Лушников. Между Ельциным и Гавелом

Деликатные моменты возникали и в контактах на высшем уровне. Как-то раз Леонид Ильич на съезде КПЧ отклонился от заготовленного текста доклада и стал говорить «от себя». Олег Евгеньевич мгновенно принял решение переводить слово в слово, хотя от него-то строжайшие инструкции требовали придерживаться заготовленного текста. Потом было серьёзное разбирательство. Лушников стоял на том, что не мог демонстрировать полный бюрократический абсурд чехам, многие из которых знали русский язык.

Олег Евгеньевич Лушников. Посредник между старыми друзьями

«Вовлеченность» в действо современной истории никогда не возбуждала в Олеге желания предъявить миру собственную значимость. Ему были абсолютно чужды высокомерие и снобизм. Он одинаково спокойно, доброжелательно пожимал руку президенту и водителю.

«Стержень нашей профессиональной подготовки — чешский и словацкий языки — предопределяли общую долгосрочную страновую ориентацию»,— со знанием дела обобщает логику своей судьбы и судьбы коллег Алексей Сергеевич Березин. И для Олега Евгеньевича Лушникова его специализация «богемиста» предопределила не только переводческую карьеру, но и другие сферы деятельности, достойные его интеллектуального потенциала, разносторонней одарённости.

Первой вехой на этом пути стала работа в Совете экономической взаимопомощи (СЭВ). Она началась для молодого специалиста в 1966 году, сразу после окончания института. Ему предстояло заниматься экономическими аспектами внешней торговли. Здесь оказалась востребована его экономическая подготовка — и нужно было не правоверное начётничество, но недогматическое творческое понимание сложнейших, жизненно важных проблем.

Олег Евгеньевич Лушников на конференции с участием делегации СЭВ в Бангкоке, 1967 год

История СЭВ начинается с 1949 года. Восточная Европа вошла в сферу особых интересов Советского Союза прежде всего как пространство, которое отделяло его от Западной Европы. В 1957 году западноевропейские страны сформировали Европейское экономическое сообщество (ЕЭС). И СЭВ стал оформляться в мощную организацию, представляющую своего рода социалистическую альтернативу ЕЭС. К такому формату привела логика жизни и реальные экономические потребности. Многие годы деятельность СЭВ играла определяющую роль в сотрудничестве и развитии восточноевропейских стран. Поиск путей такого сотрудничества привёл к развёрнутому стратегическому партнёрству в основополагающих отраслях экономики.

По решению Сессии СЭВ (10-е заседание Сессии, декабрь 1958 года) построили крупнейший в мире нефтепровод «Дружба» протяжённостью свыше 4,5 тыс. километров для транспортировки советской нефти в ВНР, ГДР, ПНР и ЧССР. На 11-м заседании в мае 1959 года приняли решение о параллельной работе объединённых энергосистем «Мир». В 1962 году в Праге начало свою деятельность Центральное диспетчерское управление объединённых энергосистем.

В этом же 1962 году были одобрены «Основные принципы международного социалистического разделения труда». Становилось более тесным сотрудничество в области координации народно-хозяйственных планов стран СЭВ.

Для организации сотрудничества в конкретных областях экономики создавались международные экономические организации. В октябре 1963 года было подписано Соглашение о многосторонних расчётах в переводных рублях и организации Международного банка экономического сотрудничества. 1 января 1970 года образован Международный инвестиционный банк (МИБ) для предоставления долгосрочных и среднесрочных кредитов участникам СЭВ.

Комплексная программа дальнейшего углубления и совершенствования сотрудничества и развития социалистической экономической интеграции стран-членов СЭВ на 20 лет была принята в июле 1971 года. Дружественные государства участвовали в совместном строительстве крупных промышленных предприятий, магистральных газопроводов, линий электропередачи и других высокотехнологичных объектов, например, заводов по производству металлорежущих станков с программным управлением. Соглашения охватывали свыше 3 800 наименований сложной продукции. В 1972–1974 годах страны СЭВ создали международную экономическую организацию «Интерэлектро», хозяйственные объединения «Интератомэнерго», «Интертекстильмаш», «Интерхимволокно», «Интератоминструмент».

На долю стран СЭВ приходились 18,5 процентов территории и 9,4 процента населения земного шара, а ещё — в середине семидесятых — треть мирового промышленного производства. Правда, их доля в мировой торговле составляла лишь 9,5 процентов. Причины тому — как последствия введения государственной монополии на внешнюю торговлю, так и несовершенный ценовой механизм, регулирующий торговлю.

Эти важнейшие вопросы исторического развития стран социализма были содержанием деятельности научно-исследовательских институтов в СССР и братских странах. В одном из них работал Олег Евгеньевич с 1970 до 1974 года — Институт экономики мировой социалистической системы АН СССР (позднее Институт международных экономических и политических исследований РАН, ныне Институт экономики РАН). В его стенах он подготовил и защитил диссертацию на соискание учёной степени кандидата экономических наук.

 

Грань пятая. Чехословакия — любовь на всю жизнь

 

И вот пришло время применить созданный огромным трудом научный потенциал в практической деятельности. В1974 году Олег Евгеньевич Лушников с женой и старшим сыном — младшему предстояло родиться уже в Праге — отправился в первую долгосрочную командировку в ЧССР как представитель Института экономики мировой социалистической системы на должность второго, а позднее первого секретаря посольства СССР в этой стране.

Практика таких командировок вошла в систему после решения Секретариата ЦК КПСС об усилении комплексного научного подхода к изучению тенденций формирования социально-экономических процессов в странах «от Пекина до Берлина». Важно было вовремя — то есть как можно раньше — получать сигналы о сбоях в интеграционном сотрудничестве.

«Польза от такого начинания проявилась очень быстро, — вспоминает Алексей Сергеевич Березин. — Благодаря авторитету наших академических институтов делегированным ими специалистам были открыты широкие возможности для регулярных контактов в профессиональной среде, доступ к аналитике. Обратная связь с наукой послужила своеобразным стимулом и для дипломатов Посольств. Более нацеленными стали контакты с представителями местного руководства, выводы и оценки смогли опираться на конкретику, цифры статистики, вариантные подходы, компетентные оппонирующие суждения наших коллег».

Внимание руководства СССР к Чехословакии после «Пражской весны» 1968 года было особым. Объём советских инвестиций в нормализацию политической обстановки не имел аналогов в практике отношений с другими соцстранами.

Конечно, это диктовалось стремлением доказать, что для стран Восточной Европы нет альтернативы социалистическому строю, социалистической экономической интеграции. Но, независимо от политических коннотаций, сделанное тогда было чрезвычайно важно для социально-экономического развития страны: вспомним строительство Пражского метрополитена, начало производства оборудования для АЭС на предприятиях Чехии. Вырос портфель советских заказов на машиностроительную продукцию. Количество контактов, инициатив в развитии сотрудничества по всем линиям требовали от дипломатического состава Посольства больших усилий. «Экономическая группа Посольства, в которой мы трудились, тесно взаимодействовала с торгпредством, представительствами Госплана СССР, Госкомитета по экономическим связям, Госкомитета по науке и технике. Поручения руководства Посольства по переводам, подготовке справочных материалов так и сыпались. В этой обстановке Олег Евгеньевич проявил высокий профессионализм, качества разностороннего, отлично подготовленного специалиста по международным экономическим связям, знатока чехословацкой экономики», — это свидетельство ещё одного коллеги, Владимира Фёдоровича Колмакова.

Олег Евгеньевич Лушников занимался этой деятельностью со всей возможной профессиональной добросовестностью. Но к этому добавлялось то, чего не может предписать профессиональный кодекс. Для него тёплые, гармоничные отношения между Родиной и любимой им Чехословакией были горячей потребностью души, этой идее он служил с рыцарской самоотверженностью.

Он всегда мыслил как убеждённый государственник. С большим уважением относился к военным. В шестидесятые прошёл обучение на курсах подготовки старших офицеров «Выстрел». В августе 1968 находился в лагере воздушно-десантных войск под литовским Шауляем. Совершил несколько прыжков с парашютом. В военных действиях ему участвовать не довелось. Но воспоминания о «десантной молодости» он сохранил на всю жизнь.

Олег Евгеньевич Лушников. Враг не пройдёт

Вернёмся, однако, к мирным дипломатическим будням. При формировании коллективных оценок, — шла ли речь о подготовке политических писем и годовых отчётов или обобщении материалов, затребованных центром, — Олега Евгеньевича всегда отличала способность по самым острым проблемам предлагать рациональные, взвешенные суждения. Делал он это иногда в несколько ироничном ключе, утрируя и тем обнажая проблему, но всегда убеждённо, с готовностью представить и отстаивать свои аргументы.

Он активно выступал перед чешской и словацкой аудиторией, в полной мере используя свою блестящую языковую подготовку. Рассказывал о жизни в СССР, отношениях нашей страны с Чехословакией, делал всё возможное для утверждения добрых чувств к своей Родине. Молодые сотрудники Посольства тянулись за ним и вскоре организовали группу лекторов для работы с чешской аудиторией.

В дипломатической работе — как, впрочем, в любой коллективной деятельности — важна личность руководителя. В те годы послом в Чехословакии был Владимир Владимирович Мацкевич, ранее министр сельского хозяйства СССР и заместитель председателя Госплана, кавалер четырёх орденов Ленина. По виду добродушный, этот человек со столь впечатляющим опытом обладал репутацией очень жёсткого, требовательного, но при этом справедливого руководителя. Рассказывают, что он считал полезным делом профилактические разносы на утренних совещаниях.

Официальной хроникой и протоколом работы Посольства не исчерпывалась жизнь советских дипломатов и их семей. Олег Евгеньевич ехал в Чехословакию, зная и любя её. Для Ларисы Ивановны и Сергея с пересечением границы Чехословакии открылся новый мир. Многие из тех, кто проделал этот путь в советские годы, вспоминают, как сразу менялся пейзаж за окнами поезда: ухоженные села, ровные дороги, множество церквей, зелени, цветов, совершенно другая архитектура. По мере приближения к столице ландшафт становился всё более величественным и в то же время уютным, во всём соразмерным человеку — характерное для Чехословакии сочетание. Из множества деталей складывался, всё время обогащаясь, образ удивительной страны, где всё дышало историей — и современным, до мелочей продуманным комфортом.

Поезда в Прагу и обратно в те времена шли двумя маршрутами: через Брест — белорусский маршрут с Белорусского вокзала и через Чоп — украинский маршрут с Киевского. Второй был на несколько часов длиннее, но, судя по всему, ранее считался основным, потому что среди дипломатов ходила поговорка «Не говори «гоп», пока не переедешь Чоп». Это означало, что между моментом назначения на работу за границей и фактическим её началом может произойти многое, и самые разные обстоятельства способны помешать долгожданному осуществлению заветных планов.

Каждый раз на границе около двух часов приходилось ждать, пока у состава поменяют колёсные пары — ширина колеи в Советском Союзе и за рубежом различалась. Белорусский маршрут был хорош тем, что за это время желающие успевали побывать в Брестской крепости.

Небольшой Пражский вокзал поражал идеальной чистотой, слаженной работой всех служб. Элегантным и уютным был и район Прага 6, Дейвице, где находились виллы представителей местной политической элиты и Посольства, в том числе и советское (ныне российское).

Здание особняка нашего Посольства было построено перед Второй мировой войной по проекту французского архитектора Терио в стиле неоэклектизма, под влиянием французской архитектуры XVII–XVIII веков. При строительстве использовались многие материалы, элементы внутренней отделки и бронзовая фурнитура из Франции. Дипломатической карьеры особняка никто тогда не предвидел. Это была одна из резиденций чешского предпринимателя Печека. Владелец с началом фашистской оккупации покинул Чехословакию. После войны здание с прилегающей территорией было передано под советское Посольство, а другой особняк Печека стал резиденцией посла США.

Посольство счастливо соседствует со знаменитым парком Стромовка. С XIII века на этих землях располагались королевские охотничьи угодья, проходили рыцарские турниры. С 1804 года это общедоступный парк. Здесь стоят вековые дубы, каштаны и платаны. Последний раз зелёные насаждения обновлялись в конце XIX века, когда посадили очень много хвойных деревьев, среди них — голубые ели. Есть в парке и розовый сад, и плакучие ивы сказочной красоты. Несколько озёр — оазис для водяных лилий и утиных семейств. В середине семидесятых на одном из водоёмов жили чёрные и белые лебеди, с достоинством принимающие хлеб от посетителей. На берегу одного из озер возлежит скульптура девушки, олицетворяя отдых и расслабление у воды. Пражане иногда называют её общедоступной. В 1975 году налетевший на город ураган выворотил из земли множество старых деревьев, а на огромных стволах лежали розы, тоже вырванные и брошенные ветром. Но вскоре парк вновь обрёл свою взлелеянную веками красоту, и снова можно было наблюдать вечную стромовскую идиллию: по широким аллеям гуляют молодые мамы с колясками, на небольших полянах горожане устраивают аккуратные пикники. Гуляли здесь и Лушниковы, катали в коляске новорождённого Андрея.

Дипломаты получали квартиры в жилом комплексе Посольства, жили рядом, их дети вместе учились, играли в одной песочнице. Между семьями складывалась крепкая, на всю жизнь, дружба. Проходя вечером с работы домой мимо этих песочниц, Олег Евгеньевич часто останавливался, шутил с ребятами, расспрашивал об их важных делах. За это младшие детишки его просто обожали. А те, что постарше, уважали за отношение к спорту, азартное увлечение волейболом, футболом и теннисом.

Субботник в Посольстве. Большая семья

Дети учились в замечательной школе. Ещё в 1921 году в Праге началась история реальной русской гимназии. В ней учились дети тех, кто оставил Россию после событий 1917 года.

В 1939 году гимназия справила первое новоселье, переехав в новое здание в районе Панкрац, которое было построено специально для неё. Во время оккупации Праги фашисты организовали в здании госпиталь. Но после войны здесь вновь зазвучали детские голоса. Школу отдали в ведение представительств СССР, с 1953 года она становится школой при посольстве СССР в Чехословакии. Конечно, она была одним из центров «домашней жизни» Посольства. Лушниковы с радостью участвовали в школьных мероприятиях всей семьёй, получали грамоты за победы в семейных спортивных турнирах.

Легко наладился быт. Уже тогда продовольственные супермаркеты в Праге мало чем отличались от западных стандартов. Повсюду ждали покупателей частные и государственные магазины и лавочки, впечатляющие фруктовые и овощные базарчики. Можно было купить разнообразные мясные полуфабрикаты, колбасы, высочайшего качества ветчину — «шунку», тонко нарезаемую специальными резаками, сыры, молочные продукты, в том числе йогурты, которых в Советском Союзе тогда не знали. Кока-кола и пепси производились в Чехословакии по лицензии ещё с сороковых годов.

Отменное чешское пиво — визитная карточка страны — продавалось на каждом шагу, различные его сорта подавались во всех кафе и пивных ресторанах. Исторически прославленные «У Калиха» и «У Флеку» — места паломничества туристов. Знаменитые кнедлики и гуляши, свиные ножки, капуста во всех её видах были очень популярны в качестве закуски.

В центре Праги были магазины, где продавали итальянскую, французскую одежду, знаменитый Дом моды. В них всегда можно было купить вещи высокого качества. Картину потребительского рая дополняли «Тузексы» — сеть магазинов типа нашей «Берёзки», в которых за валюту и сертификаты-боны продавали лучшие чехословацкие и западные товары.

В семидесятые на дорогах Чехословакии можно было встретить множество иномарок. Яркой расцветкой привлекали так называемые пункты продажи автомобилей, дилерские центры, все они контролировались государством. Самой популярной среди местных марок была «Шкода».

Даже в относительно узкой части Старого города не возникало серьёзных автомобильных пробок, настолько чётко работали светофоры и дорожная полиция. Поражала и скорость трамваев. Пути были проложены так, что они практически не мешали пешеходам и автомобилям, несмотря на плотную застройку, узкие дороги и затруднённость манёвра. Это достигалось и благодаря высокой сознательности участников движения, они уважали друг друга и соблюдали правила.

9 мая 1974 года торжественно открылась первая линия пражского метрополитена, официально названного «стройкой чехословацко-советской дружбы», это сделало ещё более удобной транспортную систему города.

Очень развита и доступна каждому была индустрия развлечений. В пражских кинотеатрах показывали мировые кинохиты. Билет в одно из самых популярных столичных варьете «Люцерна» стоил 100 чешских крон, и предлагались в подобных заведениях эстрадные программы хорошего вкуса. Выходили «журналы по интересам» — в общем-то аналоги современной «женской», «мужской», «молодежной» глянцевой прессы: «Власта», «Кветы», «Млады свет» и тому подобные. Они были практически свободны от идеологического отягощения, во всяком случае, от идеологических штампов. В них гораздо свободнее, чем считалось допустимым в СССР, обсуждались деликатные темы. Особая аура либерального свободомыслия окружала молодёжный журнал «Млады свет».

9 мая 1973 года началось цветное телевещание. Привычная сетка телепередач — детский «Вечерничек», политические («Телегазета») и спортивные («Голы, очки, секунды») новости, развлекательные программы — объединила население страны. Непременным атрибутом вещания были сериалы чехословацкого производства вроде «Тридцати случаев майора Земана», «Человека на ратуше», «Женщины за прилавком», «Больницы на окраине города». Последний — до сих пор любимая многими сага о работе и насыщенной жизни провинциальных ортопедов. В этих фильмах проблемы реальной жизни представали в дозволенных форматах детектива и «мыльной оперы».

О спорте особый разговор. Достопримечательностью столицы был футбольный стадион клуба «Спарта». Зрительные ряды подступали к самому полю. Большинство мест — стоячие, зрители поддерживали свой клуб весьма эмоционально и даже агрессивно. Спорт как средоточие подлинных страстей постоянно отягощался политическими смыслами. Празднование двух побед чехословацкой хоккейной сборной над сборной СССР на чемпионате мира 1969 года стало для жителей Чехословакии своего рода частью Пражской весны, ироничные чехи с удовольствием говорили, что у Советского Союза две проблемы — остров Даманский и хоккеист Недомански. Тот успешно, со спортивной и неспортивной злостью играл против «Красной машины», фрондировал и «сбежал» в НХЛ в 1974 году. А вообще власть поддерживала спорт и призывала гордиться немалыми достижениями страны в этой сфере.

На стадионе проходили военные парады и демонстрации, символизирующие мощь чехословацкой армии и единство общества.

Прагматичное руководство Чехословакии провозгласило, что экономика должна была «чем далее, тем во всё большей степени влиять на успешность политики». И это удалось не только продекларировать, но и осуществить. С 1971 по 1976 год национальный доход страны увеличился на треть, и это обернулось улучшением качества жизни для многих и многих людей. По темпам прироста населения Чехословакия достигла тогда рекордных для Европы показателей. Это преуспевание во всём казалось не ограниченным и самодовольным, но очень человечным и жизнерадостным. Наши соотечественники чувствовали особое обаяние этой страны, никак не сводимое к «сытости». И с её людьми многих сотрудников Посольства связывала подлинная дружба, сохранившаяся на многие десятилетия.

С этой искренностью и глубиной личных отношений вполне естественно сочеталась продуманная политика советского культурного влияния. Оно воплощалось в многочисленных проектах и событиях. Проходили Дни чехословацко-советской дружбы, гастроли советских театров, эстрадных исполнителей. В октябре в Остраве проводился фестиваль «Советская песня».

Большими тиражами переводилась с русского языка художественная литература. Ежемесячно издавался журнал «Советская литература» на чешском и словацком. Вниманию публики предлагали советские пьесы и фильмы. Удивительно, что без фильма «Морозко» (по-чешски «Mrazik») по телевизору чехи с середины шестидесятых не представляли Нового года и Рождества — правда, многие патриотично объясняли популярность фильма блистательным дубляжом. Русский язык в ЧССР был не только обязательным, но и основным школьным предметом (по нему, помимо чешского языка и математики, сдавались экзамены на аттестат зрелости). Уважение к русской культуре и знание её было характерно для интеллигенции, даже оппозиционно настроенной. Кафедра русистики Карлова университета оставалась в 1970–1980-е годы центром подготовки гуманитарной элиты. В издательстве «Одеон», ставшем местом работы ряда талантливых переводчиков и редакторов, выходили книги «неочевидных» русских авторов, вроде Андрея Белого или протопопа Аввакума. В «джентльменский набор» интеллектуала входили произведения Андрея Тарковского, Бахтина, Пастернака, Шукшина, Высоцкого, Окуджавы.

Частью «культурной политики» была и работа Посольства. Сотрудники и их семьи готовили концерты, лекции и другие многочисленные мероприятия, на которые приглашали чешских коллег и друзей. Увлечённо трудился на этой ниве женсовет, объединяющий прекрасную половину контингента Посольства. Во всех начинаниях такого рода значительна была роль Ларисы Ивановны. Она не замыкалась в счастливом, но тесноватом мире домохозяйки, всегда работала — например, в библиотеке Посольства.

В августе 1974 года праздновали тридцатилетие Словацкого национального восстания, давшего мощный толчок национальному самосознанию в годы Второй мировой войны. Состоялся торжественный вечер с концертом. Собрался весь штат Посольства и торгпредства, чехословацкие официальные лица — руководители партии и правительства высшего ранга. После окончания торжественной части пионеры преподнесли «всем официальным лицам» алые гвоздики, а те, спустившись в зал, подарили их женщинам. Всё было традиционно до ортодоксальности, искренне и по-европейски элегантно в одно и то же время.

По субботам и воскресеньям устраивались экскурсии для знакомства с Прагой и всей страной.

Сотрудники Посольства на экскурсии по Чехословакии

Ездили в зоопарк с эффектным африканским сафари, где можно было созерцать бегемотов с носорогами и дегустировать разливную бехеровку, в Карловы Вары с полезной водой прямо из источников. Очень популярны были поездки в группу советских войск в городок Миловицы, в шестидесяти километрах от Праги. «Компактность» Европы позволяла посетить и другие страны — всё было рядом. Жён дипломатов, в том числе и Ларису Ивановну, часто приглашала в поездки по стране редакция женского журнала «Власта».

Журнал «Власта» знакомит жён дипломатов с жизнью страны

Члены дипломатического братства замечательно проводили время на посольских базах отдыха Орлик и Шогайка. На берегу Влтавы у костра пели под баян и гитару с непременными шпикачками и традиционным чешским пивом, ловили рыбу и собирали грибы.

Младшие Лушниковы, Сергей и Андрей, очень любили Орлик, дремучие леса, извилистый спуск к Влтаве, особенно живописной в этих местах. Сергей запомнил всё это со времён первой отцовской командировки, когда только начиналась его сознательная жизнь. В памяти осталось, как перед рыбалкой Олег Евгеньевич с коллегами заезжали приветствовать товарища Йозефа Кемпного, члена Президиума, секретаря ЦК Коммунистической партии Чехословакии, на его расположенную неподалёку дачу. Во владениях Кемпного можно было заодно накопать жирных, пахнущих свежестью червей для рыбалки.

В постсоциалистические годы чудесные земли на Влтаве вместе с романтическим замком вернулись их прежнему владельцу Карелу Шварценбергу, наследнику княжеского рода, самому богатому политику новой Чехии, в течение нескольких лет её министру иностранных дел. Сергей и Андрей, приехав уже после «бархатной революции» в Прагу, не преминули съездить на Орлик. Памятные домики оказались заброшенными. Лесник, которого они случайно встретили, как мог утешал опечаленных русских.

Иногда друзья-дипломаты дарили друг другу необыкновенные впечатления. Алексей Сергеевич Березин как-то отвёз Лушниковых в Северную Чехию в замок Духцов на могилу Джакомо Казановы. А ещё вместе съездили к памятным местам времён заграничного похода русской армии 1813–1814 года. Битва при Кульме (это Чешский Хлумец), в которой 10 тысяч русских воинов сражались против 35-тысячной дивизии генерала Вандама, вошла в историю как начало Ватерлоо. Почти все воины погибли, но спасли Европу от французского нашествия. Эти поездки произвели на Олега Евгеньевича большое впечатление.

Он с упоением погружался в чешскую культуру и быт. По свидетельству его коллеги Владимира Константиновича Силкина, «мог без труда ответить на многие вопросы, начиная с того, в какие годы правил король Карл IV, и, заканчивая тем, где в Праге подают лучшее пльзенское пиво». Ну, и конечно, Олег Евгеньевич был большим знатоком чешской кухни. Мог долго рассказывать истории возникновения чешских блюд. Например, об «утопенцах с кнедликами».

Ещё одна очень важная деталь. Олег много ездил по стране и знал, казалось, в каждом уголке, что интересного можно именно здесь увидеть. Наташа, жена Сергея, вспоминала, как в мае 1997 г., когда Олег Евгеньевич был генконсулом в Брно, для них была составлена обязательная программа и факультативная. К первой, например, относилось место Аустерлицкого сражения, где в переломный момент жизни раненый Андрей Болконский в «Войне и мире» у Л.Толстого смотрел в бескрайнее небо Аустерлица (это Славков у Брна).  А для любителей — музей Альфонса Мухи в доме, где он родился, в Моравском Крумлове, городке, расположенном километрах в 30 – 40 от столицы Моравии. От факультативных поездок никто не отказывался – знали, что будет интересно. Олег рассказывал об уникальном цикле картин «Славянская эпопея», и о плачевном состоянии музея – проблемах безденежья современного периода. Так потом и случилось: уникальные полотна «переехали» в Прагу.

В соавторстве с Борисом Петровичем Зерновым Олег Евгеньевич написал страноведческую работу о Чехословакии, вышедшую в издательстве «Мысль».

В 1977 году семья Лушниковых вернулась в Москву. Зарубежная командировка оказалась более краткой, чем бывало в большинстве случаев, потому что Олега Евгеньевича ждала работа в ЦК КПСС.

До 1957 года отношениями как с правящими, так и не находящимися у власти братскими партиями заведовал Международный отдел ЦК. Однако после венгерских событий 1956 года ответственность за связи с правящими компартиями возложили на Отдел по связям с коммунистическими и рабочими партиями социалистических стран. Первым его руководителем стал Юрий Владимирович Андропов, пришедший на этот пост с должности посла в Венгрии. На XXII съезде КПСС в 1961 году его впервые избрали членом ЦК, а через год — секретарём ЦК КПСС. При такой концентрации власти возглавляемый им отдел стал средоточием значительных полномочий. Здесь шла работа, касающаяся самых тонких аспектов внешней политики СССР.

Во всяком случае, ветеран МИДа Борис Поклад вспоминал уже в начале XXI века: «Политику в отношении социалистических стран действительно чаще всего определяли они. Когда я работал в Болгарии, во время каждого приезда в Москву ходил, как тогда называлось, советоваться в отдел соцстран ЦК (тогда он назывался просто Отдел)». Однако искушённый дипломат тут же внёс необходимое уточнение: «Но внешнеполитический курс страны всегда определяло первое лицо». Ещё одно его выстраданное признание: «Соцстраны были трудным направлением работы. Это же были безостановочные визиты. Их руководителей к нам, наших к ним».

Да, была сложная игра, даже борьба интересов, аппаратная работа такого уровня по определению не может быть идиллией. Андропова, ушедшего руководить КГБ, на посту секретаря ЦК КПСС по связям с соцстранами сменил в 1968 году человек, условно говоря, из его команды, Константин Фёдорович Катушев. Личность вполне неординарная. Начинал он на Горьковском автозаводе, конструировал военную технику, например, плавающий бронетранспортёр. До конца пятидесятых действовала установка ЦК: активнее привлекать к руководящей партийной работе опытных, талантливых хозяйственников. И с 1961-го Катушев — секретарь парткома ГАЗа, в конце шестидесятых — первый секретарь Горьковского обкома КПСС. Понравился Брежневу во время его приезда в Горький своей живостью, бьющей через край энергией, обилием замыслов, обещавших подстегнуть начинавшую давать перебои экономику.

С тех пор Катушева всё чаще приглашают на совещания в Москве по вопросам экспортно-импортной политики, в том числе по линии СЭВ. Выступления партработника на этих форумах привлекали внимание: он предлагал, с детальным знанием фактуры, планировать и проводить конкретную внешнеэкономическую, в том числе экспортно-импортную политику с учётом особенностей отношений с той или иной страной, а не в целом по соцлагерю.

На высокой должности самому молодому секретарю ЦК пришлось заниматься социалистическими странами в сложное время конфликта СССР и КНР, ввода войск в Чехословакию. После военного конфликта на острове Даманский вместе с Алексеем Николаевичем Косыгиным он летал в Пекин для урегулирования советско-китайских отношений. Сохранились воспоминания о том, что Катушев с большим интересом следил за рыночными экспериментами Яноша Кадара в Венгрии, с пониманием относился к стремлению Эрика Хонеккера проводить более реалистический курс во взаимоотношениях ГДР с ФРГ. Был упрямым и порой излишне самоуверенным, никому не желал уступать в спорах, к тому же позволял себе говорить, что думает, словом, вёл себя смелее, чем ему полагалось по рангу и возрасту.

В марте 1977 года его пригласил Брежнев и сказал: «Товарищи из Политбюро считают необходимым направить тебя на укрепление руководства Советом Экономической Взаимопомощи в Совет Министров СССР». Катушев всецело поддерживал «косыгинские» реформы, в том числе планы расширить внешнеэкономическую самостоятельность советских предприятий. Активно выступал за межгосударственную разработку межотраслевых балансов всех стран СЭВ и Югославии. Причём предлагал делать в этих программах акцент на росте экспорта из СССР высокотехнологичной продукции, а не только на ресурсном обеспечении братских стран. Разрабатывая эту проблематику, Катушев утверждал, что ставка на сырьевой экспорт отрицательно скажется на отраслевой структуре советской экономики. В подписанной им докладной записке Политбюро ЦК КПСС, датированной августом 1978 года, сказано: «Некоторые ошибки в нашей экономической политике в восточноевропейских социалистических странах и в ряде развивающихся стран связаны с тем, что не уделялось должного внимания детальному изучению их потребностей, возможностей наших конкурентов, планов экономической политики этих стран. Весьма тесные политические взаимоотношения ещё не гарантируют, что не будет проблем в экономической сфере…».

По инициативе Катушева были разработаны и к началу восьмидесятых по большей части внедрены межотраслевые цепочки между СССР и восточноевропейскими партнёрами. Развивалась международная кооперация.

Олегу Евгеньевичу на новом месте предстояло работать со всей этой сложнейшей фактурой и проблематикой. Это было интересно, но так непросто! Он всегда с благодарностью вспоминал, что освоиться на новом месте в Отделе ему помог заведующий сектором Чехословакии и Польши Сергей Иванович Колесников и другие ветераны подразделения.

В 1977 году Катушева сменил на постах секретаря ЦК и руководителя Отделом ЦК КПСС по связям с коммунистическими и рабочими партиями социалистических стран Константин Викторович Русаков, в своё время один из сталинских наркомов (министр рыбной промышленности СССР), опытный аппаратчик, отличавшийся въедливым, чрезвычайно ответственным отношением к любому поручению. Он уважал в работниках профессионализм. Сам несколько терялся, беря в руки перо, но этот дар ценил у других. Качественная аналитика оставалась востребованной, перед Олегом Евгеньевичем Лушниковым вставали радующие своей значительностью задачи, которые удавалось успешно решать.

 

Грань шестая. «Бархатная революция»

 

В 1984 году Лушниковы снова отправились в Чехословакию. Второе «долгое свидание» с любимой страной — длиною в шесть лет — пришлось на очень непростые времена. Эта сложность и сегодня порождает непримиримые споры. Жить в эпоху перемен — всегда большое нравственное испытание. Олег Евгеньевич был человеком сложившихся убеждений, при этом его связывал служебный долг, правила, которым надо следовать независимо от личных оценок и пристрастий. Не представляется возможным воспроизвести во всей полноте то, что он пережил и передумал в те годы. Всё же попробуем воспроизвести исторический контекст. А воспоминания друзей и близких помогут хотя бы отчасти понять, как он шёл через меняющееся время. В некоторых обстоятельствах становится актуальной максима Рабиндраната Тагора: «Человек не выявляет себя в истории, он пробивается сквозь неё».

Олег Евгеньевич погрузился в работу. К ним в Прагу приезжала погостить Нина Николаевна. Она любила семью сына и была счастлива любовью близких, тем, как сложилась жизнь её мальчика. Это был последний приезд мамы: в прекрасной Праге и завершился земной путь Нины Николаевны в 1985 году.

Лариса Ивановна тоже включилась в работу в Праге. Это была работа в родительском комитете школы, где учились дети, и в работе женсовета. Жены сотрудников советского посольства много ездили по стране, знакомились с бытом и культурой Чехословакии. Такие поездки помогали лучше узнать традиции народов и оставляли теплые воспоминания. Лариса Лушникова с удовольствием отправлялась в такие путешествия и принимала гостей на своей территории вместе с Ларисой Филипповой, Еленой Удальцовой, Галиной Цинговатовой, Видой Йокубайтене, Анной Громовой, Ириной Кузьминой, Еленой Березиной, Татьяной Колмаковой, Натальей Карышевой и другими. Частенько удавалось выбираться   в культпоходы по Праге и другим местам Чехословакии более тесным коллективом. Лариса вспоминает, как они с Галкой Цинговатовой и Аней Громовой предавались удовольствию «подышать» чешской и словацкой историей. Аня Громова — историк по образованию — была заводилой в этом коллективе. Она без устали рассказывала и историю выбранного объекта, и ресторанчика или кафе, куда они заходили перекусить и поделиться впечатлениями. Чудесная программа, продуманная до мелочей!

В это время послом Советского Союза в Чехословакии выпало быть Виктору Павловичу Ломакину. Собранный, волевой, требовательный человек. Скупая улыбка, а куда чаще — резкая складка в уголках рта, характер, сформированный годами огромной власти и колоссальной ответственности. До приезда в Прагу в 1984 году он пятнадцать лет был первым секретарём Приморского обкома КПСС. Под его руководством там был создан мощный промышленный кластер, построены военные городки для переброшенных в Приморье после событий на Даманском воинских частей, дома, театры и стадионы, без которых невозможно представить сегодняшний Владивосток. В крае его очень уважали, считали образцом порядочности. Человек с таким опытом способен был оценить глубокие знания, аналитические способности и человеческие качества Лушникова. Олег Евгеньевич в рамках своих полномочий делал всё, чтобы как можно полнее представить реальную картину чехословацкой экономики в самом широком политическом контексте. Отмечал любые возможности экономического взаимодействия двух стран. Свидетельство тому — его живые, неформальные «путевые заметки», включённые в эту книгу. Он не уставал указывать на примеры успешного разумного хозяйствования в рамках существующей системы, ратовал за развитие продуктивных тенденций.

С чехословацкими товарищами (Олег Евгеньевич Лушников сидит второй слева)

О непростой жизни дипломатического сообщества, о том, как в меняющемся мире Олег Евгеньевич Лушников оставался воплощением благородства и преданности своим идеалам, свидетельствуют воспоминания Алексея Алексеевича Громова, работавшего с 1982 по 1996 годы на различных дипломатических должностях, а затем продолжившего работу в Администрации Президента Российской Федерации в качестве главы Управления пресс-службы, Пресс-секретаря Президента Российской Федерации, Заместителя Руководителя Администрации. Ныне А.А.Громов занимает должность первого заместителя Руководителя Администрации Президента Российской Федерации.

Он рассказывает:

«С памятью с детства не очень, но, почему-то, очень хорошо запомнил, когда встретились первый раз. 1984 год, Генконсульство в Карловых Варах, сижу, дежурю, звонок во входную калитку, входит в плаще длинном длинный мужик абсолютно европейского вида: здравствуйте, Лушников, советник Посольства, мне бы позвонить. Позвонил, спрашиваю, может помочь чем? Засмеялся, говорит, да я этот город как свои пять пальцев знаю. Заходите, как в Праге будете, побеседуем. Всё вроде. Только, видите, на  сколько лет это осталось. Почему? Значит, причины есть. Копаться в них не хочется. Просто они есть. Дальше 1995-й. Нас с женой переводят в Посольство в Прагу. Нежданно-негаданно, через конфликтную ситуацию, ворошить её смысла не имеет. Работаю зав.протоколом Посольства. Это, соответственно, помощник Посла: встретить гостей, соединить по телефону, правда, бывало и с Генсекретарем ЦК Компартии Чехословакии, «командовать» четырьмя разъездными машинами, готовить приёмы в полном объёме, сопровождать Посла в поездках и т.д., всего не перечислишь. Дел полно, времени нет, все уважают или делают вид, что уважают, значимость растёт на глазах и в глазах. На работу к 7.45, домой обычно после 11-ти вечера. Тем не менее, компания молодых дипломатов, после Генконсульства, где 6 семей, всё здорово и интересно.

Через месяца два-три случилось невероятное. Один из старших дипломатов, ныне здравствующий Посол (в другой стране), знал его давно, спас меня вместе с дипломатом в погонах от «срочного возвращения на Родину» после конфликта в Праге в студенческой общаге (спасибо им ещё раз), так вот, — зашёл вечером в приёмную Посла и говорит: слушай, мы тут пивка выпить собрались, поехали с нами. К тому времени я, конечно, знал, кто с кем пиво пьёт, поэтому сразу ёкнуло, от радости ёкнуло, чего уж говорить. Советник по информации, советник по внутренней политике (Чехословакии, не нашей), советник по экономике Лушников. Это сплочённая группа, к которой иногда присоединялись советник по культуре, советник по сельскому хозяйству, страшно сказать — резидент и другие уважаемые, нет, самые уважаемые в Посольстве люди, а их всего в учреждении работало только с диппаспортами около ста.

Вот тогда и началось наше общение. Извините, что так долго к этому шёл, чтобы писать, наконец, только об Олеге Евгеньевиче, но, наверное, мне это представляется важным.

Олег Евгеньевич, — мы с женой всегда его называли именно так, никакого такого по имени и в голову не приходило. (А с женой его, Ларисой с самого начала на «ты»).

Вот если попытаться суммировать, что в нём привлекало, а, порой, и завораживало, — это сложная задача, хотелось бы длинно рассказывать многие истории. Но надо так, по-другому — очень длинно будет.

Полное отсутствие фанаберии и превосходства над другими. Абсолютно уважительное отношение к людям. Абсолютное. Ко всем людям.

Крайняя степень раздражительности: желваки двигаются на лице. Наблюдал сотни раз. Сидел за его спиной на оперативках, и когда кто-то начинал нести очередную белиберду, даже не надо было смотреть, и так знал: задвигались. Но больше ничего. Предпочитал молчать, спорил только по принципиальным вопросам. Но если уж начинал — себя не сдерживал.

Великолепный, аналитический ум. Он, убеждённый сторонник социалистического пути развития (в нашей стране), уже тогда отчетливее многих других понимал и переживал надвигающиеся сложности. Помню хорошо: «Так это всё долго не просуществует». Переживал распад жутко.

В этом абсолютно гражданском человеке было что-то, точнее, было много от старорежимного (для молодых поясню, что это, в определённом роде, синоним «царского») офицера. Осанка, одежда, элегантность, вежливость (по-моему, в третий раз про вежливость), — во всём, даже в манере водить машину — быстро, но ответственно. Готовность принять участие в судьбе других. Только-только мы начали общаться, но как-то подошёл и, вроде слегка смущаясь, сказал: «Послушайте, Лёша, вся эта работа она, конечно, важна, но, если Вы не научитесь писать (имелось в виду мидовские записи бесед, информации и т.д.), то настоящего дипломата из Вас не получится». Я был огорошен. Как? Я столько делаю, я кручусь-верчусь с утра до ночи, а он — «писать». Помню, обиделся. Потом подумал, пришёл к Послу, попросился параллельно поработать во внешнеполитической группе. Посол, мощный был мужик, тоже очень важный для меня в жизни человек, посмотрел на меня из-под буквально изъеденного морщинами лица, говорит, что тебе работы мало, кто присоветовал? Отвечаю — Лушников. Посмотрел ещё раз — ну тогда давай.

Можно сказать, мелочь. Да нет, в моей жизни не мелочь. Я научился писать эти бумаги более-менее качественно, а главное, за недостатком времени, очень быстро. Срок командировки истекал. В то время планирование кадров было на высоте. Вот и приходили из Центра депеши в отношении, в том числе, и меня: за полтора года до завершения работы в Праге — «вне МИДа», то же самое — за год, за полгода. Посол негодовал, звонил аж Лигачеву (секретарь ЦК КПСС, мощная фигура), мол, нормальный парень, надо брать, тот обещал, а из МИДа опять — «вне МИДа». Причина мне была известна: старый, но жёсткий конфликт из разряда «плетью обуха не перешибешь» или как это там.

Растерянность была, непонятно, что дальше делать. Тут приехал в Прагу с визитом новый грозный замминистра. Поехал я с ним на какие-то беседы, записывал, сам печатал. Он сильно удивлялся — когда это ты всё так быстро успеваешь. И предложил работу в своём секретариате, да ещё через должность. Вот я думаю — а не сказал бы мне Лушников о необходимости научиться писать и где бы я был сейчас? Наверное, где-то ещё.

Можно ещё очень много написать о нём. Как свою жену, семью любил, просто беззаветно, как радовался успехам сыновей, как за грибами, на рыбалку десятки раз вместе ездили, как любил смеяться заразительно в полный голос, как леденел от глупостей. Много всего. Как уже потом, когда работали в разных местах, звонил и, как всегда, очень искренне поздравлял. Много чего можно написать…

Но одно событие стоит особняком.

Мой отец лежал в больнице. Мы были с ним по очереди. Машины у нас не было, денег тоже не особо. Воскресное утро. Я с кем-то, не помню, договорился, что подвезут в Новогорск. Но что-то не срослось. Звонит Олег Евгеньевич, куда-то приглашает повидаться. Отвечаю, не могу, в больницу надо. Больше ничего не объясняю. Вдруг вопрос: «Лёша, а на чем добираться будете?» Я, отчётливо, помню, чего-то бурчу, мол, доберусь как-нибудь. И он: «Я через полчаса у Вас буду». Может тоже мелочь, подумает кто-то? Да нет. Из таких мелочей и складывается жизнь, такие мелочи и составляют характер человека, такие поступки оказывают влияние, порой, основополагающее, на жизни других людей.

Он, вместе с Ларой, был для меня, для нас с женой, и, уверен, для многих людей очень важным и нужным человеком, нужным для собственной совести и жизни».

В этот период уже начинаются тектонические сдвиги, которым предстояло изменить мироустройство. Как-то повлиять на эти процессы ни посол Ломакин, ни сотрудники Посольства не могли. На январском пленуме ЦК КПСС 1987 года был дан официальный старт «перестройке».

Согласно одной из распространённых концепций оценки тех времён, с середины восьмидесятых ЧССР, как и весь социалистический блок, начала испытывать настоящий экономический кризис, приведший к падению уровня жизни, появлению дефицита, резкому социальному расслоению, что и привело к протестному движению.

По другим оценкам, экономика Чехословакии в этот период развивалась вполне нормально. Уровень благосостояния и социальной защиты населения был по центральноевропейским меркам весьма высок, социальное расслоение по доходам — минимальное в регионе. В стране велось интенсивное строительство жилья, объектов инфраструктуры и культурной сферы. По этой логике, движение протеста против политического режима в Чехословакии под лозунгами демократии, независимости и сближения с Западной Европой, инспирировалось внешним влиянием, ослаблением Советского Союза и противостоянием местных элит.

Начало революции положила студенческая демонстрация 17 ноября 1989 года, в годовщину похорон Яна Оплетала, чешского студента, погибшего в 1939 году во время протестов против нацистской оккупации Чехословакии. Власти разрешили эту манифестацию, но закончилась она разгоном и массовыми арестами. В ответ на это — новые демонстрации протеста, создание в Чехии «Гражданского форума», а в Словакии «Общественности против насилия», общественных организации, возглавивших протест. Это не были лишь пражские события.

20 ноября студенты столицы объявили о забастовке, которую сразу же, в течение первого дня, поддержали практически все высшие учебные заведения страны, что очень напоминает события мая 1968 года во Франции. Одновременно в центре Праги и в других городах начались массовые демонстрации (в столице ежедневное количество их участников достигало четверти миллиона человек).

21 ноября глава правительства Ладислав Адамец встретился с лидерами оппозиции. 24 ноября на внеочередном Пленуме ЦК КПЧ подал в отставку не только первый секретарь, но и другие руководители КПЧ. На последующем съезде, который провозгласил приверженность идеям и лозунгам «социализма с человеческим лицом», их исключили из партии как «проповедников брежневизма».

На пятый день демонстраций протеста ушло в отставку политбюро ЦК КПЧ, пало правительство. Оппозиции предложили четвертую часть мест в новом правительстве, но это предложение не было принято. Поскольку новое правительство отказалось безоговорочно передать власть оппозиции, она перешла к следующему акту «бархатной революции». 26 ноября в центре Праги состоялся грандиозный митинг, через день началась всеобщая забастовка. На следующей неделе всё же было сформировано федеральное правительство, в котором коммунисты и оппозиция получили одинаковое количество мест.

29 ноября парламент отменил статью конституции о руководящей роли коммунистической партии, 29 декабря реорганизованный парламент избрал своим председателем Александра Дубчека, с которым связывались реформы Пражской весны, а президентом Чехословакии — лидера Гражданского форума, писателя и правозащитника Вацлава Гавела.

И для ЦК КПЧ, и для Гражданского форума, руководившего «бархатной революцией», жизненно важным был вопрос, останутся ли советские войска нейтральными. Как только стало ясно, что будет именно так, к советскому Посольству в Праге утратили интерес.

Ликвидация плановой системы и переход к либеральной рыночной экономике привели к быстрому распаду федеративной Чехословакии. 1 января 1993 года Чехословакия престала существовать, и на её месте возникли два новых государства. Через несколько лет бывшие социалистические страны стали членами НАТО.

«Бархатная революция» в Чехословакии стала составной частью цепи событий в Восточной Европе в конце 80-х гг. ХХ века. В этот период СССР заявил об отказе следовать «доктрине Брежнева», призвал руководство коммунистических и рабочих партий братских стран начать реформы и самим нести ответственность за проводимую политику. Это активизировало реформистов в Восточной Европе. Не все страны захотели последовать примеру «перестройки» в СССР, но результат был везде одинаков. Народы этих стран, стремившихся «жить, как на Западе», где уровень жизни был значительно выше,  сверг правящие режимы в результате акций протеста (не везде они были бескровными) в странах социалистического лагеря. Причины, приведшие к падению режимов, назревали давно, а сами революционные события произошли быстро, в виде цепной реакции.

 

Грань седьмая. Дипломатия новой России

 

На первые итоги «бархатной революции» Олег Евгеньевич Лушников смотрел уже не с места событий, хотя жизнь в постреволюционной стране оставалась предметом его профессиональных интересов и профессиональной ответственности. В 1990 году он занял пост заведующего отделом Чехословакии управления МИД РФ. Эта строка из послужного списка отсылает к переломному моменту в истории отечественной дипломатии.

Летом 1990 года началось формирование первого ельцинского правительства. Ранее в структуре правительства РСФСР значилось и Министерство иностранных дел, не имевшее ни веса, ни влияния. Если подбором остальных министров занимался сам глава правительства Иван Степанович Силаев, то подыскать подходящую кандидатуру на пост главного дипломата попросили Владимира Петровича Лукина, который возглавлял комитет Верховного Совета РСФСР по международным делам. 11 октября 1990 года по его рекомендации Верховный Совет РСФСР легко утвердил неизвестного депутатам Андрея Владимировича Козырева министром иностранных дел республики. Министру было всего тридцать девять лет. Его назначение прошло почти незамеченным.

Министерство иностранных дел РСФСР располагалось в небольшом особняке на проспекте Мира. Аппарат министерства был маленьким, всего на десять человек больше штата Управления международных организаций, которым в союзном министерстве руководил Козырев. Большой политикой по-прежнему занимался союзный МИД.

Но новый министр сумел стать полезным Ельцину, когда взял на себя подготовку его зарубежных визитов, борьбу против существовавшей тогда на Западе «горбимании», уверенности в том, что в Москве можно разговаривать только с Горбачевым. Козырев доказывал, что Западу уже пора иметь дело с Ельциным.

Ельцин и Гавел. Трудный путь к новому

После августовских событий 1991 года в Москве установилось двоевластие. Российскому руководству не нравилось, что союзные органы по-прежнему пытаются управлять страной, а МИД СССР по главе с Борисом Панкиным (кстати, недавним послом в Чехословакии) выступает от имени всех республик.

В декабре 1991 года Козырев участвовал в подготовке Беловежского соглашения о прекращении существования СССР и о создании Содружества Независимых Государств (СНГ). В ночь после подписания Беловежского соглашения заместитель Козырева Георгий Кунадзе приехал на Смоленскую площадь и сообщил «культовому» министру внешних сношений СССР Эдуарду Шеварднадзе, что «власть переменилась, союзный МИД теперь управляется российским МИДом».

Начался период адаптации России к новым условиям международных отношений. Внутриполитические проблемы — отсутствие консолидации в обществе, борьба за власть, глубокий экономический кризис — затрудняли процесс выработки нового внешнеполитического курса страны. Международное сообщество признало Россию правопреемницей СССР, а сама она взяла на себя все действующие международные обязательства распавшейся сверхдержавы. Внешняя политика новой России во многом переняла и те тенденции, которые господствовали в эпоху «перестройки»: отказ от противоборства с капиталистическим Западом и, соответственно, от помощи социалистическим и «антиимпериалистическим» странам; сокращение вооружений. Козырев провозгласил идею стратегического союза России и США, что предполагало постепенную интеграцию России в западное общество и мировые экономические структуры и лояльность к западным ценностям в обмен на помощь в реализации либеральных реформ.

Козырева называли «Мистер «Да»» — как антипода «Мистера «Нет»» Андрея Андреевича Громыко. Как отмечал Forbes, на посту главы российской дипломатии Козырев пытался кардинально изменить вектор внешней политики России — перейти от отношений мирного противостояния с Западом к отношениям, основанным на союзнических принципах. Эту эпоху российской внешней политики исследователи называют, в зависимости от своих взглядов, «идеалистической» или «прозападной», «антироссийской».

В своих мемуарах Евгений Максимович Примаков вспоминал, как однажды бывший президент США Ричард Никсон спросил Козырева, каковы интересы новой России. «Одна из проблем Советского Союза состояла в том, что мы слишком как бы заклинились на национальных интересах, — ответил на это Козырев. — И теперь мы больше думаем об общечеловеческих ценностях …»

МИД заявлял о готовности начать построение открытой экономики на основе рыночных механизмов её регулирования. Это означало экономические потери для неконкурентоспособных отечественных производителей. Отторжение у многих вызывала и позиция МИДа касательно военной безопасности государства и защиты его стратегических интересов.

В связи с этим интересно мнение одного из исследователей, Валерия Перевалова: «Сосредоточение внимания на проблеме национальных интересов, сменившее ныне прежнюю, набившую оскомину риторику «общечеловеческих ценностей» и «прав и свобод личности»… представляет яркое свидетельство окончательного завершения романтического периода политической жизни страны. Сегодняшнее идеологическое отступление демократов-западников обусловлено тем, что европейская история, в которую они жаждали вернуться, была воспринята ими односторонне. Они не поняли, что победа и утверждение демократии в Новое время не в меньшей, если не в большей, степени связаны с практикой национального интереса, а не только с идеями прав и свобод атомизированных индивидов…»

По оценкам Козырева, при нём Министерство иностранных дел было неидеологизированной организацией: процентов пятнадцать сотрудников его полностью поддерживали, столько же — были «идейными врагами», а оставшиеся семьдесят — технократами-профессионалами.

Как утверждают некоторые доверенные члены его команды, он не заботился о выстраивании отношений с российской внешнеполитической элитой и, хотя время от времени собирал экспертные советы, не прислушивался к мнению различного рода специалистов по внешней политике. Жёсткая козыревская риторика о смене приоритетов вызывала отторжение в экспертной среде.

Как работал в этих условиях Олег Евгеньевич Лушников? Друзья вспоминают: он сожалел о развале Советского Союза, как и о распаде Чехословакии на два государства. Боролся, как мог, делал всё от него зависящее, чтобы отстоять интересы своей страны с позиции убеждённого государственника. Опытному, квалифицированному дипломату бывало порой «обидно за державу».

Владимир Константинович Силкин рассказывает о позиции, которую занимал Олег Евгеньевич по одному из самых болезненных вопросов во время «бархатной революции» и после возвращения на Родину: «Он не стал прерывать отношения с политиками, деятелями культуры, журналистами, которые стали подвергаться нападкам за своё коммунистическое прошлое и «просоветские» взгляды, в том числе и со стороны многих отечественных СМИ. Получилось так, что чешских функционеров, любящих нашу страну и выступавших за развитие двусторонних отношений между Чехией и Россией, пытались списать в утиль и затравить морально, в том числе нашими же руками. Олег Евгеньевич как мог противодействовал подобным попыткам, хотя его возможности были ограниченны».

Владимир Фёдорович Колмаков отмечает: «Во многом его усилиями удалось сохранить основные кадры богемистов в преобразованном МИДе. Проявилось умение Олега устанавливать контакт с молодыми сотрудниками, заинтересовать работой».

Строим отношения заново

5 января 1996 года Козырев был освобождён от обязанностей министра иностранных дел России. На посту главы МИД его сменил экс-руководитель Службы внешней разведки Евгений Максимович Примаков. На новой должности он объявил основным направлением своей деятельности ближнее зарубежье. Примаков заявил, что не является «антизападником», а лишь защищает национальные интересы России.

 

Грань восьмая. Советник-посланник

 

В год этой решительной «перемены декораций» в МИДе Олег Евгеньевич Лушников был командирован в Чехию, такую знакомую — и во многом изменившуюся до неузнаваемости. Чешский опыт нередко приводят в качестве самого удачного образца постсоциалистического развития экономики. Архитектором этой модели был «лучший в Европе министр финансов» — по выражению Маргарет Тэтчер — премьер Чехии Вацлав Клаус, лидер Гражданской демократической партии, автор и воплотитель новой концепции приватизации. Курс Клауса — сочетание массовой приватизации с высоким уровнем государственных субсидий и контролем за оплатой труда и ценами. Результаты экономических реформ были довольно ощутимы уже в 1995 году: снижение уровня инфляции до 9 процентов, прирост ВВП — 5 процентов, безработица — самая низкая в Центральной Европе. Чешская крона стала свободно конвертируемой.

Это, однако, не значит, что интеграция чехов в «западную» систему проходила и проходит легко. В 1996 году состоялись парламентские выборы. В ходе предвыборной кампании во многих чешских СМИ зазвучала критика экономического курса «архитектора перестройки в Чехии». Стало выясняться, что в процессе знаменитой купонной приватизации госсектор экономики не получил необходимых средств для перестройки и развития, а многие приватизированные предприятия стали банкротами. Стабильность кроны обеспечила приливы спекулятивного, а не инвестиционного капитала, что ослабило позиции чешских экспортеров. Информационная война, развернувшаяся в СМИ, мощные забастовки, организованные «конструктивной оппозицией» — Чешской социал-демократической партией (ЧСДП), дали свои результаты. На парламентских выборах Гражданская демократическая партия с трудом опередила ЧСДП и осталась у власти только благодаря созданию коалиции правых партий.

Отношения Чехии с Россией складывались уже не на союзнической, а на добрососедской основе. Ещё в августе 1993 года был подписан договор о дружественных отношениях и сотрудничестве между двумя странами. И всё-таки на какое-то время чуть ли не признаком респектабельности стало дистанцирование от Москвы. В чешско-российских отношениях на высшем уровне были большие паузы. С чешской стороны исключением стало участие президента Чешской Республики Вацлава Гавела в торжествах по случаю 50-летия Победы в Великой Отечественной войне. И все же параллельно набирали силу факторы в пользу интенсификации сотрудничества. Среди них особую роль играли силы притяжения российского рынка, освоение которого сулило чешским предприятиям значительную экономическую выгоду.

К середине девяностых Россия стала четвёртым по объёму торговли партнёром Чехии после Германии, Словакии и Австрии, а Чехия в российском товарообороте имела два процента и входила в число пятнадцати основных торговых партнеров России в дальнем зарубежье.

В Чехии постепенно стали осознавать: проблемы в отношениях с Россией не помогают решению вопросов расширения связей с Западом, а осложняют их. Это подвигло Прагу к необходимости корректировки подходов, поиску большего взаимопонимания с Россией. В результате стороны подписали более двух десятков договоров, соглашений, других документов, скрепляющих их взаимоотношения. Среди них соглашения о торговых и экономических отношениях и научно-техническом сотрудничестве, о поощрении и взаимной защите капиталовложений, о безвизовых поездках граждан, о сотрудничестве в области культуры науки и образования и другие. В 1995 году ратифицирована конвенция об избежании двойного налогообложения.

Особо следует упомянуть о возрождении научно-технических связей. Работала смешанная комиссия, координирующая взаимодействие в этой области, налаживались контакты между инновационными агентствами двух стран. После почти полного разрыва постепенно восстанавливались связи в сфере культуры и образования — гастрольные поездки, художественные выставки, фестивали. Возобновились, хотя и в ограниченных масштабах, студенческие обмены, стажировки преподавателей и специалистов, прямые связи между вузами.

В 1997–1998 годах чешская экономика испытала кризис, выходить из которого стала только с середины 1999 года. Результатом его был рост иностранной задолженности и скачок безработицы.

В апреле 1999 года на юбилейных торжествах по случаю пятидесятилетия НАТО в США Чехия торжественно была принята в Североатлантический блок. Членом ЕС страна стала в 2004 году.

В этих условиях от российских дипломатов для успешной работы в Чехии требовалось сочетание опыта, глубокого знания местных реалий — и открытости новому. Всё вокруг менялось стремительно, порой непредсказуемо, это надо было принимать и выстраивать конструктивную, чёткую линию поведения при любых обстоятельствах. Олег Евгеньевич в полной мере обладал нужным сочетанием качеств. Это сразу оценил Николай Тимофеевич Рябов, ставший Чрезвычайным и полномочным послом Российской Федерации в Чешской республике как раз в 1996 году. Он не был «карьерным дипломатом». До назначения послом возглавлял Центральную избирательную комиссию Российской Федерации. Руководил избирательным процессом в ходе выборов в Государственную думу в 1993 и 1995 годах, президентских выборов в 1996 году. Ранее, до 1993 года, работал на высоких постах в Верховном Совете России. Николай Тимофеевич не стеснялся учиться у Олега Евгеньевича, безусловно доверял его знаниям и аналитическим способностям, полагался на него в самых сложных ситуациях — и никогда об этом не пожалел. После года работы Генеральным консулом России в Брно Лушников стал советником-посланником. Именно на нём было непосредственное руководство дипломатическим составом. Каждый из дипломатов — личность, уникальный специалист, и руководителю нужны настоящий авторитет, такт, справедливость и корректность, чтобы этот потенциал полностью раскрылся в командном взаимодействии, работал на общий успех. Олегу Евгеньевичу блестяще удалось решить трудную задачу. Его уважали, к его мнению прислушивались и представители чешской политической элиты. Это было очень важно в то время, когда заново определялись правила общения. По образному определению Николая Тимофеевича Рябова, в первые годы его пребывания в Праге Россия и русский язык были для чешских партнёров «понятием нарицательным» — ясно, о какой эмоциональной окраске этого понятия идёт речь. Русский язык на уровне высшей школы изучался — после размаха советских лет — на кафедрах крупных университетов. Каждый шаг к естественному общению давался непросто, и всё же ритуальное отторжение всего российского постепенно отступало перед здравым смыслом, диктующим необходимость сближения. Рябов, искренне желая преодолеть языковой барьер, брал уроки чешского — русского здесь демонстративно «не понимали». Но пришёл час — супруга премьера, в будущем первая леди Чехии Ливия Клаусова дружески-сочувственно сказала российскому послу: «Не мучайтесь вы так с чешским, мы все говорим по-русски»…

Энергия масштабного дела может пополнить запас жизненных сил человека. В начале этой командировки Олег Евгеньевич казался, на взгляд некоторых, усталым, погасшим. Прошло немного времени — он уже выглядел на зависть молодо, был бодр и неутомим. Любил спорт не меньше, чем в детстве и в юности, играл в теннис и волейбол. Часто выходил на тренировку в шесть утра, до начала работы. Теперь его личное увлечение обрело и общественный резонанс: советник-посланник своим примером призывал коллег вести здоровый образ жизни.

Спорт сближал, дарил людям радость. Галина Цинговатова, супруга Юрия Львовича Цинговатова, большая часть дипломатической карьеры которого пришлась на работу в Чехии и Словакии, вспоминает как в середине 80-х гг. по выходным дням часто играли в теннис на кортах в посольстве. Олег часто брал детей поучаствовать в теннисных баталиях, чем доставлял им несказанную радость. Многие вспоминают классную команду «посольских» теннисистов — Олег Лушников, Владимир Силкин, Сергей Генералов и прекрасная и веселая Галя Цинговатова, украшавшая мужской коллектив. После матча взрослые, довольные и счастливые, отправлялись «на пивечко». Праздник продолжался. Правда, Олег часто сетовал на то, что «сброшенные во время теннисного матча килограммы тут же пополнялись новыми».

В Посольстве построили современный спортивный центр. На соревнования в качестве участников и зрителей приглашали чешских — и не только — политиков, дипломатов, бизнесменов. Тот же Клаус, к слову, с энтузиазмом играл в волейбол и баскетбол. На матчи любого уровня волейбольную команду российского Посольства выводил в качестве капитана советник-посланник Олег Евгеньевич Лушников.

Советник-посланник — пример во всём

В 2001 году его назначили заместителем директора Департамента экономического сотрудничества МИД РФ. Здесь оказались в полной мере востребованы его образование, весь прежний научный и практический опыт — но нужно было выйти к иным масштабам, на новый уровень обобщения в аналитической и организационной работе.

Экономический отдел в Народном комиссариате иностранных дел учредили ещё во время Великой Отечественной войны. Именно он занимался вопросами создания и деятельности Совета экономической взаимопомощи.

В постперестроечные времена экономической службе МИД России пришлось обновляться так же решительно и динамично, как менялась вся жизнь. Ушла в прошлое государственная монополия внешней торговли, отечественные производители на рыночных условиях выходили на внешние рынки. Изменилась и усложнилась проблематика защиты внешнеэкономических интересов государства. Всё это потребовало от дипломатов-экономистов не только осмысления процессов, происходящих в стране и вокруг неё, но и поиска новых, нестандартных решений.

Подразделение курировало вопросы экономической дипломатии, торгово-экономической политики и безопасности, энергетического и отраслевого сотрудничества, поддержки бизнеса, участия в международных и региональных экономических и финансовых организациях. При этом тематика день ото дня расширялась. Ежедневно возникающие задачи и проблемы приходилось решать, что называется, «с нуля» и «на ходу».

В 2002 году Олег Евгеньевич участвовал в международной научной конференции «Россия и СНГ в новейших европейских интеграционных процессах». Он представил своё понимание социальных аспектов нового этапа расширения Европейского союза. Искушённый дипломат и экономист согласился с тем, что поиск странами Центральной и Восточной Европы своей ниши в общеевропейском разделении труда после распада СЭВ — объективный процесс и альтернативы вступлению их в Евросоюз нет. При этом он призвал участников форума к серьёзному анализу ситуации и с сожалением констатировал: в этом деле пока доминирует политическая составляющая. Она главенствовала, когда решался вопрос о темпах расширения союза (не в 2007 году, как предусматривалось вначале, а в 2004) и определения количества стран, участвующих в этом процессе. Олег Евгеньевич напомнил: за последнее десятилетие XX века экспорт из этих стран в Россию упал в 8–10 раз. Руководители восточноевропейских государств, опасаясь дальнейшего усиления несбалансированности торговли, настаивают на введении бартерных списков, обязательств российской стороны по закупке их товаров. Надо признать, что они фактически предлагают вернуться к координации торговых поставок, которая была основой административно-командной системы. Но времена плановой экономики прошли. На авансцену вышло главное требование рыночной экономики — конкурентоспособность. Сырьевой экспорт из России выдержал это испытание, а продукция восточноевропейских партнеров, к сожалению, оказалась менее привлекательной по сравнению с западными предложениями.

Это лишь один из примеров многообразия и сложности проблематики, с которой Олегу Евгеньевичу довелось работать в Департаменте экономического развития. Приходилось без прикрас обозначать «болевые точки», предлагать решения на основе всестороннего глубокого анализа — и эту экспертную работу не подгоняли под заранее известный ответ.

Олег Евгеньевич работал во многих структурах, которые занимались практической организацией сотрудничества России с другими государствами, например, в составе Комиссии по вопросам международной технической помощи при Правительстве Российской Федерации.

 

Грань девятая. В обновлённой Чехии

 

В 2005 году Олег Евгеньевич Лушников вернулся на дипломатическую службу в Чехию. И снова нужно было привыкать к тому, как изменилась за годы разлуки жизнь его второй родины.

1 мая 2004 года Чешская Республика вместе с другими девятью странами вошла в Европейский союз. 30 апреля 2004 года грандиозный приём в честь этого события собрал представителей чешской элиты, самых разных политических сил. Но среди них не было Вацлава Клауса, «отца» чешской приватизации и постсоциалистических экономических реформ, избранного в 2003 году президентом Чешской Республики. Он в это время в восьмидесяти километрах от Праги, в Центральной Богемии, совершал восхождение на гору Бланик. Там, по преданию, покоится покровитель чешских земель князь Вацлав I и его рыцари со своими боевыми конями. То же предание гласит: в минуту опасности для Родины они воспрянут ото сна. Так что глава государства выполнил символическую миссию. Символизировала она «евроскептицизм» президента и значительной части его электората. Многие считают, что точнее было бы называть эти настроения «еврореализмом». Приверженец радикального либерализма в экономике, — его характерные высказывания: «Я не знаю денег, которые были бы грязными», «Деньги — это масло, которое смазывает экономику» — он в то же время декларировал приверженность чешским национальным интересам и традиционным ценностям перед лицом всякого рода глобальных угроз, в числе которых — потеря чешской идентичности, «растворения» маленькой Чехии в Евросоюзе. В сердце коренного пражанина, влюблённого в родной своеобразный район Винограды, жила неискоренимая любовь к родному. Ещё о символических явлениях: исторические Винограды много раз подвергались искусственному административному делению, старые улицы теряли свои названия, получали новые в честь выдающихся чехов вроде улиц Палацкого, Брандлова, Коменского и получали именование Английская, Американская, Итальянская, Уругвайская, Югославская, Брюссельская, Белградская, Римская, Лондонская.

К середине первого десятилетия XXI века и Россия, и Чехия уже пришли к некоторым итогам в поисках своей новой идентичности. По оценкам многих исследователей, их отношения после эпохи кризисов, крайностей и поисков вступили в стадию реализма, даже прагматизма. Чешская сторона оценила значение связей с Россией на фоне жёсткой конкуренции и нестабильности на европейском рынке. Страна выступала крупным потребителем российских энергоресурсов и обладала значительным транзитным потенциалом. Чешская Республика сохранила в России и других странах бывшего СССР репутацию традиционного поставщика машиностроительного и промышленного оборудования. Во многих отраслях чешская продукция ассоциировалась с «западным товаром по доступным ценам». За первую половину десятилетия российско-чешский товарооборот вырос более чем вдвое. На заседании двусторонней межправительственной комиссии в 2005 были намечены 17 перспективных проектов взаимодействия — модернизация метрополитена в Санкт-Петербурге и трамвайного парка в Волгограде и Волжском, создание в Москве совместного предприятия по производству троллейбусов, реконструкция Уралвагонзавода, строительство стекольных заводов в России и нефтеперегонного завода в Улан-Баторе.

Российским дипломатам пришлось много потрудиться ради того, чтобы благоприятные возможности для развития сотрудничества двух стран воплотились в реальность. Значительный вклад в это внесло наше Посольство в Чехии. Работу его дипломатического корпуса возглавлял советник-посланник Олег Евгеньевич Лушников.

Дипломатия работает. Приём в Посольстве РФ, 2006 год

И достижения, и перспективы того времени в сфере российско-чешских отношений сфокусировались в одном значительном событии — визите президента России в Чехию 1–2 марта 2006 года.

Владимир Путин и Вацлав Клаус встретились в Пражском Граде, в сердце чешской столицы. Клаус беседовал с российским коллегой и открыл переговоры в расширенном составе на хорошем русском языке (а вообще владеет семью языками). Президент России оценил это как знак особого уважения.

В том, что происходило во время визита, в полной мере отразились глубина и многообразие отношений, которые связывали наши страны в разные времена. Главы двух государств обсуждали вопросы поставки российского газа в Европу, строительство Северо-Европейского газопровода через акваторию Балтийского моря. Российская сторона подтвердила, что готова поддерживать и модернизировать АЭС «Темелин» в 60 километрах от границы с Австрией. Её начали строить в середине восьмидесятых годов прошлого века по советскому проекту и ввели в строй в 2000 году.

Владимир Путин и Вацлав Клаус на Ольшанском кладбище возложили цветы к мемориалу советским воинам, погибшим в сорок пятом при освобождении Праги. В Чехии погибли более 70 тысяч солдат и офицеров Красной армии. За Прагу с 9 по 12 мая 1945 года отдали жизнь более тысячи советских воинов. Они встретили смерть уже после того, как пришла Победа.

Президент России отдал дань памяти и русским офицерам — участникам сражений 1813 года под Дрезденом и Кульмом. Памятник им был установлен в 1826 году на средства, собранные в виде пожертвований солдат и офицеров Пермского гвардейского полка, на кладбище в Пражском районе Карлин, недалеко от госпиталя, в котором лечились российские солдаты после битвы у Кульма. Она стала поворотным пунктом в кампании 1813 года против Наполеона. В 1906 году памятник перенесли на Ольшанское кладбище.

К визиту Владимира Путина был приурочен Сезон российской культуры. Российской стороне вручили для передачи Русскому музею картину великого художника-передвижника Ивана Крамского «Портрет крестьянина». Это незаурядное событие готовилось при активной поддержке генконсульства России в Брно и Посольства России в Праге. В 1940 году Русский музей отправил картину вместе с другими выдающимися полотнами в составе передвижной выставки по маршруту Нальчик — Крым. Никто тогда не мог предугадать, что вернуться в Русский музей ей будет суждено только спустя 66 лет. В июне 1941 года многие экспонаты выставки, не эвакуированные своевременно и «застрявшие» в Воронцовском музее в Алупке, попали в руки врага, их вывезли с захваченной советской территории.

В начале пятидесятых Моравская галерея Брно купила картину у частного лица под названием «Голова мужчины». В 1988 году портрет в составе выставки из музеев Чехословакии экспонировался в Третьяковской галерее. Работу Крамского опознали наши музейщики. Много лет ушло на решение правовых вопросов. На рубеже веков Генконсульство России в Брно — напомним, в середине девяностых Олег Евгеньевич Лушников был там генеральным консулом — помог установить диалог с чешскими коллегами относительно возвращения картины. И вот — победная точка в долгой истории. Президент России отметил примечательность и даже уникальность свершившегося: «За всю мою политическую карьеру я впервые сталкиваюсь со случаем, когда нам что-то возвращают. Это очень приятно. Обычно возвращаем мы».

Этот случай стал прецедентом, доказывающим, что утраченные культурные ценности можно возвращать путём переговоров, а не только участия в дорогостоящих международных аукционах. Для этого нужна квалифицированная, заинтересованная дипломатическая поддержка.

В соотнесении со всеми событиями визита с особенной весомостью прозвучали слова Владимира Путина на пресс-конференции после переговоров: «В основе наших отношений, конечно, лежит прагматизм, но есть и нечто большее — это любовь к Чехии, чешской культуре». Глава российского государства добавил, что между Россией и Чехией нет проблем. «Отношения строятся в духе… зрелого партнерства».

В этих словах президента — и признание заслуг российской дипломатии, сотрудников Посольства России в Чехии.

После этого события, как и всегда после визитов высокого начальства, Олег Евгеньевич провёл «разбор полётов». Его сотрудники вспоминают, что даже любили эти совещания. Ведь его оценки всегда были справедливы, люди с ними соглашались. Очень ценили похвалу — Олег Евгеньевич всегда находил добрые слова для тех, кто поработал на совесть. А на его критику возразить было нечего. Подкупал особенный юмор Лушникова — юмор, окончательно освобождающий людей от стресса «чрезвычайных ситуаций». После таких совещаний можно было работать дальше — с чувством собственного достоинства и хорошим настроением.

К сожалению, российским дипломатам приходилось выполнять работу и совсем другого рода. 25 июня 2007 года в Кралове поле, одном из районов Брно, с памятника воинам Красной армии сбили серп и молот — государственную эмблему Советского Союза. «Операцией» непосредственно руководил вице-староста района Кралове поле. Акцию он объяснил тем, что серп и молот — коммунистический символ, которому не место на памятнике.

Посольство России в Праге передало официальную ноту в МИД Чехии в связи с инцидентом. Нота гласила, что российская сторона рассматривает эти действия как оскорбление памяти людей, отдавших жизнь за освобождение Чехословакии. Пострадал от вандалов не просто монумент, а памятник на могиле павших — он установлен на месте захоронения 326 воинов Красной Армии.

В связи с этими событиями Олег Евгеньевич Лушников посетил МИД Чехии, встретился с директором департамента стран Юго-Восточной и Восточной Европы Томашем Сунегом и получил заверение, что случившееся не следует рассматривать как официальную линию чешского государства. Сунег, ссылаясь на главу МИД Чехии, Карела Шварценберга, принёс извинения и направил официальное письмо старосте Кралове поле Ивану Копечному. В письме он подчеркнул, что «дискуссия о коммунизме и его символах не должна ставить под сомнение естественное уважение, которое мы испытываем к жертвам освобождения Чехословакии в ходе Второй мировой войны».

К концу десятилетия, после памятного кризиса 2008 года, связи с Россией стали одним из факторов стабилизации чешской экономики. Знаменательно, что на это время пришёлся этап, достойно завершивший дипломатическую карьеру Олега Евгеньевича Лушникова.

Помимо высокого профессионализма надо ещё отметить, что советник-посланник Лушников был руководителем, очень внимательным к жизненным проблемам сотрудников Посольства — и дипломатов, и технического персонала. В этих житейских делах ему с женской чуткостью и практичностью помогала Лариса Ивановна. Об этом многие с благодарностью вспоминают и сегодня.

 

Грань десятая. Высший пилотаж аналитики

 

С 2010 года Олег Евгеньевич Лушников продолжил государственную службу уже в новом качестве — как старший научный сотрудник Российского института стратегических исследований (РИСИ).

РИСИ — авторитетный исследовательский и экспертный центр. У него впечатляющая «родословная». Институт создали в феврале 1992 года как аналитический центр Службы внешней разведки — путём преобразования из бывшего Научно-исследовательского института разведывательных проблем Первого главного управления КГБ СССР. В 2009 году после реорганизации РИСИ перешёл в подчинение Администрации президента России. Тогда же во главе института встал историк и разведчик генерал-лейтенант Леонид Решетников, до этого — начальник информационно-аналитического управления службы внешней разведки.

Задача РИСИ — формировать аналитический контент для властных структур, которые определяют государственную политику обеспечения национальной безопасности: для Администрации Президента РФ, Совета Федерации и Государственной Думы, Совета Безопасности, аппарата правительства, министерств и ведомств.

Популярно сравнение РИСИ с известным американским центром «Стратфор» (Stratfor), который занимается сбором и анализом информации о событиях в мире с профессиональной непредвзятостью — правда, будучи не государственной структурой, а частной компанией.

Региональные центры РИСИ работают в Калининграде, Санкт-Петербурге, Казани, Екатеринбурге, Архангельске, Нижнем Новгороде, Владивостоке. Есть представители в Киргизии, Турции, Франции, Сербии, Польше, Финляндии. Институт сотрудничает с научными организациями и центрами в 32 странах мира.

Сотрудники РИСИ анализируют и прогнозируют развитие событий в разных странах и регионах, находя предвестия кризисов и пути их преодоления. Это делается на основании открытых источников. Квалификация аналитиков позволяет в полной мере использовать этот потенциал, формально общедоступный, но раскрывающий своё глубинное значение лишь немногим. Искусством постигать суть самых разных явлений и тенденций в полной мере владел Олег Евгеньевич Лушников, оно десятилетиями было важнейшей составляющей его дипломатической службы. К экспертному мнению авторитетного дипломата обращались по всем вопросам, связанным с богемистикой, с проблематикой развития стран Восточной и Центральной Европы.

Круг профессиональных интересов, содержание и стилистика его экспертных оценок запечатлены в статьях Олега Евгеньевича, которые в то время публиковались в разных изданиях — некоторые из текстов вошли в эту книгу. Многочисленные СМИ обращались к нему за комментариями по актуальным вопросам. Он выступал на ТВЦ по вопросам евроинтеграции, часто отвечал на вопросы журналистов радио «Спутник», других радиостанций.

С большим оптимизмом Олег Евгеньевич характеризовал шаги президента Чехии Милоша Земана, направленные на эффективное сотрудничество с Россией, а также позицию главы чешского государства по отношению к ЕС и миграционному кризису в Европе. Очень радовался, что Земан в сложной международной обстановке и вопреки критике оппозиции приехал в Москву на парад в честь 70-летия Победы. Приветствовал назначение послом в России Владимира Ремека, первого чешского космонавта, Героя Советского Союза и доныне члена Компартии Чехии. Олег Евгеньевич был с ним хорошо знаком во времена работы в Праге.

И ещё одно дело продолжал Олег Евгеньевич до последнего года жизни — преподавал в Дипломатической академии МИД РФ. Студенты очень ценили его свободное, основанное на обширных знаниях и уникальном опыте изложение. Он продолжал служить своему государству и любимому делу, закладывая основу будущего российской дипломатии. Это будущее зависит от того, каким станет новое поколение дипломатов, будет ли оно достойным своих предшественников.

 

Грань одиннадцатая. Частная жизнь

 

Всё, что мог Олег Евгеньевич отдать делу своей жизни, было отдано без остатка. Наступило время, которое для многих деятельных людей оказывается очень непростым — время, когда главной сферой существования становится так называемая «частная жизнь». Но Олега Евгеньевича миновала эта чаша — он всегда, при полной самоотдаче в работе, умел жить с настоящей душевной щедростью, не обделяя близких людей любовью и заботой.

«Папа и мама всегда были одним целым. Я очень благодарен им за то, что только родители могут дать детям — атмосферу любви, в которой росли мы с братом», — говорит Сергей Лушников с чувством, вынесенным из детства и только ставшим крепче с тех пор. Такое единство двух людей — любимая тема речей на юбилеях свадеб. Но как на деле отличается от одномерной риторики этот ежедневный труд души и ума, это терпение и великая тайна, которую не выразишь словами! Ларису Ивановну и Олега Евгеньевича сблизили общность интересов и взглядов. Но к таким простым, однозначным вещам не сведёшь любовь, которой хватает на годы и десятилетия. Таинство отношений — это живое, всё более глубокое узнавание и приятие друг друга во всей сложности и неповторимости, что присущи каждому человеку. Это сверхчуткость, нежность, забота, умение жертвовать многим и важным ради любимого человека. Это предельная искренность — и, когда нужно, тонкий артистизм, лёгкость, игра. Всё это было в семье Лушниковых.

Лариса Ивановна и Олег Евгеньевич Лушниковы

Лариса Ивановна решила: профессиональная реализация мужа важнее, чем её академическая карьера. Всегда была рядом с ним, создавала незыблемый домашний мир уюта и покоя — такой же, который окружал его в детстве благодаря любимой маме. Он был очень благодарен своей жене, всю жизнь не переставал и не уставал ее благодарить.

Улыбка Ларисы

Но, конечно, ему всегда было нужно нечто гораздо большее, чем просто обывательское благополучие. Лариса Ивановна уважала и разделяла его убеждения, готова была поддержать во всём — от служебных перипетий до постижения новой реальности на рубеже эпох. Она только жалеет до сих пор, что он старался всё переживать сам, не перекладывать свою ношу на её плечи. Сыновья унаследовали это очень мужское стремление. Но она ведь всегда и без признаний знала, когда мужу или сыновьям плохо.

В Москве Лушниковы жили на Пироговке. Эту квартиру Олег Евгеньевич получил в 1979 году, вернувшись из первой командировки в Чехословакию. Отдыхали чаще всего на природе. Особенно часто в это время ездили в пансионат «Клязьма». Спортом любили заниматься в любое время года. Зимой катались там на коньках, на лыжах, играли в хоккей, летом можно было заниматься водными видами спорта. Эти места недаром стали зоной отдыха для сотрудников госструктур. В чистом лесу по весне распускались ландыши, первоцветы, медуницы, летом и осенью было много грибов. За порядком в лесу следили лесники Клязьминского леспаркхоза. Неподалёку открыли музей природы, в том же леспаркхозе разводили ланей. Пансионаты снабжались вкусной артезианской водой. Зимой на Клязьме открывали детский лагерь, Сергей с Андреем приезжали туда как домой. Там ждало их то, что вспоминается всю жизнь — веселая самостоятельная жизнь, встреча с первой любовью…

Летом отправлялись к Чёрному морю. Семья делилась: Сергей с мамой отправлялись в Крым в дом отдыха «Красное знамя», а Олег Евгеньевич с Андреем в июле — на Кавказ в дом отдыха «Зелёная роща». Дело в том, что по состоянию здоровья им подходили разные места. В 1983 году, перед «второй Прагой», Лариса Ивановна со старшим сыном ездили в дом отдыха на Валдай, где была поймана щука(!) — радость и воспоминания на долгие годы.

Дачей Лушниковы не обзавелись, хотя глава семьи, помня своё детство, о ней мечтал. Уже в девяностых он даже приобрёл участок под строительство в ста километрах от Москвы. Никто из семьи, кроме самого Олега Евгеньевича, этих земель никогда не видел, и построить там родовую усадьбу Лушниковым было не суждено.

В промежутке между первой и второй загранкомандировкой семья снимала в Кратове часть дачного финского домика без особых удобств. Жить там можно было только летом, но зато какое раздолье! Олег Евгеньевич очень любил туда ездить. Сыновья со светлой грустью вспоминают свои прекрасные дачные каникулы. Правда, тогда они не понимали, что в этих местах отцу всё вокруг напоминает жизнь на кратовской даче в его детские и юношеские годы.

Воспоминания о даче

А в девяностые арендовали небольшой финский домик в подмосковном дачном мидовском посёлке «Юность» по Щёлковскому шоссе недалеко от Звёздного городка. В начале прошлого века это прекрасное место на северном берегу Клязьмы, дачный рай — здешняя усадьба и деревня рядом с ней с полным правом назывались Райки — любили многие замечательные художники: Василий Суриков, Леонид Пастернак, Пётр Кончаловский. Тогда усадьбу окружал парк с аллеями в форме буквы «А», с каналами и прудами. Всего прудов было три, самый большой — в форме треугольника. Он омывал маленький остров, покрытый лесом. На остров вёл перекидной мостик из дерева. По правую и левую сторону располагались ещё водоёмы, устроенные на старицах. Их разделяли дамбы, соединяли протоки. В парке до сих пор сохранился обелиск со стёршейся надписью — и разноречивые легенды о том, в честь каких событий он установлен.

На рубеже прошлого и позапрошлого веков здесь возвели несколько интереснейших деревянных построек в стиле модерн — все разнохарактерные, с яркой индивидуальностью. Особенно примечателен фахверковый домик, более похожий на американский коттедж. Компактный в плане и симметричный, двухэтажный дом с мансардой был функционально продуман до мелочей: деревянный каркас, утеплённый войлоком, и голландские печи. Полукруглый и прямоугольный выступы по центрам фасадов, наружная отделка из мрамора и высокая кровля из марсельской черепицы придавали ему романтический вид. Интересна история дома. Уже после революции в этом доме много лет жил Вячеслав Михайлович Молотов, министр иностранных дел СССР. Это и определило «дипломатическую специализацию» дачной местности. После войны сам Сталин подписал документ, гласящий: «Разрешить Министерству иностранных дел организовать для руководящих работников однодневный дом отдыха на 50 коек». Близ Райков открыли школу-интернат Министерства иностранных дел, вокруг неё возникло дачное поселение. Название «Юность» отдаёт дань этому школьно-молодёжному сюжету.

Олег Евгеньевич очень любил «Юность» горячо и безоглядно, его не смущали условия жизни, весьма далёкие от блеска ушедшей эпохи модерна. Супруга не разделяла его увлечения этой скромной простотой. Дачного сезона Лариса Ивановна ждала с некоторой грустью. Её тяготили бытовые трудности, не очень хотелось жить в покосившемся домике, но она стоически шла за мужем на это испытание. Им, конечно, и на скромной даче было хорошо вместе. С великим удовольствием ходили в местный лес по грибы, иногда купались в ближнем пруду, просто гуляли. На прогулках всегда держались за руки.

Навещая старого друга Владимира Григорьевича Таякина, Олег Евгеньевич показал сыновьям домик в Кратово, где столько счастливых летних дней провёл в детстве. Чуть понятнее стала любовь отца к «Юности».

Новые поколения Лушниковых на даче

А у самих братьев были свои заветные места, которые трудно забыть. Кроме уже упомянутых, это санаторий имени Герцена под Кубинкой у Сергея и летние тренировочные лагеря футболиста Андрея. Да, это счастье — расти в заповедном мире родительской любви.

Сергей и Андрей Лушниковы. Под отцовским крылом в начале пути

Братья Лушниковы. Взрослые, но родом из детства

Но неизбежен выход за пределы семейного круга. Какой путь выберет человек в большом мире, что понесёт с собой — это ведь определяется в семье, её духом, укладом, сложной, тонкой энергетикой родительского влияния. Может быть, самая суть, тайна личности человека полнее всего запечатляется в душах и судьбах его детей? И потому так важны воспоминания старшего сына — взгляд на отца, исполненный внимания, глубокого неупрощающего понимания и любви:

«Сколько помню себя, папа всегда казался мне очень строгим, но внутренне чувствовал: он имеет на это право. И чем взрослее я становился, тем лучше понимал, как много значит для меня мой отец. Я хотел быть похожим на папу в том, что я определил для себя как главное. Всегда уважал его внутреннюю силу. Он говорил и делал то, во что верил. В привычных спорах «отцов и детей» был удивительно последователен во всём, и я, даже если не мог принять его точку зрения, ценил его убеждённость и верность принципам.

Папа много читал, он всегда читал. Не знаю, было ли что-нибудь в современной истории Чехии и Словакии, что осталось за пределами его осведомлённости. Он был очень основательным, но это не воспринималось как демонстрация себя, своей значительности и превосходства. Я не замечал в нём страстного желания получить признание от других. Но, восклицая в сердцах: «Я так и знал!», когда что-то шло не так из-за пренебрежения к его советам, он всё-таки хотел, чтобы его правоту признали.

Папа всегда поддерживал меня, так или иначе помогал принимать решения, которые определили мою жизнь. Он повлиял на мой выбор профессии, был неофициальным научным руководителем моего диссертационного исследования, я всегда был уверен, что в трудной ситуации могу прийти к нему за советом. Потом настала очередь внуков черпать из этого кладезя, который представлялся вечным, неиссякаемым…

Болезни, травмы, последствия хорошего застолья — ничто не могло ему помешать утром бодро собираться на работу. Энергичное «Ну всё, я пошёл» — и уверенный шаг навстречу новому дню. С годами, конечно, пришло понимание: папа, как всякий человек, может уставать, быть уязвимым, ему тоже нужна поддержка, хоть он никогда об этом не говорил. Всё это так ясно чувствуешь теперь, и такими трогательными кажутся в воспоминаниях его любимые выражения, интонации, привычки.

Папа всегда сохранял мягкость и доброжелательность — даже если очень уставал и переживал из-за трудностей на работе».

Профессию для себя сын выбирал с безусловной верой в то, что дело отца — значительное, достойное, интересное. Потому и решил связать будущее со сферой международных отношений. За два месяца до «бархатной революции» закончил Высшую Школу экономики в Праге.

В 1989 году Сергей начал работать в Академии общественных наук при ЦК КПСС. А диссертацию защитил в1996 году, уже в другой стране и в другой жизни. Называлась она «Опыт экономической трансформации Чехии первой половины 1990-х годов». Время работы над ней по-особому сблизило отца и сына. Каждый сохранял полную интеллектуальную самостоятельность, верность своим убеждениям — но благодаря этому крепла духовная близость, взаимное уважение. Движение навстречу друг другу вело их к более глубокому пониманию мира.

«У отца были очень прагматичные взгляды на перспективы развития экономики Чехии в постсоциалистический период, я смотрел на всё сквозь розовые очки. У нас разгорались жаркие споры. На его стороне была статистика, на моей — тоска по прекрасным временам студенческой молодости», — вспоминает Сергей. Время дало ему знания и опыт, помогло лучше понять отца. Деятельность Сергея и сегодня связана с международными отношениями. Ещё в 1991 году он пришёл в компанию с «японскими корнями». Начинал референтом — и стал генеральным директором. Он убеждён: живое, открытое, полное горячего интереса взаимодействие с культурой другой страны в детстве и юности очень помогло ему строить отношения с представителями Японии. К братьям Лушниковым можно в полной мере применить содержательное определение «дети третьей культуры». Так современные исследователи называют тех, кто в силу биографических обстоятельств значительную часть взросления (до 18 лет) прожил в дургих странах и культурах. Первая культура заимствуется от родителей, вторая от места проживания, а третья формируется в них самих как комбинация из первых двух. Сильные стороны таких людей — разносторонность, многомерность мировосприятия, способность использовать опыт разных культур, привнося в них новое, открытость различным стилям жизни, как следствие — высокий уровень социальной адаптации.

Сергей навсегда благодарен отцу за эту широту горизонтов. К 60-летию Олега Евгеньевича он приготовил необыкновенный, полный глубокого смысла подарок — под новый 2004 год повёз родителей в Японию. Хотел показать им страну, которую очень любил, работе с которой посвятил жизнь. Японская сторона помогла составить программу этой поездки.

В Токио путешественники много гуляли по Токио, по площади возле Императорского дворца — резиденции королевского дома Японии. Посетили сказочный сад Хамарикю — последний из сохранившихся в Токио садов с приливными прудами «Сиоири-но-ике». Увидели Sky Tree, Токийское небесное дерево, самую высокую телебашню и второе по высоте сооружение в мире. Отдали дань разным религиозным традициям страны, посетив буддийский храм Асакуса и крупнейшее синтоистское святилище Токио Мейдзи Дзингу. Конечно, наведались на Гиндзу, один из самых роскошных торговых районов на планете. Ранним утром заглянули на знаменитый рыбный рынок Цукидзи. В национальном парке Хаконэ любовались горячими источниками, и великая гора Фудзи, символ Японии, изволила показать паломникам свой лик — такое случается лишь тогда, когда погода благоприятна.

На скоростном поезде Синкансэн Хикари добрались до Киото, бывшей столицы Страны восходящего солнца. В саду камней Рёандзи искали решения его мистически-философской загадки. Там, как известно, с любой точки можно увидеть только четырнадцатый камней. Пятнадцатый камень Рёандзи всегда остаётся невидим.

Жили в традиционной гостинице — рёкан. Интересен этот тип гостиниц тем, что постоялец фактически попадает в средневековую Японию. Гостиница предлагает разнообразное национальное меню — без необходимости выбирать, что, возможно, было бы и не под силу постояльцу-дилетанту. Преобладают в нём морепродукты. Утром вас разбудят к завтраку, даже если вы об этом не просили, уберут футон (хлопчатобумажный тонкий матрас), на котором вы спали, и накроют стол. Всё это делают женщины в национальных нарядах, внимательные, расторопные, строго соблюдающие стиль и традиции.

Затем настал черёд Нары, ещё одной древней столицы, центра буддийской культуры, в средние века — прибежища непокорных аристократов и самураев. Здесь Лушниковы посетили Тодайдзи — древнейший буддийский храм, внутри которого на лепестках священного лотоса восседает величественная статуя Будды. Внизу среди несущих колонн храма — узкий проход, равный по размеру ноздрям Будды. Считается, что прошедший по нему получит благословение и просветление.

С буддийскими храмами соседствуют синтоистские. Например, Касуга Тайся, святилище с уникальными бронзовыми фонарями во внутреннем дворе. В храме бывают члены императорской фамилии, высшие должностные лица Японии.

В парках Нары живут ручные олени, они, по преданию, происходят от верхового оленя, на котором приехал в город бог грома и мечей Такэмикадзуки. Туристы с удовольствием кормят мирных потомков грозного прародителя.

Так они втроём наслаждались тем, что в этой семье все любили и любят — открытостью, безграничностью мира, являющего свои тайны, свою красоту тем, кто к этому готов.

В сентябре 1989 года, во возвращении из Праги, Сергей пришел работать в Академию общественных наук, где и познакомился с будущей женой. Пришёл в бюро переводов Института обмена опытом социалистического строительства — там Наталья работала на должности переводчика-референта чешского языка. Она закончила филологический факультет МГУ имени Ломоносова, где изучала чешский язык и литературу. Сегодня (2018 год) Наталья Лушникова — доцент кафедры международной безопасности и внешнеполитической деятельности России Российской академии народного хозяйства и государственной службы при Президенте РФ. Естественно, опыт Олега Евгеньевича в её работе был востребован не раз.

Младший сын Олега Евгеньевича Андрей унаследовал от отца любовь к спорту. А ещё — «фактуру», темперамент, волевые качества, позволяющие добиваться спортивных успехов. По совету Олега Евгеньевича и при его всемерной поддержке начал готовиться к профессиональной карьере футболиста. Когда семья жила в Праге, занимался в спортивной школе при знаменитой «Дукле». Эта армейская команда не раз побеждала в чемпионатах Чехословакии, играла в Кубке европейских чемпионов, Кубке обладателей кубков, Кубке УЕФА. Кто мог тогда знать, что близки времена, когда звезда армейской команды, реликта прежней эпохи, потускнеет?

 

Юная «Дукла». Команда, в которой проходил футбольное обучение Андрей Лушников

Кстати, Андрею довелось «участвовать» в «бархатной революции» осенью 1989 года. В день, когда начались студенческие волнения, юных футболистов отпустили с тренировки. Ребята решили ехать на Вацлавскую площадь, где проходили демонстрации Гражданского форума. Когда вышли из метро, их подхватила толпа. В ней пришлось простоять без движения четыре часа. В эти дни на площади собиралось по 200–250 тысяч человек.

По возвращении в Москву Андрей целеустремлённо продолжал заниматься тем, что было для него по-настоящему важно. Стал воспитанником Школы футбольного мастерства Лужники в Москве. В 1991 году начал играть в московском «Спартаке». Можно представить, как радовался Олег Евгеньевич. «Спартак» был его любимой командой. За неё, а ещё за футбольную и хоккейную сборные Советского Союза он болел всей душой. Когда любимая команда проигрывала, минут за десять до конца матча уходил в другую комнату — читать или отгадывать кроссворд. Возвращался узнать результат. В зависимости от исхода либо устраивал «нагоняй» тренерам за бездарную игру, либо радостно констатировал везение. Почему-то ни разу не признал победу любимцев полностью заслуженной — может быть, суеверно боялся спугнуть будущую удачу. На матчи с участием Андрея ходил всегда, когда мог, был внимательным наблюдателем, вдумчивым критиком.

После «Спартака» Андрей играл за «Асмарал», «Динамо-дубль»,  махачкалинский «Анжи», «Самотлор-XXI» из Нижневартовска.

В двадцать три года, в кризисном 1998-м, ему пришлось из спорта уйти и заняться бизнесом. Папа с мамой очень помогли первоначальным капиталом. Несмотря на это, Олег Евгеньевич и Андрей вели, по выражению последнего, «жгучие споры». Ведь выбранный сыном род деятельности не вписывался в представления отца о правильном состоянии и развитии экономики. Лариса Ивановна разнимала дискутирующих: «Поспорили и хватит, у каждого свои убеждения, и это здорово». С течением времени Андрей всё больше ценил убеждённость и последовательность отца. Закончил академию управления имени Орджоникидзе, по совету Олега Евгеньевича перевёлся с вечернего на дневной факультет «Управление в городском хозяйстве».

Внуки появляются у человека в ту пору его жизни, когда он начинает по-настоящему осознавать конечность своего земного пути. Может быть, поэтому в любви к ним невыразимо сливаются самые разнородные чувства, светятся в ней и печаль, и надежда. Олегу Евгеньевичу и Ларисе Ивановне судьба послала большое счастье — пять внуков.

Олег Евгеньевич Лушников с внуками: Даша, Даниил, Евгений, Ирина

Старшая внучка, Ирина Сергеевна, родилась в 1991 году. Закончила Институт стран Азии и Африки МГУ им. М.В.Ломоносова и магистратуру экономического факультета МГУ. Хорошо знает английский и китайский. У Иры есть опыт преподавания в alma mater. Многие отмечают, что в Институте стран Азии и Африки очень сильная и очень специализированная программа. Такую нагрузку не выдержать без железной мотивации и настоящей осознанной увлечённости. Ещё в пору учебы в магистратуре Ирина публиковала свои статьи в научных изданиях по изучаемым проблемам. Олег Евгеньевич очень радовался за нее, приветствовал и ценил это. Ирина любит дальние странствия, видеть, слышать и чувствовать всё, что создано разными народами в разные времена.

Сергей Лушников с дочерью Ириной

Сергей Лушников с женой и дочерью Ириной

Сын Сергея, родившийся в 1998 году и названный в честь прадеда Евгением (полный его тезка – Евгений Сергеевич Лушников), учится в МГИМО на факультете международных экономических отношений, как дед Олег. Как истинный Лушников, он любит спорт, при этом избрал его самый интеллектуальный вид — шахматы. Он кандидат в мастера, участник серьёзных турниров, в которых отстаивает и честь МГИМО.

Евгений был долгие годы завсегдатаем турниров шахматной серии Czech Tour. Играл в разных городах Чехии. Заодно гостил у Олега и Ларисы. Дед его на турниры возил, болел за него. А уж как радовался, когда внук выигрывал! Сразу праздник в доме и чай с маковым завином! У Жени, наверное, самое разностороннее и глубокое представление о Чехии среди младших Лушниковых. Отец с Андреем делились с ним своими впечатлениями о стране, показывали места, столь памятные для старших Лушниковых.

Сергей и Евгений Лушниковы на Мосту через Влтаву близ Орлика

Старшая дочь Андрея, Дарья, родилась в 1997 году. По семейной традиции заканчивает МГИМО. Пока не определилась с профессией, но явно обладает хорошими коммуникативными навыками, столь присущими её дедушке и в работе дипломата, и по жизни. После ухода Олега Евгеньевича живёт с бабушкой, помогает ей пережить утрату. Такая житейски-простая и высокая миссия, трудная — особенно для молодого человека. Справиться с ней дорогого стоит.

В 2018 году брат Дарьи Даниил закончил школу и намеревается поступать в какой-нибудь солидный экономический вуз — Высшую школу экономики или Финансовый университет при Правительстве РФ. А вот Вероника Андреевна, младшая из пяти внуков, в 2018 году в школу только ещё пойдёт. Она очень любила деда, лишь его колючая борода девочку немножечко смущала. И он ради внучки всегда тщательно брился перед еженедельным визитом семьи младшего сына. Вероника — балерина и художница. Эти творческие пристрастия индивидуальны, но в них звучит отголосок былого — вспомним музыкальность прабабушки Нины Николаевны, аккордеон и школьный ансамбль Олега Евгеньевича.

Это новые побеги от тех корней, что питали и питают духовную жизнь поколений их семьи.

В семью Лушниковых вошло и навсегда осталось в их памяти удивительное существо. Сергей, ещё студент, принёс в посольскую квартиру в Праге робкого щенка, прекрасную жесткошёрстую таксу Элечку. Перед этим он не спросил родителей, как они отнесутся к присутствию питомца в доме — не сомневался, что будут против. И доводы в поддержку такой позиции тоже знал, прямо заранее слышал, что ему скажут: «Завести собаку — огромная ответственность. Кто будет гулять? Кто будет кормить?» А если то, а если это… Типичное родительское поведение, граничащее, по мнению молодёжи, с занудством. Словом, Сергей, явившись со щенком, сказал, что обратного пути нет, прежний хозяин улетел за границу. Если опустить ненужные подробности — так оно и было.

Что тут поделаешь? Олег Евгеньевич, приняв неизбежное, всё же настаивал на соблюдении строгих правил. Охотничьей собаке не место на диване и в спальне. Надо приобрести будку и специальный коврик, сделать ещё много важного и необходимого, о чём не позаботился неосмотрительный сын.

На следующий день Сергей раньше времени вернулся из института. И с порога услышал голос отца, часто приходившего домой пообедать: «А кто это такой маленький, ушастенький, хвостом виляет? Элечка?» Потом Олег Евгеньевич заметил сына — и сразу за прежнее: «Вот кто будет гулять с собакой?!» Надо сказать, будка и коврик так и не потребовались. Эля спала со старшими Лушниковыми, устраивалась как хотела, выбирала удобные ей ложбинки. Гулять с ней пришлось Ларисе Ивановне и Андрею — тот, впрочем, делал это с удовольствием, поскольку у друзей тоже были собаки, и они вместе выводили их в Стромовку.

Олег Евгеньевич говорил, что в Эле его жена нашла дочку. Лариса Ивановна действительно нянчилась с ней, как с девочкой. Нежно её расчесывала и гладила, приговаривая для порядка: «Завели собаку, а не гуляют». Понимала её огорчения, женские проблемы вроде ложной щенности, выхаживала во время болезней. Эля ездила с Лушниковыми в третью командировку в Прагу, с радостью узнала Стромовку и запахи родины. Но закончила свой век в Москве в июне 2003 года, кротко уснув после укола на руках у Сергея. Она подарила семье пятнадцать лет любви и чистой радости.

Лариса Ивановна с Элечкой

Свобода человека, не прессуемого жёстким рабочим ритмом, приносила Олегу Евгеньевичу много духовных наслаждений. Он ведь любил читать не только «нужное». Очень близки ему всегда были поэзия и проза Бунина. И в зрелые годы, конечно, он особенно чувствовал бунинскую любовь к вечной и скоротечной  красоте земной жизни, наслаждение фактурой этого мира. Завзятые театралы, они с Ларисой Ивановной в эти годы «свободы и покоя» особенно часто ходили в театр.

Таков был «ближний круг» жизни Олега Евгеньевича. Но в маленьком домашнем мире он никогда не замыкался, его любви, доброты и благородства хватало на всех, с кем соединила судьба. С родственниками всегда сохранял душевную связь, заботился о них и рад был помочь. Татьяна Ивановна Быстрова с благодарностью помнит, как Олег Евгеньевич подарил им с мужем, скромно живущим пенсионерам, холодильник и телевизор. Любил говорить об общем, уже далёком семейном прошлом — оно оставалось для него близким, тёплым, живым.

С первых дней знакомства и навсегда приняли друг друга в душу Олег Евгеньевич и семья сестры Ларисы Ивановны — сама Валентина Ивановна, её муж Борис Михайлович Хижик, их дети Илья и Мария. Валентина Ивановна вспоминает, как Лорик — так звала её сестра — привезла на дачу к Хижикам своего молодого человека. Он поразил статью, красотой, безукоризненными манерами. Ничего не могло быть естественнее истории легендарного знакомства на выставке, считает Валентина Ивановна: «Разве мимо Олега можно пройти и не заметить?» И всю жизнь Олег Евгеньевич был для неё образцом порядочного человека, мужа, отца.

Валентина Ивановна Хижик, сестра Ларисы Ивановны Лушниковой

С Борисом Михайловичем, завзятым технарём оборонщиком с дипломом Бауманки, его свояка-гуманитария сближали одинаково искренние и глубокие государственнические убеждения и более земные пристрастия — парная по субботам, просвещённая любовь к пиву. Хижики ездили в Прагу по приглашению Лушниковых, принимали их всегда с подлинной радостью, заботливо и хлебосольно.

Олег Евгеньевич Лушников с Борисом Михайловичем Хижиком

Для Ильи Хижика Олег Евгеньевич стал старшим другом, ненамеренно давал уроки достойного мужского поведения. Осталась в памяти печальная история: Лушниковы жили неподалёку от Лужников, и однажды, в эпоху позднесоциалистической мутации общественных нравов, спартаковские фанаты после матча подожгли его «Жигули». Конечно, все сочувствовали ещё и тому, что несчастье пришло от любимой команды Олега Евгеньевича. А он твёрдо сказал, что любит «Спартак» — команду неповторимого стиля игры и великих футболистов. А бессмысленная подлая уголовщина к этой команде отношения не имеет.

В Праге Илья пошёл с Олегом Евгеньевичем на встречу с ветеранами войны, товарищами по оружию советских солдат. Ветераны рассказывали, не со сцены, а в частной беседе от души, как советник-посланник заботится о них. Олег Евгеньевич всё принимал близко к сердцу, по-другому не умел, может, потому и не сохранил здоровье, с горечью констатирует сегодня Илья Борисович. Ему было больно, что в последние годы на Большой Пироговке каждый сезон заново укладывают асфальт, что в киосках не купишь серьёзную прессу… А она ему была необходима, как хлеб, даже в больницу просил привезти «Правду», «Советский спорт» и «Коммерсант».

Лариса Ивановна Лушникова с Ильёй Хижиком

Мария Хижик, племянница Ларисы Ивановны Лушниковой

И та же теплота была в его отношениях с друзьями. Подаренное жизнью чудо дружбы с кем-то не забывал никогда. С Владимиром Григорьевичем Таякиным встретился вновь после нескольких десятилетий, прошедших со времён счастливой юности в Кратове — и как будто не было этой разлуки. Они каждую неделю играли в теннис. Съездили в Кратово — и там Олега Евгеньевича сразу узнали живущие по соседству бывшие деревенские мальчишки. Дружеское общение давало счастье быть откровенным, делиться своими взглядами на сложный, бурлящий событиями и переменами мир с человеком сходных убеждений и опыта.

Конечно, сохранялась и дружба с коллегами-дипломатами, испытанная годами общей трудной работы. Он всегда был душой компании. И теперь, когда встречались бывшие сотрудники советского и российского Посольства в Праге, Олега Евгеньевича всегда избирали «дуайеном вечера», он открывал и вёл такие собрания. Встречи друзей проходили в московских ресторанах — раз в квартал, пунктуально замечает Алексей Сергеевич Березин. На этих застольях было и радостно, и грустно порой. Без такой полноты чувств жизнь кажется ненастоящей. Для ветеранов эта дружба стала залогом подлинности, значительности их прошлого и настоящего… Олег Евгеньевич по старой памяти предпочитал на таких праздниках чешские деликатесы: копчёные свиные ушки, обжаренный сыр и говяжью свичкову, то есть вырезку, на сметане. И напитки тоже чешские, памятные: сливовицу, фернет, бехеровку. Конечно, и пиво — правда, калужского разлива.

Лушниковы и Колмаковы

Олег Евгеньевич Лушников и Алексей Сергеевич Берёзин

Олег Евгеньевич Лушников с Владимиром Константиновичем Силкиным (крайний слева)

И в Совете ветеранов МИДа он работал от всей души. Прекрасно понимал заботы коллег, которые всегда жили честно и скромно, не берегли себя и теперь встретились со многими житейскими трудностями.

Может быть, последнее, что он задумал и сделал на общественном поприще — встреча ветеранов советской загранслужбы. Событие произошло в апреле 2017 года в ресторане-поплавке на Москве-реке. Олег Евгеньевич много стараний вложил в то, чтобы встречу подготовить, определить состав участников. Сам прийти не смог — здоровье уже не позволяло. Все, кто тогда собрался, говорили, что его очень не хватает. Ведь снова вместе были те, кто жизнь посвятил своей стране, тому, чтобы её интересы, уважение к ней утвердились в мире и оставались незыблемы. Это его круг, его единомышленники. Таких людей сейчас очень не хватает всем нам.

Осталось сказать немного — в сущности, слова бессильны перед главным в жизни человека. Старший сын вспоминает о последних месяцах Олега Евгеньевича:

«Он до последнего не мог и не хотел верить во врачебный вердикт. Смертельный диагноз был поставлен, прописан в медицинском заключении — а он не верил в свой уход, смотрел на близких, словно хотел прочесть в их глазах надежду на спасение. Мне казалось, он снова и снова обращается с безмолвным вопросом: «За что?! Мы так не договаривались!» Кого спрашивал? Получил ли ответ?»

Разговорчивый, как правило, Владимир Григорьевич Таякин,  на похоронах, подойдя к гробу, сказал: «Алик, с тобой ушло детство. У меня нет сейчас больше слов». И заплакал. Детским именем окликнул уходящего друга, уходящую жизнь. И всё-таки прожитое человеком, то, чем он был для других, не исчезает бесследно. Осталась скорбь Ларисы Ивановны и великая её благодарность за счастье, которое подарил ей любимый человек. Остались дети и внуки, пришедшие в этот мир, счастливый и светлый для них. Надо идти вперёд, хотя утрата невосполнима, и все они учатся жить без Олега Евгеньевича.

Семья Лушниковых

Олег и Лариса оставили детям и внукам драгоценное наследство — трепетную, нежную и деятельную любовь друг к другу. Олег Евгеньевич умел так любить. А сейчас все Лушниковы поддерживают своей заботой Ларису Ивановну, помогая ей жить без него.

Так хочется верить, что эта книга поможет сохранить память об Олеге Евгеньевиче Лушникове. И поможет кому-то увидеть его глазами своей души.

 

Часть II. Воспоминания

 

Грань двенадцатая. Мои запоздалые письма к Олегу (непричёсанные воспоминания)

После ухода Олега Евгеньевича Зоя Ниловна Кузнецова, которую с ним связывали десятилетия дружбы, написала о том, чем стала для неё эта утрата. Но ещё и о том, что он остался со своими друзьями и близкими. В обращённых к нему словах живое чувство, одолевающее необратимость времени. Это обращение завершает первую часть повествования.

Письмо первое. Знакомство

Кто был для меня Олег — друг, коллега, дружбан, дружочек.

Нас связывала настоящая, крепкая мужская дружба, которая продолжалась почти 50 лет.

Как-то на праздновании своего дня рождения известный российский экономист Руслан Гринберг представил нас, его однокурсников по Московскому университету, своему приятелю-немцу. «Разве так долго дружат?!» — удивился иностранный гость. Дружат, ещё как дружат. Эти мои непричесанные письма «вдогонку» — не только воспоминания, это запоздалая благодарность Олегу за дружбу длиною в жизнь.

С Олегом нас связывало прошлое и настоящее, опрокинутое в прошлое. Местом знакомства стал Институт экономики мировой социалистической системы АН СССР, где мы трудились научными сотрудниками по специальности «Политика и экономика Чехословакии». По календарю мы с Олегом были практически ровесниками, а по сути он был старше меня на целую жизнь. Я была домашняя, книжная московская девочка, а у Олега за плечами уже была рабочая жизнь, МГИМО, он был женатый человек. Это изначально определило «расстановку сил». Олег стал не только моим старшим товарищем, но и учителем жизни. Равноправие, пожалуй, наступило значительно позже.

Письмо второе. Чехия

Конечно, главным связующим звеном нашей творческой многолетней дружбы была Чехия.

Сказать, что Олег был уникальный специалист-страновед — ничего не сказать. Он знал о Чехии всё или почти всё. Без преувеличения, с его уходом российская наука лишилась уникального штучного учёного, обладавшего поистине энциклопедическими знаниями «по Европе». Он предугадал, нет, предвидел события в Центральной и Восточной Европе, и когда в ЦВЕ что-то происходило, он неизменно с затаенной гордостью говорил: «А мы с тобой предвидели это тысячу лет назад».

Олег был выдающимся специалистом по Чехии, к сожалению, во многом недооценённым. Его оценки и прогнозы всегда были безупречно точны.

Наши бесконечные разборки чешских полётов…Рука всё время тянется к телефонной трубке — «что-то Олег давно не звонил», «надо позвонить Олегу». Увы, теперь не с кем обстоятельно обсудить последние президентские выборы в Чехии. К слову, практически все политологи, как наши, так и чешские, не сомневались в проигрыше Милоша Земана. И только мы с Олегом, проведя профессиональный многофакторный анализ, не исключали положительного результата. В Институте шутили: «Это тебе чехи подарок сделали ко дню рождения. Мой день рождения — 27 января — совпал с датой выборов Президента ЧР. И вот не с кем «probrat» результаты выборов — обстоятельно, вкусно. Коля Бухарин, ещё один мой дружочек, к сожалению, тоже ушедший от нас в мир иной, говорил: «Вот мы умрём, и страноведение на нас кончится.» Боюсь, что он был не так далёк от истины.

С сожалением приходится констатировать, что эти знания во многом остались невостребованными. В последние годы у Олега появилось новое увлечение — лекции студентам, которым он старался передать не только свои знания, но и своё отношение к истории страны, взаимоотношениям со странами Центральной и Восточной Европы. Студенты откликались на его искренность, увлечённость. И если они действительно что-то поняли из его лекционных откровений, есть надежда на преемственность.

Письмо третье. О вере и верности

Олег был настоящим русским патриотом. Он любил Родину, Россию, у него болела душа из-за распада страны. Он был и остался коммунистом по своим взглядам, по своей вере, по своим принципам и ценностям, в которые он продолжал верить часто «вопреки». Он навсегда остался в СССР, он был и остался советским человеком и гордился этим. К переменам он так до конца и не адаптировался, оставшись верен своей молодости — своей вере. Удивительно, как при всей его просоветскости его уважали чехи — за принципиальность, за верность своим убеждениям. С ним дружил Любомир Штроугал — один из главных авторитетов коммунистической эпохи, высоко ценил его за профессионализм, благородство и чистоту помыслов.

Письмо четвёртое. Таланты

Как люди, хорошо владевшие чешским языком — и литературным, и «народным», разговорным, — мы автоматически переходили на русско-чешский язык, когда человек одновременно мыслит и говорит на двух языках. И часто нужное слово, которое более точно отражает смысл, не находится в родном языке, но есть в чужом, также ставшем родным. Чужие слова — как драгоценные камушки. Это был новый, рукотворный язык — русско-чешский с его неповторимым очарованием. «Я тебе zavolam» («Я тебе позвоню»), — говорил Олег. Теперь поговорить на этом языке не с кем.

Как Олег умел развеселить, рассмешить! В газете «Hospodarske Noviny» есть рубрика «Письма читателей». Это отклики простых людей на разного рода события в стране с оригинальной орфографией авторов этих заметок. И я всегда в конце наших телефонных научных «макроэкономических бесед» просила Олега «почитать письма». Олег с его безупречным чешским произношением и неповторимой артистической интонацией мастерски воспроизводил «народный язык». Это было высокохудожественное чтение.

А как Олег рассказывал анекдоты, которых он знал бесконечное множество! Их перечень был неиссякаем. Я не знаю рассказчика, который умел бы так мастерски травить анекдоты, часто весьма «солёные», но в неповторимом исполнении Олега они становились произведениями искусства. Чего стоили его чешские и словацкие анекдоты на злобу дня! Умный да поймёт. У Олега было много талантов, в том числе нереализованных. Он, несомненно, мог бы быть прекрасным актёром, неповторимым рассказчиком, самобытным писателем.

Он всегда жил своей наполненной внутренней жизнью, внешние атрибуты его мало занимали. До смешного. Как-то на заре своей международной карьеры он собрался в Центральный Комитет на переговоры с Гусаком. Дело было летом, на ногах у него была его любимая обувь — сандалии. «Чтобы ноги дышали» — говорил Олег. «Олег, ты так собираешься идти на переговоры?!». Он искренне недоумевал: «А почему нет?» Но в следующий раз пришёл в костюме и туфлях. Так и я приблизила Олега к этикету, который он считал ненужной формальностью.

Главный его талантом была доброта. Олег догадывался о моих проблемах с ногами. И как-то мимоходом говорит: «Я буду проезжать мимо тебя. Выходи на перекрёсток». С тех пор так и повелось. Он делал добро естественно, и потому я принимала его помощь без лишних комплексов. Спасибо тебе, Олешка.

Письмо пятое. Лариса

И самое главное. Олег был талантлив во всём. Он выиграл свою жизнь — в профессии, семье, детях, в любви.

Будучи совсем молодым человеком, он правильно угадал свою жену, единственно любимую на всю жизнь. Лариса была главное в его жизни. И после пятидесяти лет совместной жизни она осталась его любимой женщиной, другом. Главой большой семьи. Центром Вселенной. Удивительно, как люди сумели сохранить взаимный интерес друг к другу.

Как-то мы обсуждали очередную «нетленку» Олега. Он, как залюбленный ребёнок, обижался на самую малую осторожную критику и с неподдельной обидой говорил: «Вы что, сговорились с Ларисой, всё критикуете и критикуете меня?» «Олег, слушай жену, она плохого не посоветует», — говорила я. Потом он соглашался с обоснованной критикой. «Ну, я исправил, как вы с Ларисой советовали», — признавал он.

Олег, как ребёнок любил, чтобы его хвалили. Я часто повторяла в наших бесконечных разговорах: «Главное, что ты сделал, Олег Евгеньевич, это правильно выбрал жену». Олег довольно улыбался: «Да уж».

Я знала его «график движения»: вторник — баня, четверг — теннис, суббота — рынок, закупка полезных продуктов для семьи. И только недавно я узнала, что Олег ходил в баню не с мужиками, с веником и пивом, а с Ларисой. Они старались не расставаться, каждую минуту быть вместе.

Он выбрал жену по себе. Когда-то в ИЭМСС, в наше очередное дежурство в секторе, мы рассуждали о разном. Олег делился жизненным опытом: «Как правильно выбрать жену? Конечно, на первый взгляд, следует выбирать тихую смиренную, покладистую женщину, которая безропотно будет следовать указаниям мужа и преданно глядеть в глаза — ни поговорить, ни поссориться. Да только через три дня можно повеситься на люстре. А вот поссоришься, побьёшь посуду, потом сладко помиришься — хорошо!»

У Олега на все жизненные проблемы были свои ответы, свои принципы, которым он следовал, у него была своя жизненная конституция, свой кодекс чести, которому он не изменял. И когда я в наше бессовестное время сталкивалась с «сознательным предательством», я говорила себе: «Олег и Лариса». И мир становился светлее.

Письмо шестое. Как Олег за Ларису заступился

Олег так любил свою Ларису, что не мог допускать ни одного кривого слова или кривого намёка в её сторону. В Институте работали сокурсницы Ларисы, которые, как мне кажется, просто по-бабски завидуя её семейному счастью, позволяли себе некоторые колкости в её адрес. Возвеличивая свои несравненные кулинарные способности, намекали на то, что она в этой области не сильна. Олег терпел, терпел, но его смирение только распаляло девушек. И вот однажды он не выдержал. Олег пришёл на работу и, обращаясь ко мне, сказал: «Ты знаешь, какая моя Лариса кулинарка!» Я моментально включилась в игру: «Ну конечно, Олег, я же обедала у вас». «Ты знаешь, как она готовит пельмени! — продолжил Олег. — Я только вхожу домой, она ставит кастрюлю на плиту». — «Олег, не так быстро, я записываю». — «Пиши, надо дождаться, когда вода закипит, и швырнуть в воду пельмени. И потом нужно уловить момент, когда пельмени всплывут, и выключить плиту. Записала?»

«А знаешь, как вкусно она готовит сосиски?! Ну что, в следующий раз? Успела записать рецепт?» После этого «выступления» Олега всякие кривотолки и подколы как рукой сняло. Так Олег проучил недоброжелателей и заступился за свою Ларису, как он это умел — с юмором и без всякого намёка на юмор. «Срезал» ну просто по Шукшину. Василию Макаровичу понравилось бы.

Письмо седьмое. Семья. Сыновья

Олег очень любил свою семью, своих сыновей, и они не подвели его, оставшись с ним до последней минуты, борясь за его жизнь, за облегчение ухода. Великий русский актер, народный артист СССР Борис Иванов как-то признался: «Я горжусь двумя вещами, которые сделал в жизни — ушёл добровольцем на фронт и довёл свою больную раком жену Олечку до конца». Олег вырастил настоящих людей. Ребята, низкий поклон и благодарность за вашего отца, за Олега, моего друга. Он всегда очень гордился вами.

Письмо восьмое. Беседы о вечном

Однажды мы с Олегом «забили стрелку» у церкви. Подходя к храму, я перекрестилась: «Спаси, сохрани и помилуй». «Много просишь», — серьёзно сказал Олег. В этих его словах был такой глубокий смысл. Я постоянно повторяю их, они запали мне прямо в душу.

Олег не был верующим, не был крещён. Он был, пожалуй, убеждённым атеистом, но в жизни своей старался не отступать от божьих заповедей. К чужой вере относился с пониманием и уважением. Он жил в соответствии со своими собственными принципами добра. С ним всегда было светло и легко.

Олег не был воцерковленным человеком. И тем более удивительно: на девятый день после его ухода я стою на перекрёстке, там, где мы обычно пересекались с Олегом, а напротив, на другой стороне улицы, стоит Олег, как всегда весёлый, улыбающийся, радующийся тебе, и машет рукой. Такой живой. Проехала машина, я отвела глаза — и его уже нет. Приходил окончательно попрощаться перед уходом на небо уже навсегда или звал к себе: «Приходи, здесь хорошо».

Письмо девятое. Прощание

«Когда я вспоминаю по привычке моих друзей заветных имена, всегда на этой странной перекличке мне отвечает только тишина».

Вот и Олег ушёл. Ушёл неожиданно, на полуслове, на полуфразе. Уже никто так не удивит тебя блистательным анализом, никто так не рассмешит тебя, не порадует вкусным разговором. Нам всегда было интересно друг с другом. Пятьдесят лет говорили, а не наговорились. Ещё сколько надо обсудить: «Что там в Чехии?», «Когда же, наконец, развалится ЕС?». Не с кем. Есть люди незаменимые, и когда они уходят, их место не может занять никто. Осталось чувство недоговорённости и гнева на себя, опоздавшего.

Прости меня, что я мало радовала тебя, никогда при жизни не сказала, как я дорожу твоей дружбой, как было интересно с тобой и весело. Для этого достаточно было снять телефонную трубку — и вдруг всё оборвалось. Пришло время прощания.

Прощай, Олег, и пусть тебе будет там хорошо. А мы тебя помним.

Зоя Кузнецова

 

Грань тринадцатая. Воспоминания Натальи Лушниковой

 

С уходом Олега Евгеньевича стало совершенно ясно: то, что мы вкладываем в понятие «семья», держалось именно на нём. Я не хочу сказать, что семьи не стало. Нет, она есть. Но теперь требуется время, чтобы, потеряв важный элемент своей структуры, система вновь обрела устойчивость.

Значительность Олега не бросалась в глаза, она не была очевидной: он никогда не пытался «продавить» своё мнение во что бы то ни стало, не пережимал. Просто огорчался, когда было «не по его». Споря, он, конечно, пытался убедить, иногда отчаянно, всегда аргументированно. Сердился, если это не действовало на собеседника, но без ярости, а потом просто замолкал, как бы говоря: «Ну, посмотрим-посмотрим»… В отстаивании принципиальных позиций он был очень щепетилен — если он оказывался прав, следовала сакраментальная фраза: «Я так и знал!». Внутреннее ликование разбавлялось небольшим оттенком горечи, он словно хотел сказать: «Вот! Видите? А вы мне не верили!»

Мое знакомство с Олегом Евгеньевичем состоялось чуть позднее, чем с Ларисой Ивановной. Он должен был вернуться из Праги. Планируя что-то, Лариса Ивановна всегда говорила: «Ну, это как папа скажет! Посмотрим, что папа на это скажет!» Мне он представлялся строгим и важным. При первой встрече мои представления о нём были опрокинуты — всегда застенчивая улыбка, всегда доброжелателен, даже когда приходил очень усталый. Другим я его тогда не видела. А ведь в то время, без всякого преувеличения, менялся мир. Вернее, рушился. Рушился привычный, понятный мир, разрушались служебные, иногда дружеские связи. Он проживал это тяжело, но стоически. Много читал, смотрел новостные и аналитические программы ТВ, иногда злился вслух, переживал…

У меня тогда было ощущение, что самое интересное только начинается, и впереди нас ждёт прекрасная жизнь в чудесной стране будущего. Мы уже поженились с Сергеем, и на кухне после очередного семейного чаепития периода поздней перестройки возник сущностный спор о преимуществах капитализма и социализма. Самыми стойкими оказались, с одной стороны, Олег Евгеньевич — и мы с Андреем (моим деверем), — с другой. Сначала Олег Евгеньевич аргументированно возражал. Мы не соглашались, и он начал выходить из себя, возмущался, приводил примеры из своей жизни, вспоминал чешские мясные лавочки, свой буфет на работе … Наш тандем был непоколебим. Мы парировали все его доводы, он начал расстраиваться, а потом замолчал. После паузы спросил не у Андрея, а у меня: «Вот скажи, Наташ, чего тебе в жизни не хватало?» Грустно как-то и по-доброму спросил. Мне показалось, что говорил он чуть ли не со слезами на глазах. Теперь замолчала я. Не знала, что ему на это ответить, с чего начать: ведь обо всём человечестве говорить проще, чем лично о себе. Перед глазами вдруг встала картинка из детства: мама-папа улыбаются, бабушка-дедушка рядом, мы с сестрой играем на лужайке, солнце, радость… Тогда всего хватало. В университете у меня появились прекрасные друзья, радость общения. Тогда – тоже всего хватало. Мелькали «кадры» перед глазами – и всего хватает. После этой паузы я поняла, в какую сторону надо двигаться в нашем сложном разговоре, но уже не хотелось. Я замолчала, он тоже молчал, потом попросил у Ларисы ещё чаю с лимоном в свою огромную чашку. Лариса стала хлопотать, подавая нам знаки, что пора заканчивать этот разговор. Стало понятно, с нами разговаривал человек, который старался делать то, во что верил, и стоял на своем. Армия его принципов прорвется там, где не прорвется армия солдат. Я в тот момент почти физически ощутила ту боль, с которой он задал свой вопрос — как последний аргумент в споре.

Олег Евгеньевич умел ценить заботу и уют, которые Лариса ему с радостью дарила. Всегда нахваливал и благодарил Ларису за вкусно приготовленную еду. Никогда не забывал и не уставал это делать. С большой радостью и сам участвовал в этом процессе – любил ездить на рынок за продуктами по субботам. У него уже был отработанный маршрут вдоль рядов и прилавков, традиционный small talk с продавцами. А потом привозил все покупки домой и радостно спрашивал Ларису: «Ну, скажи, мамуля, как я тебе все купил?!» Лариса, как настоящая актриса, сначала делала строгий вид, осматривая приобретенное, задавала пару-тройку вопросов, иногда могла указать на недочет, но потом расплывалась в благодарной улыбке и говорила: «Ты, папулечка, у меня молодец!» После этого довольный Олег, с чувством исполненного долга и с полученной благодарностью, удалялся с купленной свежей газетой прилечь в тишине спальни и поизучать новости внешнего мира, которые случались за пределами его спокойного, уютного дома. Он очень любил этот заведенный порядок, любил определенность.

Как-то мы приехали к ним в Прагу, там по субботам ранним утром совершался тот же ритуал — закупка продуктов на неделю, утро всяких вкусностей и душевностей. Мы отправились все вместе в Tesco куда-то в направлении аэропорта Рузине (теперь это аэропорт Вацлава Гавела). Я потом спрашиваю: «Олег Евгеньевич, а почему вы так далеко едете, ведь у вас тут рядом и Tesco, и Delvita есть?» А он: «Ты знаешь, Наташ, я сюда люблю ездить, потому что здесь я могу совершенно спокойно с закрытыми глазами найти всё, что нужно».

Снова та же определённость и желание сделать все «по порядку» были очень важны для Олега. Он стремился к определённости, он искал её. Лариса тоже старалась всегда соблюдать заведенный Олегом, нет – их, общий порядок.  всегда рядом с ним. Им вообще вместе было хорошо, они, по-моему, как пазл, подходили друг другу. Я иногда видела их из окна — они шли погулять или по делам — всегда за ручку. Очень мило: Олег такой высокий, большой, а Лариса маленькая, и он её бережно держит.

После той памятной философской дискуссии на кухне мы старались не вступать с Олегом в «политологические» споры. А вот профессиональные проблемы иногда всплывали, их обсуждали. Перед защитой кандидатской диссертации, посвящённой внешней политике Чехии, я хотела получить экспертное мнение Олега Евгеньевича, но сомневалась, станет ли он читать объёмистый труд. Он же, опровергая сомнения, всё прочёл внимательно, скрупулезно отметил «скользкие» места. Дал (письменно!) все замечания, и, точно предвидя вопросы на защите, ещё несколько ценных практических советов устно. Листочек с замечаниями, исписанный ровным почерком, храню как образец ответственности в отношении к делу. На вопросы он всегда был готов отвечать с цифрами и фактами в руках. Можно было не перепроверять! Я, однако, иногда позволяла себе проверять — всё точно!

В памяти остался такой момент из времени ожидания появления на свет Иришки. Это был август 1991 года. Доктор мне сказала, что у нас будет девочка. Я вышла из поликлиники, увидела телефон-автомат на другой стороне Кутузовского проспекта, нашла «двушку», чтобы поделиться нахлынувшей радостью, но сама старалась держаться спокойно. Трубку снял Олег и звонким голосом спросил, как дела. Скрывая волнение, я сообщила новость. И вдруг услышала радостный мальчишеский вопль Олега: «Ой! Как здорово!!! Девочка!!! У нас девочки не было — теперь будет!!!» Его искренняя радость не могла оставить близких равнодушными. Он вовлекал в неё, требовал участия, как ребёнок. Когда Ира начала говорить, она, почувствовав эту волну, сразу же стала называть Ларису Ивановну и Олега Евгеньевича Ларисой и Олегом, а не дедушкой и бабушкой. С неё и началась эта традиция: все последующие внуки её сохранили.

Когда всё внучье племя собиралось на Пироговке, Лариса и Олег участвовали в детской тусовке. Напрмер, играли в «фигурное катание». Это было так. Лариса Ивановна и Олег Евгеньевич садились на большой диван в гостиной, а перед ними на ковре, как на катке, выступали по очереди младшие Лушниковы. Олег объявлял выступления: «Выступает Ирина Слуцкая! Выступает Даниил Ягудин! Выступает Дарья Бутырская! Выступает Евгений Плющенко!» Он же был и судьей. Комментировал, называл прыжки — «аксель», «тулуп». Дети с серьёзным видом «катали» свои программы, едва ли разбираясь, чем один прыжок отличается от другого, но были довольны, когда слышали Олега: «Бутырская исполнила каскад двойной сальхов и ритбергер». Потом он объявлял оценки. Несогласные канючили, требовали повышения. Тогда Олег давал возможность «перевыступить». Дети снова выходили на ковёр — доказывать, что заслуживают большего. Старались неимоверно! Олег Евгеньевич награждал за старания радостным возгласом: «Вот это да! Вот теперь тебе 6,0! Вот теперь ты — чемпион!» Но это было не всё! После соревнований Олег Евгеньевич радостно сообщал, что теперь пора на кухню за «спортивным питанием», а там стараниями Ларисы Ивановны накрывался стол для семейного чаепития со «сладеньким», это так называлось. И все были счастливы!

Хорошо, что существуют фотографии. Память иногда что-то теряет, а фотографии нет. На них останется Олег, страны, где он побывал, люди, которых любил, с которыми он встречался, работал, дружил и которых любил. Таким его узнáют те, кто придёт после нас: скромный и улыбчивый, всегда на втором плане, давая возможность выйти вперёд другим. И на семейных фотографиях — на полшага позади других, как бы обозревая и обнимая всех: «Вот оно, моё счастье!» Но осталась и боль. Вспоминается недоуменный и вопрошающий взгляд последних месяцев его жизни: «Почему я, почему это со мной?». Муки от того, что невозможно помочь, и первый день, вернее вечер, ноября 2017 года — без него. Ушёл.

Иногда, когда бросаю взгляд из окна на размеренную жизнь Пироговки, кажется, что увижу как прежде Олега, радостно шагающего с работы домой со своим «дипломатом» и с купленным «сладеньким», как заведено, к чаю. А там его уже ждёт Лариса…

*****

В публикацию включена только первая половина книги.

*****

За написанием истории семьи, биографии и мемуаров обращайтесь:

Лихачев Сергей Сергеевич

book-editing@yandex.ru

89023713657 8(846)260-94-64

 

Как заказать свою биографию или мемуары?

 

В наш стремительный век остаться в памяти народной и даже в памяти собственной семьи становится всё труднее. Старые формы сохранения семейной памяти ― фотографии, бумажные письма ― отмирают. Пыльные альбомы с семейными фотографиями, коробки и чемоданы с письмами выбрасывают на помойки, как прочий хлам. Особенно часто это происходит при переезде молодых людей на новую квартиру. Единственный способ для человека, желающего оставить о себе память, не кануть лету ― это написать историю семьи, автобиографию или мемуары и издать в виде красиво оформленной книги. Такую книгу не выбросят на помойку.

 

Уже примерно 2150 лет о Юлии Цезаре вспоминают по его «Запискам о галльской войне»: трактуют записки, ставят фильмы, пишут картины…

Если человек сам не в состоянии написать мемуары или историю семьи, ему это поможет сделать за вполне умеренную плату наёмный писатель из Школы писательского мастерства Лихачева. Расстояние от заказчика до писателя значения не имеют. Обращайтесь:

Лихачев Сергей Сергеевич

Город Самара, ул. Ленинская, 202. ООО «Лихачев»

8(846)2609564, 89023713657 (сотовый)

book-writing@yandex.ru

http://writerhired.wordpress.com/

*****

Вместо мемуаров, фотографии севастопольских моряков попали на помойку

Вот записи (2016 год) одного севастопольца, собирающего старые семейные документы и фотографии на помойках города-героя Севастополя

Видел многое, но каждый раз подобный случай минимум удивляет.

По пути на работу, выбрасывая мусор, в контейнере увидел старый чемодан. Он был немного приоткрыт и из него выглядывал ворох каких-то старых бумаг. В общем чемодан я забрал, не перебирая и не заглядывая внутрь. Содержимое посмотрел уже на работе.

В чемодане находились вперемешку с картофельными очистками разорванные чьей-то заботливой рукой в общей сложности несколько альбомов с фотографиями 1920-х, -30-х, -40-х и послевоенного времени, включая и сами альбомы и старые картонные тиснёные рамки под фото. Кто-то очень постарался, некоторые фото были разорваны на мелкие части. Среди фото были и грамоты, и разные другие бумаги военного времени. В течении всего вчерашнего вечера собирал эти «пазлы», подклеивал скотчем и думал, как может человек выбросить на помойку память о своих родственниках или близких.

Не понимаю… и наверно никогда не пойму.

Адрес: город-герой Севастополь. Город воинской славы русского оружия…

Вот несколько фотографий из того чемодана:

Вчера же всё и выяснил: в чемодане помимо порванных фотографий, оказался и ордер на квартиру, в нём указан номер дома и квартира. Когда склеил ордер, я понял, что этот «мусор» вынесли из соседнего дома. Определить этаж найти «уборщиков» по ордеру на их же квартиру не составило труда. Помимо всего прочего вместе с военными фото они выбросили и свои собственные, так же порвав их на мелкие части, но несколько маленьких ― для паспорта ― были целыми и на них «виновники торжества».

Дальше было несложно. С ордером на квартиру и фотографией жильцов я поднялся на этаж, позвонил в дверь. Мне открыли две женщины 50-ти лет (сёстры), я спросил не они ли это на фото, они удивились сказали, что на фото они и откуда оно у меня. Я объяснил и задал встречный вопрос: зачем они выбросили фото и документы своих родственников, перед этим основательно разорвав их на части. Ответ был самый обычный для нашего времени: «Наш отец умер 1992 году, сейчас 2013-й, нам тогда это было не надо, а сейчас тем более этот хлам нам больше не нужен».

Больше вопросов я задавать не стал, всё было ясно ещё утром у контейнера. Я оставил им номер своего телефона и попросил, что если они ещё что-нибудь будут выбрасывать, то позвонили сначала мне. Мне ответили, что уже ничего нет, что всё выброшено и вообще квартира продаётся. Потом вынесли мне ещё два пакета с мусором и предложили поискать самому.

Я не гордый, я поискал. В двух последних пакетах было это, порвать не успели.

На большом фото с виньетками выпуск училища им. Сталина 1938 года.

Вчера же удалось выяснить: на этой фотографии многие из тех, кто погиб в Финскую.