Пётр Гринёв дарит Пугачёву заячий тулупчик. Савелич восклицает: «Помилуй, батюшка, Пётр Андреич!.. Зачем ему твой заячий тулуп? Он его пропьет, собака, в первом кабаке» («Капитанская дочка» Пушкина)
Специфические особенности использования способов именования лица являются составляющим элементом творческого стиля писателя.
Выделяются следующие лексические способы создания наименований лица:
1) семантическая деривация;
2) морфемная деривация;
3) имя собственное;
4) заимствование.
- Семантическая деривация
Новые наименования могут создаваться в результате различных семантических сдвигов, путем «семантического развития» слова. Язык художественного текста существенно отличается и от бытовой речи, и от языка научных произведений, и от прочих видов письменного и устного общения. Язык художественного текста выражает мысль писателя в образной форме.
Задачей любого писателя является создание литературного образа. В отличие от фотографического отражения явлений в художественном образе многие признаки домыслены, изменены, приуменьшены или преувеличены, чтобы вызвать у читателя целенаправленное восприятие фактов, передать авторское отношение к кому-либо или чему-либо. Поэтому каждое слово в художественном произведении несёт повышенную семантическую нагрузку как элемент словесной ткани произведения. Своеобразие художественного текста, в свою очередь, обусловливает и своеобразие способов номинации. Так, особенное значение в языке художественной литературы приобретает семантическое словообразование, основанное на переосмыслении лексического материала и имеющее тесную связь с контекстом.
К явлению «семантической деривации» мы относим широкий круг семантических преобразований, в первую очередь разные виды переносов (метафорических, метонимических, функциональных), изменение семантического объёма слов (расширение и сужение, специализация значений), семантические кальки. Семантическая деривация относится к так называемой вторичной номинации, т. е. к «использованию уже имеющихся в языке номинативных средств в новой для них функции наречения».
1.1. Метафора. Метонимия
Одним из наиболее продуктивных способов семантической деривации выступает метафорическая номинация, представляющая собой создание наименования на основе какого-либо сходства новой реалии с уже существующей (по форме, величине, внешнему подобию и т. д.). Особую роль метафорические наименования играют в художественном тексте, где слово, являясь средством создания литературного образа, несет значительную смысловую нагрузку. Через метафорические наименования писатель передаёт особенность, неповторимость, индивидуальность предметов и явлений.
При метафоре один предмет (явление) уподобляется другому, причём «образность» такого метафорического наименования в разных случаях оказывается различной. Возможны следующие способы метафорической номинации лица:
- Уподобление лица другому лицу. Данную группу составляют:
а) наименования, обладающие отрицательной оценочностью: «палач», «варвар», «вандал»;
б) лексемы, имеющие положительную окраску: «принц», «рыцарь». Примеры использования подобных наименований в прозе Пушкина единичны. Например, героиня «Романа в письмах» пишет своей подруге: «Спешу объясниться и заметить гордо…, что мой рыцарь внук бородатого мильонщика», подразумевая, что рыцарь ― самоотверженный, великодушный и благородный человек;
в) лексемы, указывающие на сходство человека с мифологическими существами. Так, Пушкиным-прозаиком были использованы наименования «ангел», «диавол», «ведьма», «бесёнок».
- Уподобление лица «нелицу»:
а) наименования, образованные путём перенесения на человека свойств и качеств неодушевлённых предметов (абиоморфизмы). Л.С. Акопова предложила назвать данные лексемы «опредметными названиями человека». Примерами абиоморфизмов могут служить такие отрицательно окрашенные наименования, как «камень» (жестокий, бесчувственный человек), «шляпа» (излишне доверчивый, простодушный тип), «тюфяк» (вялый, безынициативный человек); Пушкиным-прозаиком данные наименования не использованы;
б) фитоморфизмы, имена лиц, семантически мотивированные названиями растений: «…персик → «красивая женщина». Подобные наименования в прозе Пушкина не представлены;
в) наименования, построенные на уподоблении лица животному (зооморфизмы). В прозаических произведениях Пушкина наименования, построенные на уподоблении лица животному, представлены многими яркими примерами.
В обратном ― семасиологическом ― аспекте метафора представляет собою замену архисемы при сохранении дифференциальной семы или с превращением коннотативной семы в дифференциальную. В наибольшей степени данное замечание касается так называемых образных характеристик лица, в которых определённые качества представителей животного мира переносятся на человека: лиса ‘хищное животное’ (коннотативный семантический элемент ― ‘хитрый’) ― ‘хитрый, льстивый человек’.
Образные характеристики лица наблюдаются исключительно в прямой речи героев. Доминирующей особенностью данного рода номинативных обозначений является их тяготение к просторечности, сниженной лексике, поэтому они употребляются в прозаических произведениях, затрагивающих жизнь (в том числе и сферу языковой культуры) представителей низших сословий или малообразованных лиц. Так в повестях «Пиковая дама», «Рославлев», «Роман в письмах», набросках «Гости съезжались на дачу…», «Участь моя решена. Я женюсь», «Русский Пелам» образные характеристики лица практически не использованы. Напротив, в более масштабных произведениях, исследующих как высшие слои общества, так и его низы, например, «Капитанская дочка», «Арап Петра Великого», «Повести Белкина» метафорические номинативные обозначения употребляются достаточно часто. Наиболее полно они представлены в повести «Капитанская дочка» в речи капитана Миронова, Василисы Егоровны, Емельяна Пугачёва, Савельича, Акулины Памфиловны, казаков, несших службу в Белогорской крепости (показательно, что все эти лица являются выходцами из простого народа, не получившими подобающего образования и воспитания). Например, присутствующая на военном совете Василиса Егоровна, негодуя на самонадеянность Пугачёва, произносит: «Выйти к нему навстречу и положить к его ногам знамена! Ах он собачий сын!»
В подавляющем большинстве случаев употребление образных характеристик лица обусловлено сильными чувствами говорящего (ненависть, презрение, досада, злость, или же, наоборот, нежность, восхищение). Так, отец Гринёва, раздосадованный и огорченный дуэлью сына, в письме к дядьке Петра, Савельичу грозит: «Я тебя, старого пса! пошлю свиней пасти за утайку правды и потворство к молодому человеку». Или же Савельич, негодуя на Пугачёва-бродягу, принявшего в подарок заячий тулуп, восклицает, обращаясь к своему господину: «Помилуй, батюшка, Пётр Андреич!.. Зачем ему твой заячий тулуп? Он его пропьет, собака, в первом кабаке». Ср. с репликой Ржевского, негодующего на то, что его единственная дочь влюбилась в бедного «стрелецкого сына»: «…чёрт меня догадал принять в свой дом проклятого волчонка».
Наиболее часто метафорические номинативные обозначения призваны выразить негативное отношение говорящего к собеседнику: «собачий сын», «собака», «скотина», «обезьяна», «рыжий заяц». Тем не менее, встречаются и случаи позитивного наименования, например, попадья Акулина Памфиловна, прощаясь с Гринёвым и его невестой Машей Мироновой, напутствовала их: «Прощай, Марья Ивановна, моя голубушка! Прощайте, Пётр Андреич, сокол наш ясный».
Образные характеристики лица типа заяц, обезьяна, медведь, осёл и пр., подобно классическим предикатам, стремятся к моносемности. Перенесённые на человека, эти названия животных обычно сохраняют в своём значении только один качественно-оценочный признак. Выразительность, яркость и точность метафорических номинативных обозначений достигается за счёт того, что весь круг лиц, употребляющих (устно или письменно) и воспринимающих данную группу слов, имеют идентичные представления об их семантике. Так, лиса однозначно ассоциируется с хитростью, медведем называют человека грубовато- невежественного, ослом ― упрямого. Как правило, такого рода признаки связаны не с понятием об определённом явлении, а с вызванным теми или иными обстоятельствами представлением о нём, ассоциациями, которые во многих случаях перестают быть непосредственно живыми для говорящего, но которые диктуются им сложившейся семантикой слов. Так, наше актуальное представление о том, что «собака ― друг человека», существует наряду с бранным значением слова, а нелестное применение слов «осёл» или «ворона» остается фактом языка, невзирая на возможное несоответствие реального и языкового представления о поведении этих животных. Слово же, семантика которого доступна лишь узкому кругу лиц, не может претендовать на использование в качестве метафоры. Мы решительно не в состоянии даже в самой образной речи назвать человека «тапиром», поскольку значение исходного слова-названия сужено для нас до предела: какой-то тропический зверь.
Большинство метафорических номинативных обозначений, использованных Пушкиным, содержит лишь один качественно-оценочный признак (черта характера, деталь внешнего облика, манера поведения). Так, «гордый боярин» Ржевский презрительно именует Корсакова французской (заморской) обезьяной. Отличительной чертой молодого щеголя действительно являлась склонность к подражанию, стремление во что бы то ни стало соответствовать требованиям моды, что зачастую ставило Корсакова в смешное и нелепое положение. С обезьяной молодого человека сближает и его манера вести себя: «Корсаков, растянувшись на пуховом диване, слушал их рассеянно и дразнил заслуженную борзую собаку; наскуча сим занятием, он подошёл к зеркалу обыкновенному прибежищу его праздности…»
Саша Троекуров, преследуя убегающего Митю, кричит ему: «Оставь это кольцо, рыжий заяц… или я проучу тебя по-свойски». Применение наименования «заяц» обусловлено тем, что Саша возмущён отказом своего противника от объяснения и поединка, его позорным бегством. Юный Троекуров считал, что Митя пытался убежать из-за своей трусливости. Возможно, называя Митю «зайцем», Саша стремился акцентировать внимание на незаконном проникновении мальчика в сад Троекуровых: «Заяц… Тот, кто проникает куда-н… без права на вход» [Толковый словарь русского языка]. В реплике Саши мы наблюдаем и употребление определения-распространителя «рыжий», указывающего на яркую черту внешности Мити: цвет волос. Таким образом, употребление слова «рыжий» призвано индивидуализировать образную характеристику лица, вследствие чего номинативное обозначение называет мальчика в соответствии с манерой поведения и яркой деталью внешности.
Наряду с наименованиями, обладающими отрицательной оценочностью, в текстах прозаических произведений Пушкина содержатся и номинативные обозначения, призванные выразить позитивное отношение говорящего к собеседнику: «голубушка», «сокол ясный». В обыденном сознании наименование «голубка» ассоциируется с мягкостью характера, незлобивостью, кротостью, нежностью. Зачастую положительная оценка создаётся субъективно-оценочными суффиксами: «кисонька», «козочка», «ягнёнок», «лебёдушка». Так, использование суффикса «-ушк» усиливает положительную оценочность наименования. В «Капитанской дочке» мы сталкиваемся как с употреблением лексемы «голубушка», служащей для обозначения личностных качеств (Маши Мироновой), так и с использованием данного наименования в качестве ласково-фамильярного обращения: «Пугачёв посмотрел на Швабрина и сказал с горькой усмешкою: «Хорош у тебя лазарет!» ― Потом подошед к Марье Ивановне: «Скажи мне, голубушка, за что твой муж тебя наказывает? В чём ты перед ним провинилась?»»
В повести «Барышня-крестьянка» метафорическое наименование также служит для выражения негативных чувств говорящего: Муромский использовал лексему «медведь», подразумевая неотёсанность своего антагониста Берестова. Большинство толковых словарей русского языка указывает на то, что в основе наименования «медведь» лежит указание на внешний признак: неуклюжий, неповоротливый человек. В тексте повести не содержится каких-либо указаний на внешность Берестова, поэтому логично будет предположить, что Муромский имел в виду грубовато-невежественную натуру своего идейного противника.
Наряду с образными характеристиками лица, построенными на конкретном качественно-оценочном признаке, существуют и синкретичные наименования, подразумевающие совокупность нескольких качеств. К наименованиям такого рода относится лексема «собака» и близкие ей по значению номинативные обозначения «старый пёс» и «собачий сын». Вероятно, слово «собака» ассоциировалось у самого автора с целым рядом черт, таких как несознательность, бесприютность, зависимое положение, низкое происхождение, угодливость, печальная и жалкая старость. При использовании слова «собака» и близких ему по значению номинативных обозначений подразумевается целый ряд качественных характеристик. Например, Гринёв-старший, именуя Савельича «старым псом», подчёркивает и зависимое положение старого слуги, и его несознательность, и то, что нужен он господам не больше, чем одряхлевшая собака. В устах самого Савельича слово «собака», применённое по отношению к Пугачёву, указывает на безродность, бесприютность и неприкаянность бродяги, а также на его полную неспособность вести себя благоразумно: «Зачем ему твой заячий тулуп? Он его пропьет, собака, в первом кабаке». В речи Василисы Егоровны «собачий сын» Пугачёв противопоставляется офицерам Белогорской крепости, которые «уже сорок лет в службе и всего, слава богу, натерпелись». Сравнения с собакой во многом универсальны для большинства языков. Для сравнения с собакой характерна отрицательная оценка: поскольку это животное ― страж хозяйства, то оно ассоциируется со злостью («злой как собака»); собаку держат в конуре и на цепи ― жизнь её трудна («живёт как собака», «замерз как собака»); охотничья собака гоняется за зверем ― она сильно устаёт («устал как собака») и т. д. Прирученность, полная зависимость от человека, видимо, способствовало таким негативным образным оттенкам.
Синкретично и наименование «скотина» («скоты»). Это наименование употреблены с целью подчеркнуть пренебрежительное отношение говорящего к характеризуемому лицу. Например, Гаврила Афанасьевич Ржевский произносит, обращаясь к своим слугам: «Это кто ещё въехал в ворота на двор? Уж не опять ли обезьяна заморская? Вы что зеваете, скоты?» «Гордый боярин», используя метафорическое наименование лица, подразумевал в подчинённых ему людях целый ряд черт, роднящих их с животными: тупость, несообразительность, неумение самостоятельно принимать решения, низкий уровень интеллектуального развития, грубая душевная организация, невежественность. Все эти качества, перенесённые на человека, обусловливают применение оценочного номинативного обозначения.
Образная характеристика также может быть частью иносказательного сообщения, аллегории. Наглядно в данном отношении высказывание Пугачёва, призывающего к перемирию своих «енаралов» Хлопушу и Белобородова: «Не беда, если б и все оренбургские собаки дрыгали ногами под одной перекладиной; беда, если наши кобели меж собою перегрызутся». К аллегорической, иносказательной номинации мы также можем отнести эпиграф к Главе XI «Капитанской дочки»: «В ту пору лев был сыт, хоть с роду он свиреп…» и сказку про орла и ворона, рассказанную Пугачёвым Гринёву. «Он ― орёл: в сказке, которую он рассказывает Гринёву, он отводит себе роль орла. Казак в Белогорской крепости ахает: «…Персона знатная… А в бане, слышно, показывал царские свои знаки на грудях: на одной двуглавый орёл, величиною с пятак, а на другой персона его». Словом, орёл. Но он говорит о себе и в стиле автоэпиграммы: «В огород летал, конопли клевал, швырнула бабушка камушком ― да мимо». Значит, и воробушек тоже. Он ― лев: «В ту пору лев был сыт…» ― эпически повествует эпиграф к главе «Мятежная слобода». Но лев наряжается в заячий тулупчик! Пугачёв ― орёл, в которого камушками швыряют. И лев, загоняемый в мышеловку. На данном примере мы наблюдаем как противоречивость и разноплановость образа Пугачёва подчёркивается применением противоположных по своей семантике номинативных обозначений. Каждое из метафорических номинативных обозначений ассоциируется с какой-либо характерной чертой личности.
В некоторых случаях использование метафорических номинативных обозначений лица пересекается с фразеологизмами. В таком случае говорящий употребляет устойчивое словосочетание, приемлемое в данной речевой ситуации. К наименованиям подобного типа можно отнести такие, как «заблудшая овечка», «гарнизонная крыса», «старый волк», «хорош гусь». Каждая из этих образных характеристик предполагает конкретный образ, представляющий совокупность различных качеств и черт натуры. Значительную роль в создании фразеологических номинативных обозначений играют определения-распространители.
Номинировать героя «овечкой» ― это стилистический приём, призванный глубже воспринять идею произведения («Станционный смотритель»): антитеза силы и слабости разворачивается на протяжении всей повести. Она начинается с упоминания басенной пары: Волк и Овца. «Его высокоблагородие не волк» ― говорит дочери Вырин. А после он паломником пойдёт в столицу: «Авось, ― думал смотритель, ― приведу я домой заблудшую овечку мою».
Наименование «гарнизонная крыса» содержится в косвенной речи казаков Белогорской крепости: «… Иван Игнатьич, исполнитель комендантского распоряжения, слышал своими ушами, как они [казаки] говорили: «Вот ужо тебе будет, гарнизонная крыса!»». Лексема «крыса» может употребляться и без определения-распространителя. Присоединение к наименованию распространителя «гарнизонная» превращает его во фразеологизм: «Гарнизонная крыса… Устар. Презр. Военнослужащий, долгое время находящийся в гарнизоне» [Фразеологический словарь русского литературного языка]. Своеобразие фразеологических единиц заключается в том, что они имеют и номинативную, и качественно-оценочную, и характеризующую функции. Так, номинативное обозначение «гарнизонная крыса» призвано не только выступить в качестве наименования лица, но и акцентировать внимание на доминирующей особенности характера (приниженность), а также дать отрицательную оценку личности.
В отличие от фразеологических наименований «гарнизонная крыса», «заблудшая овечка», «старый волк», выражение «хорош гусь» не является мотивированным и не расчленяется без утраты смысла на наименование и распространитель. Так, гусь ― крупная водяная птица, дикая и домашняя ― ни отличительными чертами внешнего облика, ни манерой поведения не вызывает ярких ассоциаций с человеком. Фразеологизм «хорош гусь» не воспроизводит в сознании человека конкретного качественно-оценочного признака или совокупности черт, а скорее служит определением для отрицательных изменений личности.
Метафора, построенная на перенесении доминирующей особенности мифологического существа на человеческую личность, представлена в прозе Пушкина несколькими примерами. Подобные наименования всегда синкретичны, так как в мифологическом персонаже сложно выделить какую-либо доминирующую черту, конкретный качественно-оценочный признак, а можно констатировать совокупность равнозначных характеристик, которая может быть перенесена на конкретное лицо. К метафорическим номинативным обозначениям мы можем отнести такие, как «ангел», «чёрный диавол», «старая ведьма», «бесёнок». Так, в тексте «Романа в письмах» читаем: «Пиши ко мне, мой ангел, письма твои будут мне большим утешением». Юный Петр Гринёв, прощаясь с Машей Мироновой, произносит: «Прощай, ангел мой, … прощай, моя милая, моя желанная!» Так, при помощи лексемы «ангел» могут быть отмечены такие черты, как красота (физическая и духовная), кротость, нежность, незлобивость и мягкость характера, доброта, чистота помыслов и нравственность поступков. Наименование «ангел» («ангел мой») призвано передать нежное, любовное отношение говорящего к собеседнику.
Яркий пример оценочного наименования представляет собой и номинативное обозначение «чёрный диавол». Героиня повести «Арап Петра Великого» Татьяна Афанасьевна, крайне огорчённая готовящейся свадьбой любимой племянницы с арапом Ибрагимом, произносит: «Батюшка-братец… не погуби ты своего любимого дитяти, не дай ты Наташеньки в когти чёрному диаволу». Большинство более современных толковых словарей фиксирует употребление наименования дьявол в качестве бранного: «Дьявол… теперь употр. как бранное слово, а также в некоторых выражениях» (Ожегов). В речи Татьяны Афанасьевны использовано определение-распространитель «чёрный». В данном случае, эпитет призван охарактеризовать не только необычную внешность Наташиного жениха, но и подчёркивает прямую связь с дьяволом как мифологическим существом, отличительной особенностью которого является тяготение к использованию чёрного цвета. Возможны и бытовые представления о дьяволе как о «чёрном человеке», так как чёрный цвет ассоциируется с трагедией, трауром, ночью, злом. Таким образом, называя Ибрагима «чёрным диаволом», Татьяна Афанасьевна охарактеризовала не только внешность Ибрагима, но и намекнула на характерные качества врага рода человеческого: коварство, жестокость, мстительность, которые могли со временем обнаружиться в любимце Петра.
Построено на аналогии с мифологическим существом и номинативное обозначение «старая ведьма», использованное в речи Пугачёва по отношению к Василисе Егоровне: «Унять старую ведьму!» Говорящий, используя наименование, подразумевал целый ряд негативных качеств, как внешних, так и внутренних. Употребление определения-распространителя «старая» призвано индивидуализировать наименование, дополнив его указанием на возраст женщины (Василиса Егоровна зачастую именовалась от лица различных персонажей «старушкой», «старухой»).
Наименования «бесёнок», «бесенята», также являясь оценочными, не подразумевают резко негативной характеристики лица. Будучи производным от слова «бес», номинативное обозначение «бесёнок» в некоторой степени теряет свою отрицательную окраску. В обоих случаях употребление лексемы «бесёнок» говорящий стремился высказать неодобрение, осуждение: «Ах, это ты, Митя, да где же ты пропадал, бесёнок, ― отвечала старуха [Егоровна]». Ср.: «Чему смеетесь, бесенята, ― сказал им [мальчишкам] сердито кузнец. ― Бога вы не боитесь: божия тварь погибает, а вы сдуру радуетесь». Наименование «бесёнок» предусматривает применительно к прозаическим произведениям Пушкина сравнительно небольшой набор отрицательных качеств: излишнюю резвость, душевную чёрствость, склонность к проказам и шуткам.
Метафорические наименования, выделенные из текстов прозаических произведений Пушкина, различаются частотностью и употребительностью. Закономерно, что чем большее количество качественно-оценочных признаков подразумевается в лексеме, чем больше она тяготеет к синкретичности, тем чаще она употребляется. Так, слово «ангел» может употребляться как для обозначения какого-либо одного положительного качества, так и их совокупности. Если же наименование служит для обозначения конкретного признака, то обладает меньшей частотностью использования. Например, лексема «волчонок», как обозначение неблагодарного воспитанника, питомца, в силу редкости обозначаемого понятия употреблена Пушкиным лишь однажды. В этом случае уместно следующее замечание В.М. Маркова: «Значение слова эволюционирует по мере того, как осуществляется познание, как формируется определённое отношение к познанному, как достигается всё большая выразительность слова путём использования различных языковых средств (словарное окружение слова ― синонимы, сравнения, синтаксические функции и т. д.), как, наконец, подготавливается сама возможность отпочкования производного слова».
Сложность семантических преобразований и переосмыслений отчётливо выступает в разного рода метонимических переносах ― обширной и разноликой категории обозначений, основанных на отношениях «по смежности». Предмет метонимически может быть назван по своей части, по материалу, происхождению, локальным связям и другим признакам. Создавая авторские метонимии, писатель ориентируется на интуицию читателя, на его возможности дорисовывать в своём воображении представления о целом предмете по его части. Читатель подготовлен к этому жизненным опытом, средой, всем тем, что определяет так называемую установку на определённое восприятие предметов.
Можно отнести к сфере типовых метонимических переносов употребление существительного в единственном числе в значении множественного числа. Например, «Армия шла, но вечером 7-го июля от Януса, бывшего с конницей в двух милях впереди, вдруг доносят, что неприятель через Прут уже перешёл», «Неприятель беспрестанно подкреплял свою конницу, а нам сие делать было невозможно…» Вероятно, при описании военных действий автор счёл необходимым представить неприятельское войско как одно целое, подчеркнуть единство его целей и действий. В произведениях с военной тематикой зачастую используется следующая разновидность метонимического переноса: фамилия предводителя войска ― войско. Например, «Шереметев занял Ивановский монастырь»; «Карл быстрым приходом пресёк всякое сообщение с генерал- поручиком Реном, с идущими из Курляндии 6 драгунскими полками при генерал-майоре Боуре ― наконец, и самому Петру»; «Боур атаковал Пернов 22 июля»; «Брюс перешёл Воксу, осадил город, послал коменданту предложение о сдаче и начал город бомбардировать». Скорее всего, именуя войско фамилией его предводителя, Пушкин стремился подчеркнуть исключительно важную роль военачальника, которому принадлежит основная заслуга в победе. Метонимический перенос подобного рода использовался автором не всегда: «… генерал барон Денсберг со своею дивизией шёл на обеспечение нашего отступления» ― в данном случае военачальник не отождествляется со своими подчинёнными.
Яркий пример разновидности метонимического переноса, синекдохи, представлен в «Истории села Горюхина»: рассказчик, описывая свою встречу с «сочинителем Б.», именует его «гороховой шинелью»: «Смотря во все стороны, увидел я издали гороховую шинель и пустился за нею по Невскому проспекту только что не бегом». Названия разных видов одежды нередко употребляются для обозначения людей в этой одежде; подобные обозначения людей могут иметь не только экспрессивную, но и социально-характерологическую направленность. В сюжете обрисована схема метонимического переноса: первоначально характеризуя Б., автор применяет к нему номинативное обозначение «некто в гороховой шинели»: «… некто в гороховой шинели ко мне подошёл и из-под моей книжки тихонько потянул листок «Гамбургской газеты». Выделив наиболее запоминающуюся деталь во внешнем облике «сочинителя», автор начинает именовать его по названию этой детали: «Наконец у самого Аничкина моста догнал я гороховую шинель». В.В. Виноградов в монографии «Стиль Пушкина» высказал мысль о том, что автор не случайно отмечает гороховую шинель Б. [Булгарина]: «Здесь всё ― и гороховая шинель, и Полицейский мост, и эпизод в конфетной лавке (в кофейне) ― ехидно намекает на полицейскую, сыщицкую подоплёку литературной деятельности Булгарина». Таким образом, метонимический перенос необходим для выделения важной для раскрытия образа черты.
Идентичный пример синекдохи мы наблюдаем и в тексте «Арапа Петра Великого»: «дура Екимовна» называет своего барина «старой бородой», удивившись его ненаблюдательности: «Старая борода, не бредишь ли? ― прервала дура Екимовна. ― Али ты слеп: сани-то государевы, царь приехал». Пожилая женщина фиксирует внимание на отличительной черте («метке») внешнего облика «гордого боярина» ― его бороде. Если учесть, что во времена Петра I ношение бороды не приветствовалось царём, то наличие этого «украшения» у Ржевского свидетельствует о его патриархальности и приверженности старым традициям во всём, включая даже внешний вид, а также о независимости и умении противостоять официальным запретам. В данном случае номинативное обозначение выполняет и характеризующую функцию, предоставляя информацию не только о внешнем облике лица, но и о его личностных качествах. К тому же столь фамильярное обращение служанки к барину свидетельствует о её привилегированном положении в семье Ржевских.
Меньшую информативную нагрузку несёт постоянный эпитет, использованный в тексте «Капитанской дочки»: «Злодеи! ― закричала она [Василиса Егоровна] в исступлении. ― Что это вы с ним сделали? Свет ты мой, Иван Кузьмич, удалая солдатская головушка! Не тронули тебя ни штыки прусские, ни пули турецкие; не в честном бою положил ты свой живот, а сгинул от беглого каторжника!» Если в рассмотренных выше случаях метонимический перенос осуществлялся осознанно и мотивированно, то в данном случае употребляется устойчивое словосочетание, являющееся частью обрядового плача.
Идентичный пример отождествления человека с его головой мы наблюдаем в «Истории села Горюхина»: «Жёны оплакивали мужьёв, воя и приговаривая: «Свет ― моя удалая головушка! На кого ты меня покинул? Чем-то мне тебя поминати?» Номинативные обозначения подобного рода, характеризуясь эмоционально-экспрессивной окрашенностью, не выполняют качественно-оценочной функции.
1.2. Субстантивация
Помимо «чистых» лексико-семантических изменений необходимо выделить и тип семантико-синтаксической трансформации, под которой понимаются явления, близкие метонимии и семантической компрессии, но сопряжённые с изменением синтаксических свойств слова. Имеется в виду транспозиция частей речи, и в первую очередь, субстантивация имён прилагательных и причастий. Первоначальный механизм субстантивации, так же как в случаях с семантической компрессией и метонимией, достаточно внятно описывается при помощи ссылок на синтагматические отношения слова. В сущности, субстантивацию вполне возможно охарактеризовать как метонимию, отягощённую изменением синтаксической функции («прилагательное/причастие» ― «существительное»).
Субстантивация как способ создания новых номинативных единиц представлена в текстах прозаических произведений Пушкина очень широко. Для раннего поэтического творчества Пушкина были характерны «пошедшие от Карамзина и Жуковского излишества в придании прилагательным значения существительных. Например, «Мой храбрый вопросил», ср. «Кому тихонько верный ключ / Отворит дверь его прекрасной». В языке прозаических произведений Пушкина субстантивация также закрепилась как действенный способ номинации лица. Наиболее часто случаи перехода прилагательных и причастий (реже ― местоимений) наблюдаются в произведениях исторической тематики, в которых в той или иной мере реконструируются языковые особенности прошлого. Так, в языке петровской эпохи неоднократно отмечалась тенденция к употреблению составных наименований. В тексте «Истории Петра» мы наблюдаем следующие примеры употребления цельнооформленных номинативных обозначений. Например, «Стрельцы, разбив Холопий приказ, разломали сундуки, разорвали крепости и провозгласили свободу господским людям»; «Государи… послали… грамоты в Москву и во все города, повелевая войску и палатным людям… быть как можно скорее в село Воздвиженское…»; «Люди придворные и народ возымели подозрение, целую ночь стерегли и не расходились»; «Олонецкий поп, Иван Окулов, ходил с охочими людьми за шведский рубеж…»; «О рекрутских наборах 1) крестьянских, бобыльских людей с 300 дворов по человеку…»; «Дворян молодых собирать для запасу в офицеры, также тысячу человек боярских людей». В тексте «Истории Петра» отображены следующие варианты преобразования составных наименований:
1) замена заимствованным словом: начальный человек ― офицер;
2) переход в однословное наименование: ратные люди ― ратники;
3) субстантивация: начальные люди ― начальные.
При создании исторических произведений Пушкин стремился не только максимально подробно изложить события прошлого, но и следовать традициям документального повествования, воссоздать языковые особенности прошедших эпох. Яркой спецификой языка древнерусских текстов разных жанров и стилистических разрядов является широкое употребление в них адъективов в сочетании с существительными определённого значения («завистьный мужь»), соотнесённых с ними односоставных субстантивов («завитьникъ») и так называемых субстантиватов, или существительных адъективного склонения (типа «завистьный»). Перед нами фактически разные способы номинации одной и той же реалии, проиллюстрировать которые можно многочисленными примерами из текстов, начиная с первых письменных памятников XI века.
Данное явление мы наблюдаем и в исторической прозе Пушкина, особенно полно наличие различных способов номинации лица прослеживается в обширном документальном труде «История Петра». Ср.: «Генеральным голландским штатам, курфирстам, принцам, графам и другим начальным людям и подданным … о свободном их проезде, о покровительстве и вспоможении»; «В большом полку назначен начальником сей же Голицын»; «Приказ был доведён до сведения начальных»; «Бояре выражали недовольство из-за общения молодого Петра с иноземными людьми»; «Они [раскольники] повиновались и без всякого стыда являлись на биржи: торговать с иноземцами»; «Иноземным велено было селиться отдельно».
Достаточно часто в исторической прозе Пушкина были использованы два способа номинации одной реалии ― сочетание адъектива с субстантивом и субстантиват. Ср.: «Люди придворные были преданы Петру», «Положение придворных было весьма высоким»; «О записывании из вольницы в новоприборные солдаты ― а иноземцев татар и крестьян калмык не записывать», «Издан указ об обмундировании новоприборпных»; «В Астрахани о выдаче вина служилым о празднике»; «В случае победы была обещана награда служилым людям»; «О рассмотрении у помещиков отговорных людей … штраф, конфискация недвижимого имения»; «Издан указ о наказании отговорных».
Идентичные случаи номинации лица мы наблюдаем и в тексте «Истории Пугачёва». Ср.: «Ожесточённые казаки решились на открытый мятеж», «… но наказания уже не могли смирить ожесточённых».
В повести «Капитанская дочка» автор также следует традициям исторического повествования, применяя соответствующие способы номинации лица. Ср.: «Я поехал скорее и вскоре очутился снова между караульными мужиками, остановившими меня несколько минут тому назад», «Караульный медлил». Так, жанр произведения, характер описываемых событий предопределяют использование способов номинации лица.
Таким образом, субстантивация, являясь частью процесса преобразования составных наименований, была направлена на экономию лексических ресурсов и, следовательно, способствовала большей выразительности и краткости речи.
В тексте «Истории Петра» наблюдается как субстантивация прилагательных, так и субстантивация причастий, с некоторым преобладанием последних. Субстантиваты употреблены, в подавляющем большинстве случаев, в форме множественного числа: «Пётр благодарил за усердие, и половину к нему прибывших послал в Москву»; «По прочтении все предстоящие приговорили казнить осуждённых»; «Доходы с владений монастырских повелел отдать в оброк желающим», «Учреждены богадельни, велено шатающихся ловить, записанных отсылать в богадельни, а не записанных, по наказании, в их жилища»; «… беснующихся, в колтунах, босых и в рубашках ходящих наказывать»; «Ссылаемых повелел посылать прямо на серебряные заводы в Даурье»; «Тверской архиерей на ухо ему продолжал свои увещевания и молитвы об отходящих».
Перечисленные номинативные обозначения призваны характеризовать совокупность лиц: конкретную группу (осуждённых, прибывших), либо общность людей, объединённых по какому-либо признаку (осуждённых, беснующихся, отходящих). Каждый из субстантиватов способен употребляться и в форме единственного числа: прибывшие ― прибывший, осуждённые ― осуждённый, желающие ― желающий, шатающиеся ― шатающийся и т. д. Субстантивированные причастия, употребленные в форме единственного числа, характеризуются формой мужского рода: «… губернатор… принял посланного в постеле»; «Протестующий письменно объявляет своё мнение»; «Увещевающий стал говорить ему о милосердии божием беспредельном». Форма мужского рода обусловлена либо применением наименования к конкретному представителю мужского пола (посланного, увещевающий), либо (в тех случаях, когда не имеется в виду конкретное лицо), предусматривалось лицо мужского пола в связи с низким уровнем социальной активности женщин.
Подвергшиеся процессу субстантивации прилагательные употреблены, в подавляющем большинстве случаев, в форме множественного числа: «… сам бог не допускает оружию еретическому вредить православным»; «Купцы, духовные содержаны будут в их вере…»; «Во всех губерниях учреждены гошпитали для престарелых и увечных…»; «Оба обнародовали, что они богом посланы для избавления правоверных от ига»; «О переписи великорослых для военной коллегии»; «Издал странный указ о дряхлых, малолетних». Так же, как и в случае с субстантивированными причастиями, субстантивированные прилагательные в форме единственного числа, употреблены в мужском роде, так как характеризуется конкретное лицо мужского пола: «но из числа сего пострадал один только знатный: кн. Матвей Петрович Гагарин», «Царевич… объявил особо некоторые злоумышления (несчастный!) своим врагам».
В текстах «Истории Петра» и «Истории Пугачёва» мы можем наблюдать также субстантивацию местоимений. Наиболее часто подвергались субстантивации притяжательные местоимения «наши», «свои», близкие по своему значению к прилагательным (указывает на признак предмета): «Наши противу шведов (под начальством генерал-майора Востромирского) стояли более четырёх часов»; «Они выстроились за тремя рядами рогаток, но были выбиты и прогнаны в Рашевский замок; наши вошли вместе с ними». Ср.: «Солдаты наши лезли на стену и кололи шведских барабанщиков»; «Карл, видя себя посреди нашего войска (гвардии и дивизии Вейда), трубкою дал знак своим к отступлению, а нашим к перемирию»; «Тогда-то Пугачёв, опасаясь нечаянного нападения, отступил от крепости и приказал своим скорее выбираться из города».
Субстантивации могут подвергаться и личные местоимения: «Между тем из наших шанцев картечь прогнала неприятеля из форпостов ― мы в нескольких шагах от моста сделали редут», «Ветерани прибыл в лагерь с лошадьми, отправленными из Астрахани, и мы вновь приготовились к походу».
В приведённых случаях автор не является производителем действия, так как описываемые события происходили задолго до его рождения. Используя личное местоимение «мы», Пушкин демонстрирует свою духовную общность с войсками Петра I.
Субстантивация как способ номинации использовалась Пушкиным и в произведениях, затрагивающих современную автору эпоху. Но если в «Истории Петра» субстантивации подвергались в большей мере причастия, то в прочих художественных произведениях преобладают субстантивированные прилагательные: «Татьяна Афанасьевна спешила приготовить больную к появлению страшного гостя»; «Незнакомый спросил себе бифштексу и сел передо мною»; «И вы могли думать, что французы сами изрыли себе ад! Нет, нет, русские, русские зажгли Москву»; «Да, я тот несчастный, которого ваш отец лишил куска хлеба …»; «…показалось ему, что мёртвая [Пиковая дама] насмешливо взглянула на него [Германна]»; «А разве нет удачи удалому?»
Количество субстантивированных причастий довольно незначительно: «… ибо от оного по очереди откупались все богатые мужики, пока, наконец, выбор не падал на негодяя или разорённого»; «Присутствующие бледнели, опасаясь доноса …» Такое соотношение субстантивированных прилагательных и причастий закономерно. Если в документальной «Истории Петра» основное внимание автора было привлечено к происходящим событиям, то и лица, фигурирующие в произведении, характеризовались как участники этих событий. Причастие, являясь особой формой глагола, передающей признак предмета через действие, как нельзя лучше отвечало динамичной манере повествования. В «Истории Петра» Пушкин уделял достаточно мало внимания разносторонним характеристикам личности и эмоциональной оценке происходящего, поэтому роль прилагательных в тексте была не столь значительной. Следует учесть и тот факт, что Пушкин не завершил работу над «Историей Петра», не успел «расцветить» повествование художественными деталями. В художественных же произведениях автором тщательно подбирался каждый языковой элемент, и если в «Истории Петра» на первое место выступала констатация фактов, сухое изложение событий, то в других произведениях Пушкин стремился не просто описать то или иное явление, а установить роль, принадлежащую личности. Характеристика же личности невозможна без применения прилагательных, выполняющих качественно-оценочную функцию. И если принять во внимание, что главными отличительными особенностями пушкинской прозы были «точность и краткость», то весьма понятным является стремление к субстантивации, направленной на эко-омию лексических средств. Подавляющее большинство прилагательных, подвергшихся субстантивации, является качественными: «больная», «рыжий», «косой», «скупой», «знатный», «удалой», «бессовестный».
Номинативные обозначения, представленные субстантиватами, можно разделить на следующие группы в зависимости от того, какой признак лежит в их основе:
1) обозначение внешности: «Как не так, ― отвечал рыжий и … освободил свои щетины от руки Степановой»; «Ты, косой, ты мне кажешься малый не промах».
2) наименование того или иного временного состояния (болезнь, период жизни и т. д.): «Новорожденного положили в простую корзину и вынесли из дому»; «Татьяна Афанасьевна спешила приготовить больную к появлению страшного гостя»; «Сторона мне знакомая, ― отвечал дорожный»; «Да, я тот несчастный, которого ваш отец лишил куска хлеба…»
3) указание на необратимое состояние: «…показалось ему, что мёртвая насмешливо взглянула на него…»; «В назначенный день нищие пришли по своему обыкновению».
4) обозначение личностного качества: «А разве нет удаче удалому?»; «А что же у тебя побрякивает за пазухой? Бессовестный»; «Да этакого бешеного я и сроду не видывала».
5) лексемы, характеризующие лицо через отношение к другим лицам: «Незнакомый спросил себе бифштексу и сел передо мною…»; «Домашние повиновались, и тогда все обратились к Грише»; «Коли найдёшь себе суженую, коли полюбишь другую ― Бог с тобой, Петр Андреич»; «Я невольно стиснул рукоять моей шпаги, вспоминая, что … получил её из её рук, как бы на защиту моей любезной».
Субстантиваты, выделенные из текста «Истории Петра», имеют существенное различие с использованными в других прозаических произведениях не только по принципу количественного соотношения частей речи, подвергнутых субстантивации, но и по принципу формы. Как было отмечено выше, подавляющее большинство номинативных обозначений ― субстантиватов в «Истории Петра» имело форму множественного числа, что было обусловлено направленностью не на конкретную личность, а на группы лиц, объединённые каким-либо признаком. Субстантиваты в форме множественного числа применялись также при передаче различного рода документации (указы, распоряжения, послания), касающиеся широкого круга лиц. В художественных же произведениях в центре повествования находится личность, подчеркнуть индивидуальность и неповторимость которой необходимо было при помощи номинативных обозначений ― субстантиватов, имеющих форму единственного числа. Таким образом, форма множественного числа объединяет людей по какому-либо признаку: «беглые», «желающие», «отходящие», «новоприборные», «духовные», «десятские», «увечные», а форма единственного числа индивидуализирует лицо, выделяет его из числа прочих лиц: «чумной», «косой», «рыжий», «бешеный», «бессовестный», «знакомый», следует также отметить наличие в художественной прозе Пушкина наименований ― субстантиватов в форме женского рода: «мёртвая», «усопшая» («Пиковая дама»), «больная» («Арап Петра Великого»), «суженая», «любезная» («Капитанская дочка»).
Данное явление объясняется и сюжетной направленностью произведений: в «Истории Петра» писывались венные и политические события, в которых, в основном, участвовали мужчины, такие же произведения, как «Повести Белкина», «Роман в письмах», «Пиковая дама» затрагивают сферу личной жизни человека, которая в равной степени касается обоих полов. Так и в «Истории Петра» и в повести «Арап Петра Великого» изображена эпоха правления «могучего и грозного преобразователя России». Но главная сюжетная линия «Арапа…» связана с любовными переживаниями (не возможными без присутствия лица женского пола), чем и объясняется наличие субстантиватов в форме женского рода характеризующих Наташу Ржевскую: «бедная», «больная».
Форма женского рода характерна и для субстантивированных местоимений: «…коли полюбишь другую ― бог с тобою, Петр Андреич, а я за вас обоих…». Это также связано с социальными особенностями отображаемой эпохи и спецификой конфликта художественного произведения.
В «Истории Петра» субстантивации были подвержены, в основном, притяжательные местоимения: «наши», «свои», в форме множественного числа, что должно было подчеркнуть единство русской армии, а также тесную связь военачальника с его подчинёнными: «Карл, видя себя посреди нашего войска … дал знак своим к отступлению…» В художественных же произведениях были использованы определительные местоимения: «другую», «иные», указывающие на лицо или группу лиц, но не дающие конкретной характеристики. Так, Маша Миронова, размышляя о том, что Гринёв может полюбить вновь, обозначает свою возможную соперницу субстантивированным местоимением «другая», не несущим ни качественно-оценочной, ни характеризующей функции.
1.3. Остранение. Переход имён собственных в нарицательные
На примере прозы Пушкина необходимо рассмотреть и приём «остранения» ― явление, занимающее промежуточную позицию между метафорой и метонимией. Этот термин впервые был введён В.Б. Шкловским в монографии «Развёртывание сюжета». Сущность приёма «остранения» (или остраннения от слова «странный») состоит в том, писатель не называет вещь её именем, но описывает её как в первый раз виденную, а случай как в первый раз произошедший. В основе приёма лежит выделение в структуре повествования особой точки зрения, резко отличающейся от привычной (нормативной), переход к позиции персонажа, не понимающего условности окружающего мира. При этом наименовании предмета, лица или явления, известное повествователю, опускается, заменяется другим или переосмысливается. Непрямые наименования усложняют восприятие текста и требуют особой активности читателя.
Выполняя функцию вторичной номинации, остранение близко к метафорическому переносу, так как основывается на сходстве явлений, предметов, лиц по какому-либо признаку. В то же время остранение переходно предусматривает замену конкретного видового наименования родовым с указанием лишь одного наиболее общего признака. Рассмотрим применение приёма «остранения» в тексте «Капитанской дочки». В главе III читаем реплику Василисы Егоровны: «…Бог знает, какой грех его попутал, он изволить видеть, поехал за город с одним поручиком, да взяли с собой шпаги, да и ну друг в друга пырять, а Алексей Иваныч и заколол поручика, да ещё при двух свидетелях». Иван Игнатьич рассуждая о дуэлях, также именует секундантов свидетелями: «Вы изволите говорить…, что хотите Алексея Иваныча заколоть и желаете, чтобы я при том был свидетелем?» В приведённых здесь примерах лица, знакомые лишь понаслышке с жизнью светского общества, (одной из составляющих которой была и дуэль), пытаются рассуждать о дуэльном поединке, не применяя при этом общепринятой терминологии. Неизвестно, знали ли говорящие такие слова как «дуэль», «секундант» или же намеренно заменяли их наименованиями «смертоубийство», «свидетель». Так или иначе мы наблюдаем реализацию как характерологической, так и собственно-экспрессивной функций, речевые единицы используются для передачи точки зрения персонажа и участвуя в «переименований предметов и явлений, выступают как образные средства. И Василиса Егоровна и Иван Игнатьич абсолютно далеки от тонкостей дуэльного кодекса, но, тем не менее, их отношение к поединкам резко отрицательное, что и выражается во вторичной номинации явлений.
Анализируя природу наименования «свидетель», мы обнаруживаем её двойственность. С одной стороны, метафоричность такого обращения: лицо, в обязанности которого входит наблюдение за выполнением всех правил дуэльного поединка, сближается по признаку чисто внешнего сходства с тем, кто намеренно или случайно стал свидетелем убийства. В то же время, секундант является разновидностью свидетеля, хотя последнее наименование значительно шире и предусматривает более разноплановый круг обязанностей, следовательно, налицо метонимический перенос, основанный на замене конкретного видового наименования родовым.
Приём остранения связан с необходимостью выражения собственной точки зрения лица на предмет или явление, поэтому в отличие от первичной номинации, вторичные наименования отличаются ярко выраженной оценочностью. Слово в остранённых описаниях включается в двойной ряд соотношений: оно соотносится с другим словом, называющим ту же реалию, но отсутствующим в тексте или расположенным дистантно. (Ср. «Я в коротких словах объяснил ему, что я поссорился с Алексеем Ивановичем, а его, Ивана Игнатьича, прошу быть моим секундантом» и «Да зачем же мне тут быть свидетелем?» ― реплика Ивана Игнатьича. И в то же время с воссоздаваемой в произведении действительностью, увиденной непосредственно и наивно-свежо. Такая двойная направленность слова (на другой знак и на обозначаемый предмет) обнажает его парадигматические связи и увеличивает количество семантических повторов в тексте.
Использование в художественном тексте приёма остранения является важным элементом характеристики лица. Так, использование слова «свидетель», вместо «секундант», лишний раз подчёркивает невежественность и простодушие обитателей крепости, узость и ограниченность их интересов, сосредоточенных лишь на нехитрых бытовых обязанностях.
Ярким примером семантической деривации как способа номинации лица в прозаических произведениях Пушкина выступает переход имён собственных в нарицательные. Исходя из анализа пушкинских текстов, можно выделить три группы номинативных единиц данного типа.
- Номинативные обозначения, часто употребляемые в устной и письменной речи. Связь таких наименований с историческими лицами или литературными персонажами, имена которых явились производящими, ощущается достаточно слабо. Обычно такие слова пишутся, как и основная масса нарицательных, со строчной буквы. К этой группе можно отнести, например, лексему «зоил»: «Он бесился и прозвал своего зоила медведем и провинциалом». Использовано в пушкинских текстах и слово «ментор»: «Другого ментора я и не желал». Слова, относящиеся к данной группе, отличаются к достаточно слабой мотивированностью: говорящий употребляет их, не осознавая связи с лицом, имя которого «породило» наименование. Так можно употреблять лексему «ментор» в значении «наставник, руководитель», не зная о Менторе ― друге Одиссея и воспитаннике Телемаха. Исследуя процесс расширения семантики заимствованного слова, Э.А. Балалыкина отмечает: «Особое место в указанном процессе занимают имена собственные, которые по целому ряду причин и обстоятельств становятся наименованиями лиц: донжуан «соблазнитель женщин» (из Дон-Жуан ― герой испанской литературы), ментор «руководитель, учитель» (из Ментор ― герой гомеровской поэмы «Одиссея»), меценат «щедрый покровитель искусств» (из Меценат ― покровитель Вергилия и Горация) и т. д. Эти имена демонстрируют типичный процесс расширения первоначальной семантики слова.
- Номинативные обозначения, заимствованные из источников, известных широкому кругу лиц, поэтому не потерявшие своей связи с «прототипами». Такие лексемы отличаются более высоким уровнем мотивированности, нежели представленные в первой группе. По мнению Б.С. Мейлаха, «в творческой эволюции Пушкина сказалось усвоение и переработка опыта всей мировой литературы: об этом красноречиво свидетельствует и упоминание … литературных персонажей различных эпох и народов». Например, в повести «Капитанская дочка» Швабрин именует Гринёва Дон Кишотом Белогорским, комически заменяя место рождения героя Сервантеса названием крепости, в которой отличился благородством Гринёв: «А велю поджечь амбар, и тогда посмотрим, что ты станешь делать, Дон Кишот Белогорский». Номинативное обозначение Дон Кишот Белогорский призвано указать на доминирующую черту характера Гринёва, сближающую его с литературным персонажем: непрактичное, по мнению Швабрина, благородство. Бесспорно, противник Гринёва намекал и на печальный исход жизни Дон Кихота, который ни от кого не получил признания за свои благородные деяния. В.Н. Турбин, характеризуя случаи использования Пушкиным наименования Дон Кишот Белогорский, считает, что данное номинативное обозначение призвано не только провести параллели между характерами Гринёва и легендарного идальго, но и указать на определённый тип взаимоотношений «господин/слуга»: «Господин и слуга, юноша и старик, лирическое чистосердечие и фарсовое величие в «Капитанской дочке» поставлены рядом. Пушкин обратился к канонической паре «Дон Кихот ― Санчо Панса». И как только на арену выходит Савельич, Гринёв стряхивает с себя фарсовый наряд». Номинативное обозначение Дон Кишот (вместо Дон Кихот) передаёт особенности произношения, характерные для екатерининской эпохи. «Роман великого испанского писателя Мигеля Сервантеса де Сааведра (1547―1616) был впервые переведён на русский язык в 1769 году и носил название «Неслыханный чудодей или Удивительные и необычайные приключения странствующего рыцаря Дон-Кишота». При сопоставлении даты выхода романа на русском языке с примерной датой событий, происходящих в имении Гринёвых, можно сделать вывод о том, что Швабрин был весьма начитанным человеком, так как не только прочитал недавно вышедшие произведения, но и сопоставил литературного персонажа с реальным лицом. Поэтому в данном случае употребление номинативного обозначения характеризует не только то лицо, которому было адресовано, но и говорящего.
Идентичный пример употребления имени литературного персонажа мы встречаем и в повести «Дубровский»: князь Верейский, жених Марьи Кирилловны Троекуровой, называет Владимира Дубровского «нашим Ринальдо», «романтическим героем». «Имя Ринальдо Ринальдини, героя популярнейшего «разбойничего» романа, упомянуто здесь как указание на определённый литературный тип». Бесспорно, Ринальдо Ринальдини и молодого помещика сближает не только род деятельности, но и мировоззренческая система, предопределяющая романтические поступки. В какой-то мере Владимир и Ринальдо похожи и жизненными обстоятельствами, что и позволяет князю Верейскому переосмыслить упомянутый тип персонажей. Как и в приведенном выше случае, употребление литературного имени приводит к экономии лексических средств, благодаря наличию идентичных ассоциаций, связанных с этим образом, у обоих собеседников. Не лишним будет заметить, что данного рода характеристические символы выполняют в полной мере свои стилистические функции только в том случае, когда знакомы и понятны всему кругу лиц, на восприятие которых рассчитывается.
Весьма широко Пушкин использовал в своих произведениях и образы античной литературы и мифологии. Следует отметить лишь некоторые особенности употребления имён собственных, заимствованных из античных источников. Как было доказано выше, сопоставление лица с литературным персонажем может носить достаточно развёрнутый и многоплановый характер и подчёркивать сходство во внешнем облике, характере, коллизиях жизненного пути. Номинативные обозначения, почерпнутые из древнегреческих и древнеримских источников, отличаются меньшей семантической нагрузкой и весьма близки метафорическим образным характеристикам лица способностью акцентировать внимание на каком-либо характерном, общеизвестном признаке. Так, в повести «Дубровский» мы встречаем следующий пример использования имени мифологического героя: «Троекуров отдал полную справедливость винам своего Амфитриона и искусству его повара». Амфитрион ― имя царя в греческой мифологии, известного своим хлебосольством. Назвав князя Верейского Амфитрионом, автор подчеркнул доминирующую черту его натуры ― стремление продемонстрировать процветание своего материального положения. Как мы видим, прочие качества сопоставляемых лиц в данном наименовании не учитываются. Идентичные примеры использования античных имён собственных можно наблюдать и в «Арапе Петра Великого». Описывая Французский высший свет начала XVIII века, Пушкин отмечает: «Проказы герцога Ришелье, Ахкивиада новейших Афин, принадлежат истории и дают понятие о нравах сего времени». Алкивиад ― древнегреческий полководец и государственный деятель V в. до н. э. был известен своим легкомыслием». Именем Алкивиада Пушкин называет французского герцога Ришелье, придворного короля Людовика XV, видного государственного деятеля, известного своими любовными похождениями. Таким образом, Пушкин сближает древнегреческого полководца и французского политика по факту бурной личной жизни.
В «Путешествии в Арзрум» Пушкин называет молодую калмычку «степной Цирцеей»: «Калмыцкое кокетство испугало меня: я поскорее выбрался из кибитки и поехал от степной Цирцеи». Благодаря «Одиссее» Гомера имя Цирцея «стало синонимом опасной красавицы, коварной обольстительницы». Пушкин иронически сопоставил свою новую знакомую с хитроумной волшебницей, отметив в обеих женщинах влекущую, но опасную красоту. Себя же автор скрыто сравнил с Одиссеем, подвергшимся опасностям во время путешествия.
Очень часто имена собственные, заимствованные из мифологических источников, используются с целью создания иронии. Ярким примером в данном случае является наименование Марьи Гавриловны, героини повести «Метель», «девственной Артемизой»: «Соседи, узнав обо всём, дивились её постоянству и с любопытством ожидали героя, долженствовавшего наконец восторжествовать над печальной верностию этой девственной Артемизы». «Артемиза» ― имя властительницы Карии в Малой Азии (IV в. до н. э.), прославившейся верностью к своему умершему мужу Мавзолу. Воздвигнутый на его могиле памятник (отсюда название «мавзолей») считается одним из семи чудес света. Имя Артемизы стало символом женской верности, постоянства чувства к мужу или жениху. На первый взгляд, в таком наименовании Марьи Гавриловны не ощущается иронической окраски, так как, с точки зрения окружающих (ведь именно соседи, узнав обо всём, восхищались верностью девушки, следовательно, наименование происходит от их лица), эта барышня не выходит замуж только потому, что верна памяти погибшего жениха. Подлинный смысл номинативного обозначения раскрывается перед читателем в самом конце произведения: оказывается, Марья Гавриловна уже давно замужем, и брачные узы, а не воспоминания о погибшем Владимире являются причиной «печальной верности». Ирония данного случая употребления основана на использовании наименования, прямо противоположного по своей семантике реальному положению вещей.
Скрытой иронии исполнен и другой женский образ, охарактеризованный при помощи нетранслитерированной лексики ― «Venus moscovite»: «Народ бегал за нею, чтоб увидеть la Venus Moscovite…» Из рассказа Томского становится понятно, что наименование исходило от значительной по количеству группы лиц: парижского общества. Молодой офицер подчёркивает, что его бабушка была сопоставлена с Венерой, благодаря своей редкой красоте. Но при исследовании семантики производного наименования Венера, его восприятие усложняется. Мифологический словарь гласит: «У писателей Венера ― прежде всего богиня любовной страсти, мать Амура». Отсюда вероятно сделать вывод о том, что в Париже графиня Анна Федотовна была популярна в связи с любовными похождениями. В данном случае ирония базируется на том, что семантика номинативного обозначения учтена не полностью, упущен один из оттенков, вследствие чего слово понимается не так, как было предусмотрено лицом, впервые использовавшем наименование.
Пример употребления имени собственного в ироническом контексте мы наблюдаем и в «Истории села Горюхина», когда рассказчик сопоставляет себя с многострадальным Одиссеем. Использование данного номинативного обозначения продиктовано стремлением рассказчика сравнить собственные злоключения, перенесённые во время жизни в Петербурге, вдали от родного Горюхина, с тем, что испытал Одиссей, проделавший долгий путь до Итаки. Однако из текста повести следует, что пребывание Белкина в северной столице не было ознаменовано сколько-нибудь значительными событиями, «кроме производства в офицеры и выигрыша 245 рублей», поэтому и сравнивать его с трудным и полным опасностей путешествием Одиссея заведомо нелепо. Ирония данного примера заключается в применении номинативного обозначения, предполагающее нечто возвышенное и значительное к лицу ничем не примечательному, обыденному, ничем не примечательному. Усиливает иронический эффект наличие определения-распространителя «многострадальный», воспринимаемого диссонансом по отношению к описанию спокойной и безбедной жизни Белкина. Вообще, определения-распространители, будучи употреблённые с именами собственными, заимствованными из античных источников, придают дополнительный семантический оттенок или усиливают иронический эффект. Многие из них указывают на местопребывания лица или место действия: степная Цирцея, Венера московская, Алкивиад новейших Афин (под новейшими Афинами подразумевается Париж). В случае с номинативным обозначением девственная Артемиза распространитель указывает на семейное положение Марьи Гавриловны, отличающее её от жены Мавзола (героиня «Метели», по мнению окружающих, была не замужем, настоящая же Артемиза потеряла мужа).
Все рассмотренные нами наименования демонстрируют переход в нарицательные имён собственных, заимствованных из произведений мировой литературы или античных источников, но это не означает, что Пушкин обошёл вниманием шедевры отечественной литературы. Например, на страницах «Романа в письмах» мы сталкиваемся со следующим описанием жизни мелких помещиков: «Эти господа не служат и сами занимаются управлением своих деревушек… Между ними процветают ещё Простаковы и Скотинины». Эти сопряжённые наименования воспринимаются в качестве нарицательных для обозначения невежественных, недалёких людей, не теряя тесной связи с фонвизинскими героями. Отличительной особенностью наименований данной группы является то, что они пишутся с прописной буквы, благодаря чему «сохраняют форму имён собственных».
Интересен пример, представленный в «Пиковой даме»: «Изредка тянулся Ванька на тощей кляче своей, высматривая запоздалого седока»: «Ванька (пренебреж.) ― в нарицательном значении городской легковой извозчик с бедной упряжью и плохой лошадью». По-видимому, наиболее употребительное в сфере городской бедноты и крестьянства имя Иван, преобразованное в пренебрежительное Ванька, и стало нарицательным для обозначения рода деятельности, типичного для этой среды. Таким образом, номинативное обозначение, сохранив все качества имени собственного, обрело способность употребляться в некоторых случаях как нарицательное.
- Группу составляют слова, осознаваемые как нарицательные лишь в определённом контексте, в доминирующем же большинстве случаев выступающие в качестве имён собственных. Такие номинативные обозначения предусматривают уже не определённое личностное качество или тип характера, а напрямую ассоциируются с конкретной личностью во всём многообразии её проявлений. Например, в «Истории Пугачёва» автор, говоря о ситуации в стране, сложившейся во время пугачевского восстания, фиксирует: «…составлялись отдельные шайки грабителей и бунтовщиков: и каждая имела у себя своего Пугачёва». Вполне понятно, что номинативные обозначения подобного рода не могли претендовать на окончательный переход в нарицательные вследствие разнообразия и противоречивости подразумеваемых качеств. Так, если образы литературных героев, таких как Простаковы и Скотинины могут быть поняты более или менее однозначно, то Пугачёв как историческое лицо вызывает самые неоднозначные суждения, и если для одних он ― предводитель крестьянского восстания, пытавшийся добиться социальной справедливости и защиты угнетённых, то для других ― разбойник и убийца. Поэтому, если Простаковы и Скотинины ассоциируются с патриархальностью, невежественностью, жадностью, т.е. сугубо отрицательными качествами натуры, то наименование Пугачёв можно воспринимать, как положительно, так и негативно, что нанесёт ущерб личности и общедоступности номинативного обозначения. Таким образом, употребление имени вождя крестьянского восстания в качестве нарицательного так и осталось авторским неологизмом.
В прозе Пушкина имеется и пример перехода нарицательного существительного в собственное. Повесть «Кирджали» автор начинает следующим образом: «Кирджали был родом булгар. Кирджали на турецком языке значит ― витязь, удалец. Настоящего его имени я не знаю». «Самое имя его заимствовано от родового обозначения: кирджали назывались разбойничьи шайки, составлявшиеся из представителей социально обездоленных слоев, но не связанные прямо с социальным процессом. Иногда, правда, разбойники кирджали оказывались вовлеченными в социальную борьбу (народные восстания). Подобная ситуация как раз и воспроизводится в повести Пушкина (…) Упоминание о герое сопровождается указанием на этимологию слова, ставшего его прозвищем; мотивировка этого комментария авторским «Я» аттестует повествователя, строго ограничивающего себя тем, что ему достоверно известно». Таким образом, схема перехода нарицательного в собственное выглядит следующим образом: существительное, являющееся родовым обозначением, → и представитель данной социальной группы семантическая деривация как способ создания номинативных обозначений имеет большое значение для прозаических произведений Пушкина. Благодаря таким семантическим преобразованиям, как метафора, метонимия, остранение, переход имен собственных в нарицательные, были образованы яркие номинативные обозначения, употребление которых позволило автору добиться большей выразительности и лаконичности языка. Пушкин активно использовал эмоционально окрашенные семантические дериваты, являющиеся неотъемлемой частью языковой культуры русского народа, а также создавал новые номинативные единицы. Так, лексема «волчонок», служащая для обозначения неблагодарного приёмыша, не была зафиксирована в данном значении ни в одном из современных Пушкину словарей.
Великий писатель использовал семантические дериваты весьма умеренно. Если метафорические обороты в Пушкинской прозе и встречаются, то они всегда ― своеобразный смысловой курсив: предупреждение читателю о необходимости поразмышлять, понять точное значение тщательно отобранных писателем слов.
Явление субстантивации в прозе Пушкина не имеет жанровых ограничений, выступая в качестве универсального способа создания номинативных обозначений. Широкому использованию субстантивации способствует ещё и тот факт, что в отличие от метафорических и метонимических номинативных обозначений, субстантиваты не всегда связаны с наличием оценочности. Так, если приём остранения предусматривает передачу особого мировосприятия говорящего, то далеко не каждый субстантиват эмоционально окрашен.
Таким образом, благодаря разнообразию семантических преобразований, составляющих семантическую деривацию, данный способ создания наименований достаточно продуктивен в прозе Пушкина.
- Морфемная деривация
Применительно к наименованиям лица, выделенным из текстов прозаических произведений Пушкина, следует отметить продуктивность аффиксального словообразования как способа создания цельнооформленных номинативных единиц. В прозаических произведениях Пушкина, как и в языке в целом, наиболее продуктивен суффиксальный способ образования наименований лица.
2.1. Суффиксальное образование наименований лиц мужского пола
Наиболее часто наименования лиц мужского пола образованы посредством суффиксов -ик, -ник (булочник, сапожник, баловник, любовник, покойник, мятежник); -тель (свидетель, слушатель, губитель, возмутитель, доноси- тель); -чик/ -щик (подрядчик, ответчик, переводчик, каменщик, покупщик, ти- пографщик); -ун (говорун, хлопотун, пестун, хрипун, крикун, свистун, лгун); — ан/ -ян (молдаван, грубиян); -ин (татарин, армянин); -ец (знакомец, постоялец, башкирец, испанец, женевец, осетинец); -анин/ -янин (англичанин, малороссия- нин, датчанин, поселянин, магометанин, лютеранин); -ак (поляк, мещеряк, остряк, бедняк, холостяк, чудак); -ант (музыкант, арестант); -ач (бородач, трубач); -ист (журналист, артиллерист, гобоист, семинарист, гимназист, кавалерист); -ич (пскович, москвич); -чак (смельчак); -ок (стрелок, седок, игрок).
Наиболее продуктивными словообразовательными моделями являются формы на -(н)ик (79 образований). Номинативные обозначения, образованные при помощи данного суффикса, имеют общее значение «лицо-носитель признака», внутри этой семантической группы следует выделить такие оттенки значения, как:
1) наименование лица по профессиональному признаку: «каретник»: «В первый раз в жизни она дошла с ним до рассуждений и объяснений; …снисходительно доказывая, …что есть разница между принцем и каретником»; «пирожник»: «Смешно только видеть в ничтожных внуках пирожников… спесь герцога…»; «садовник»: «Он осматривал яблони… и с помощью садовника бережно их укутывал тёплой соломою»; «стольник»: «Сын Хованского, комнатный стольник царя Петра, прибежал в Москву»; «харчевник»: «Харчевникам и торговцам при полках иметь оружие огненное и студёное»; «булочник»: «Вдруг толстый булочник поднял руку и воскликнул…»; «сапожник»: «Гробовщик просил сапожника садиться и выкушать чашку чаю…»;
2) доминирующая черта натуры: «умник»: «Отец Полины… дал её обед, на который скликал всех московских умников»; «забавник»: «У нас был ротмистр, остряк, забавник…»; «мошенник»: «Каков мошенник! ― воскликнула комендантша. ― Что смеет ещё нам предлагать»; «бездельник»: «Императрица велела сказать…, что… она для такого бездельника, каков Х., нрав свой переменять не намерена…»; «злоязычник»: «Желание наказать дерзкого злоязычника сделалось во мне ещё сильнее»;
3) состояние, в котором пребывает лицо: «невольник»: «Невольника стерегли семеро турок…»; «ослушник»: «Пётр кинулся… и заколол двух ослушников»; «изменник»: «… другие напали со стороны Польши, соединясь с изменниками казаками и поляками»;
4) место пребывания лица: «мызник»: «Ревель, осаждённый Боуром, терпел… от тесноты… окрестных мызников и крестьян»; «пустынник»: «Суворов между тем прибыл на Узени и узнал от пустыников, что Пугачёв был связан с его сообщниками…»; «вотчинник»: «… брать оброк… с помещиков и вотчинников».
Столь же продуктивной для создания наименований лиц мужского пола является форма на -ец (76 образований). В языке XIX в. суффикс –ец служил средством русификации названий жителей нерусских городов и стран, представителей иноземных племен и народов. Обе категории были широко употребительны в различных жанрах письменной речи. Наиболее часто суффикс -ец был использован для образования номинативных обозначений со значением «наименование лица по национальному признаку» либо «наименование лица как уроженца какой- либо местности (населённого пункта)»: башкирец («Капитанская дочка»), испанец («Гости съезжались на дачу»), шотландец, австриец, саксонец, новгородец («История Петра»), венгерец («Записки бригадира Моро-де-Бразе»), женевец («Русский Пелам»), запорожец («Table-talk»), горюхинец («История села Горюхина»). В некоторых номинативных обозначениях оба семантических оттенка сливаются: так, шотландец ― это и обозначение национальности, и указание на место рождения или проживания лица; идентичны и лексемы башкирец, венгерец, грузинец, лезгинец. Особо следует отметить наименование горюхинец, являющееся авторским неологизмом. В данном случае мы имеем дело не только с наименованием лица как уроженца какой-либо местности (горюхинец ― «уроженец или житель села Горюхино»), сколько с обозначением образа жизни (горюхинец ассоциируется с существительным «горе» и подразумевает полное лишение, безрадостное, унылое существование). А такие наименования как ганноверец, новгородец, горюхинец говорят только об отношении лица к местности или населённому пункту.
Суффикс -ец мог присоединяться как к глагольным, так и к именным основам. Так, наименования, характеризующие лицо по роду деятельности, образованы от глагольных основ: торговать ― торговец, продавать ― продавец. Слова, используемые для обозначения лица как представителя какой-либо нации или уроженца той или иной местности, образованы от именных основ: Испания ― испанец, Женева ― женевец, Бухара ― бухарец, Голландия ― голландец, Черногория ― черногорец. Производящими могут быть составные наименования: Преображенский полк ― Преображенец, так же образованы и лексемы Семеновец, Астраханец, Ингерманландец, рагузинец («История Петра»).
Образованиям на –ец близки наименования на –анин (9 образований). Эти группы номинативных обозначений близки по своей семантике. Существительные, образованные при помощи суффикса –анин, зачастую служили для обозначения лиц по географическим названиям: англичанин («Пиковая дама»), малороссиянин, датчанин («История Петра»), персиянин («Путешествие в Арзрум»). Наименования данной семантики были образованы при помощи словообразовательного форманта –анин от именных основ: Англия ― англичанин, Малороссия ― малороссиянин, Персия ― персиянин.
Чрезвычайно продуктивны в языке прозаических произведений Пушкина и образования с суффиксом -чик (-щик) (38 образований), мотивированные, в основном, глагольными основами. Номинативные обозначения, образованные посредством прибавления -чик (-щик), призваны характеризовать лицо как производителя действия, поэтому активно использовались для обозначения различного рода профессий. Что касается области специальных обозначений, то здесь использование суффиксов -чик (-щик) как специализированного словообразовательного средства в обозначении лиц по профессии наблюдается уже с XIX в. Единодушно мнение исследователей, что в XIX в. число подобных наименований быстро растёт. Они образуются как от глагольных, так и от именных основ. На страницах пушкинской прозы мы наблюдаем такие наименования лица по профессиональному признаку, как гробовщик: «…наконец сапожник встал, простился с гробовщиком, возобновля своё приглашение»; приказчик: «Приказчиков не существовало, старосты никого не обижали, обитатели работали мало…»; банщик: «Азиатские банщики приходят иногда в восторг, вспрыгивают вам на плечи…»; каменщик: «…на валу каменщики таскали кирпич и чинили городскую стену»; суконщик: «Суконщики (люди разного звания и большею частию кулачные бойцы)… поставили пушку у Горлова кабака»; конторщик: «Неприятно было Чарскому с высоты поэзии вдруг упасть под лавку контор- щика…»; трактирщик: «Трактирщик Гирц купил две серебряные ложки…»; оценщик: «Толпа теснилась около стола, за которым председательствовал оценщик»; типографщик: «К Любсу о ста мортир; и о найме типографщиков». Данную группу составляют имена, образованные от основ существительных с конкретной семантикой и обозначающие лицо по отношению к предмету, названному основой.
Реже образования с суффиксом -чик (-щик) указывают на участие лица в действии, носящем временный характер: заговорщик: «Заговорщики думали совершить цареубийство»; ответчик: «Василиса Егоровна сделала ему несколько замечаний касательно хозяйства…, дабы сперва усыпить осторожность ответчика»; покупщик: «Покупщики осматривали с хулой и любопытством вещи, выставленные на торг»; зачинщик: «Им прислано было повеление выдать зачинщиков»; гулебщик: «Мятежники, безопасные в десяти саженях от крепости, и большею частию гулебщики … попадали даже в щели…»; обманщик: «…он тут же слёг в ту самую постель, где накануне лежал молодой обманщик». Как правило, эти наименования были образованы от основ существительных с отвлечённой семантикой.
Призваны называть лицо по действию и номинативные обозначения, образованные при помощи суффикса –тель (42 образования) и мотивированные соответствующими глаголами: слушать ― слушатель, читать ― читатель, доносить ― доноситель, исследовать ― исследователь, грабить ― грабитель, вопрошать ― вопрошатель, ценить ― ценитель, просить ― проситель, гнать ― гонитель. Образования на -тель использованы и в качестве наименований лица по профессиональному признаку (роду деятельности): смотритель («Станционный смотритель»), сочинитель (в значении писатель) («История села Горюхина»), учитель («Дубровский»), издатель («Путешествие в Арзрум»). Среди наименований на -тель можно выделить как лексемы, предусматривающие длительность и постоянство совершаемого действия, мотивированные оглагольными основами несовершенного вида: ценить ― ценитель, так и номинативные обозначения, указывающие на однократность и завершённость действия и мотивированные от глагольнми основами совершенного вида: зажечь ― зажигатель, донести ― доноситель.
В текстах прозаических произведений Пушкина выделяется мало- численная группа существительных, образованных при помощи суффикса -ак (6 образований): чудак: «Старый чудак явился тотчас и застал в ужасном горе»; поляк: «Полякам же позволить продажу других напитков, но в обозе и за караулы»; мещеряк: «В начале ноября, не дождавшись ни артиллерии, … ни высланных к нему башкирцев и мещеряков, он стал подаваться вперёд»; остряк: «У нас был ротмистр, остряк, забавник…»; бедняк: «Все они, дамы и мужчины, окружили гробовщика с поклонами и приветствиями, кроме одного бедняка»; холостяк: «Князь просил Марью Кириловну хозяйничать в доме старого холостяка».
Семантику наименований данной группы можно определить как «лицо- носитель признака», признаки же достаточно разнообразны: семейное положение (холостяк), национальность (поляк), личностные качества (остряк, чудак), материальное положение (бедняк).
2.2. Суффиксальное образование наименований лиц женского пола
Необходимо также выделить лексемы, называющие лицо женского пола по мужскому и образованные от той же основы, что и наименования лица мужского пола с финалью -щиц(а) (танцовщица, прапорщица, вестовщица), -ниц(а) (причудница, повелительница, заложница, прядильница, кружевница, преступница, работница), -к(а) (знакомка, крестьянка, иностранка, жидовка, шпионка), -ш(а) (ханша, капитанша, комендантша, смотрительша), -ин(я) (героиня, княгиня, графиня, барыня), -их(а) (дьячиха, старостиха, хорунжиха, трусиха), -иц(а) (владычица, красавица, царица, карлица, самодержица, мастерица), -ушк(а) (дурнушка); функцию суффикса выполняет окончание (супруга, раба).
Наименование лиц женского пола связаны, в основном, с обозначением национальности, внешности, личностных качеств героини, либо её отношением к действию. Достаточно редки наименования по роду деятельности и профес- сии, что связано с достаточно низким уровнем социальной активности женщи- ны в пушкинскую эпоху. Наименования по профессии образованы, в основном, при помощи суффикса -ниц(а) (14 образований): коровница («Капитанская дочка»), прядильница, кружевница («История Петра»), ключница («История села Горюхина»), птичница («Дубровский»), сочинительница (в значении писательница) («Рославлев»). Номинативные обозначения, образованные при помощи суффикса -ниц (а) разнообразны по своей семантике. Можно выделить основные семантические оттенки:
1) семейное положение и родственные связи: сожительница: «Он нимало не смутился и бодро отвечал своей любопытной сожительнице…»;
2) доминирующая черта характера: мечтательница: «Слова Томского… глубоко заронились в душу молодой мечтательницы»;
3) социальное положение: владетельница: «В плену у неприятеля раненый рыцарь влюбляется в благородную владетельницу замка»;
4) наименование лица по действию: правительница: «25 мая… правительница короновала обоих братьев»; покровительница: «Марья Ивановна вынула из портмоне сложенную бумагу и подала её незнакомой своей покровительнице».
2.3. Осложнение основы суффиксами субъективной оценки. Префиксация. Конфиксация. Сложение основ. Разнословное сложение
В пределах отсубстантивированных производных выделяются лексические единицы, образующиеся осложнением основы суффиксами субъективной оценки (7 образований), это касается как наименований лиц мужского пола, так и номинативных обозначений, использованных применительно к женскому полу. Образования подобного рода могут обладать как отрицательной оценочностью, служа для выражения пренебрежения и иронии: купчик («Гробовщик»), бабёнка («Дубровский»), вдовушка, женушки, хозяюшка: «Выходи, бесов кум! ― сказал мне усатый вахмистр. ― Вот ужо тебе будет баня, и с твоею хозяюшкою!», так и положительной: нянюшка («Роман в письмах»), старинушка, солдатушки, мужичок, старичок, старушка («Капитанская дочка»), свидетельствуя о ласковом, тёплом отношении говорящего к собеседнику. Номинативные обозначения, осложнённые суффиксами, использованы как в непрямой речи: «Адриян подошёл к племяннику Трюхиной, молодому купчику в модном сертуке…» или «У окна сидела старушка в телогрейке и с платком на голове», выражая точку зрения автора, так и в прямой речи: «Миленькие вдовушки в девках не сидят, то есть, хотел я сказать, что вдовушка скорее найдет себе мужа, нежели девица» или «А слышь ты, Василиса Егоровна, ― отвечал Иван Кузмич, ― я был занят службой: солдатушек учил».
В некоторых случаях употребления подобных наименований содержащаяся в них субъективная оценка не может восприниматься однозначно. Например, из высказывания Андрея Гавриловича Дубровского «Бедному дворянину, каков он, лучше жениться на бедной дворяночке, да быть главою в доме …», непонятно его отношение к предполагаемой супруге сына: то ли в слове «дворяночка» заложено некоторое пренебрежение, то ли звучит своеобразная ласка.
В языке прозы Пушкина также выделяются лексемы, обозначающие родственные отношения, выступающие в тексте в качестве фамильярно-ласковых обращений и наименований (12 образований): тетушка («Арап Петра Великого»), дядюшка («Роман в письмах»), папенька, маменька («Метель»), дочка («Гробовщик»), сестрица («Дубровский»), братец («Русский Пелам»).
Наряду с аффиксацией выделяется и такой способ морфемного словопроизводства, как сложение (7 образований). Номинативные обозначения, образованные путём сложения основ при помощи словообразующего форманта или интерфикса, в большинстве случаев, в большинстве случаев, характеризуют лицо по производимому им действию: банкомёт («Выстрел»), гробокопатель («Гробовщик»), богомолец («Дубровский»), свинопас («Капитанская дочка»), виноделец («История Петра»), ветрогон («Арап Петра Великого»), полководец («Путешествие в Арзрум»). В качестве стержневого слова в композитах данного типа выступает глагол: банкомёт ― метать банк, виноделец ― делать вино, свинопас ― пасти свиней, рудокоп ― копать руду и т. д. Зачастую номинативные обозначения этого типа выступают в качестве названий профессий: рудокоп, пивовар, виноделец.
В тех случаях, когда опорным словом композита является имя существительное, то словообразовательное значение может быть следующим:
1) наименование лица по доминирующему личностному качеству: злоязычник: «Желание наказать дерзкого злоязычника сделалось во мне ещё сильнее»;
2) наименование по роду деятельности (занимаемой должности): столоначальник: «Но… услышал я, что… от города до Петербурга едущий столоначальник с будущим взял двенадцать лошадей»;
3) наименование по принадлежности к идейному, политическому, религиозному течению: единомышленник: «… урядник бежал из-под караула, вероятно, при помощи своих единомышленников»; единоверец: «В первый раз ещё мусульмане соединялись с христианами противу своих единоверцев»; самозванец: «Самозванец, увидя их, сказывают, заплакал…».
Большая часть композитов образована путём сложения основ при помощи сложного словообразующего форманта: гробокопатель (о…тель), богомолец (о…ец), виноделец (о…ец), полководец (о…ец), злоязычник (о…ник), человекоядец (о…ец), единомышленник (о…ник), единоверец (о…ец), самозванец (о…ец).
Наиболее продуктивны такие словообразующие форманты как о…ник и о…ец, образованные с их помощью композиты имеют общее словообразовательное значение «лицо ― носитель признака».
Пушкин, стремясь сделать речь более красочной и выразительной, чаще привлекает «просторечные» и «простонародные» слова, отличающиеся яркостью, эмоциональностью, например, вертопрах (легкомысленный, ветреный человек): «Не думают, как бы мужу угодить, а как бы приглянуться офицерам-вертопрахам» («Арап Петра Великого»). Возможна, однако, и препозиция атрибута: кумушка-попадья («Капитанская дочка»). В большинстве случаев, использование сложных наименований характерно для прямой речи, нередко им свойственна оценочность, чаще всего отрицательная: «Да и прилично ли, сударыня, русской боярыне или боярышне находиться вместе с немцами-табачниками, да с их работницами?» или «И то правда, ― сказал смеясь Пугачёв. ― Мои пьяницы не пощадили бы бедную девушку. Хорошо сделала кумушка-попадья, что обманула их».
В повести «Арап Петра Великого» сложное наименование употребляется в качестве обращения: Татьяна Афанасьевна в разговоре с братом прибавляет к почтительному «батюшка» наименование родства с суффиксом субъективной оценки братец: «Батюшка-братец, ― сказала старушка слезливым голосом, ― не погуби ты своего родимого дитяти, не дай ты Наташеньки в когти чёрному диаволу».
Сложные наименования, используемые в непрямой речи, способны выполнять роль оксюморонов, когда состоят из лексем, несовместимых друг с другом по своей семантике (являющихся обозначениями несочетаемых социальных ролей): пастор-полковник («История Пугачева»), барышня-крестьянка («Барышня-крестьянка»). Подобные наименования являются ярким выразительным средством. Так, характеристика Лизы Муромской как барышни- крестьянки является ключом к пониманию произведения в целом и говорит не только о затеянной юной героиней игре, но и о её самобытной натуре, способной к быстрому перевоплощению. Наименование «пастор-полковник» призвано подчеркнуть не только стремление Пугачёва казнить и награждать лишь по велению сердца, мало сообразуясь с общепринятыми нормами (духовное лицо не могло быть пожаловано воинским чином), но и продемонстрировать всю противоречивость характера и социальной роли вождя народного восстания (царь-мужик имеет в своем окружении пастора-полковника).
Итак, аффиксальное словообразование в прозаических произведениях Пушкина выступает как наиболее продуктивный способ создания однословных наименований лица, применение которого не обусловлено особенностями жанра, композиции, сюжета литературного произведения.
- Имя собственное
Анализируя тексты прозаических произведений Пушкина, исследователь сталкивается с обширной системой имён собственных, используемых для номинации представителей образной системы различных романов, повестей и набросков. Регулярное употребление имён собственных в пушкинских текстах закономерно, так как трудно представить какую-либо личность, при характеристике которой не было бы использовано её имя. Номинативное обозначение, выраженное при помощи имени собственного, выполняет идентифицирующую функцию: призвано выделить лицо из его окружения, индивидуализировать.
3.1. Особенности именования литературных персонажей, имеющих реальных прототипов
При детальном изучении имён собственных, используемых в прозе Пушкина, становится ясно, что создание данного вида номинативных единиц представляло собой планомерный процесс, подчинённый определённым законам. Так, изображая в своих произведениях нравы и обычаи первой трети XIX века, автор зачастую переносил на страницы книг и образы современников. При этом в той или иной форме были использованы и имена прототипов.
Важно отметить, что в таких случаях форма имени собственного находится в прямой зависимости от социального и материального положения лица, ставшего прототипом литературного персонажа.
В тексте отрывка «Гости съезжались на дачу» упоминается о «важной княгине Г.». При характеристике этой героини Пушкин использует лишь обозначение титула и начальную букву фамилии. Исследователи А.Л. Вайнштейн и В.П. Павлова в статье «К истории повести Пушкина «Гости съезжались на дачу…» отмечают, что «кн. Г.» ― известная Наталья Петровна Голицына». Аналогично именуется в данном произведении и другое действующее лицо: «Обозначение Пушкиным фамилии владельца дачи одной и той же буквой то из русского, то из латинского алфавитов наводит на мысль, что он имел в виду совершенно определённое лицо с графским титулом, с фамилией, начинавшейся с буквы «Л», и возможно, иностранного происхождения. <…> Очевидно, что в повести идёт речь о графине А.Г. Лаваль». Проанализировав данные примеры, несложно сделать вывод о том, что Пушкин, создавая образы своих героев, лишь намекал на имена лиц, послуживших прототипами, возможно, поступая так из желания предотвратить недовольство тех, кто сам того не желая, узнал себя на страницах повести или романа. Несложно заметить и то, что обе женщины, схематично обрисованные на страницах повести, принадлежали к высшему петербургскому обществу, и их реакцию на такого рода известность было бы трудно предугадать. Таким образом, Пушкин пошёл на заведомое сокращение имени собственного, сохранив при помощи начальной буквы фамилии лишь тонкий намёк на лицо-прототип.
Та же самая особенность выявляется и в произведениях, воспроизводящих события, которые считались давними ещё в пушкинскую эпоху. Например, в «Table-talk» автор упоминает о «князе Х», «невоздержанностию языка» вызвавшем негативную реакцию Екатерины II. И.Л. Фейнберг в монографии «Читая тетради Пушкина» отметил: «Князь Х ― князь Хованский. В рукописи Пушкиным сделана зачёркнутая затем сноска о том, что это был князь Михаил Васильевич Хованский». В повести «Капитанская дочка» фигурирует генерал Андрей Карлович Р., прототипом которого, по мнению многих исследователей, был генерал-губернатор г. Оренбурга Рейнсдорп. Возможно, Пушкин сократил фамилии вышеупомянутых исторических лиц с целью избежать неприятностей, связанных с цензурой, так как и Хованский, и Рейнсдорп принадлежали к той части общества, которую невозможно было открыто показать в нелицеприятном свете.
По-иному складывается ситуация с лицами-прототипами, не оказавшими сколько-нибудь значительного влияния на развитие своей эпохи. С.М. Петров, обращаясь к повести «Гробовщик» приходит к выводу, что прототипом героя повести был живший неподалеку от дома Гончаровых в Москве гробовщик Адриян Прохоров. Разумеется, изображение в смешном или глупом виде лица, столь незначительного, не повлекло бы за собой ни нападок критики, ни недовольства самого Прохорова, который вряд ли и прочитал произведение.
Д.Д. Благой, исследуя историю создания «Капитанской дочки», выявил, что «фамилии Гринёв и Башарин (фамилия использована в одном из первоначальных планов) взяты «из исторических источников о восстании Пугачёва». Так как упомянутые лица имели невысокие чины, то их фамилии могли быть использованы и без сокращения. Таким образом, отмечается следующая закономерность: чем менее значительно лицо-прототип, тем меньше его имя нуждается в сокращении.
В произведениях Пушкина, например, в «Table-talk» наблюдаются и другие примеры передачи имени собственного исторического лица, причём мы имеем дело уже не с сокращением, а со своего рода маскировкой. Например, в одном из анекдотов М.Ф. Полторацкий, украинец по происхождению, придворный певчий, впоследствии занимавший пост директора Певческой капеллы при Екатерине II, скрыт под латинскими инициалами N.N. Видимо, к столь тщательной маскировке имени собственного Пушкина побудил иронический тон повествования. В другом анекдоте автор скрывает своего героя под знаком ***: «Муж графини ***, человек острый и безнравственный, узнав о причине пальбы, сказал, пожимая плечами: «Экое кири-куку». Причиной, побудившей автора к маскировке фамилии, явно послужили нелицеприятные факты, сообщаемые о герое.
Все вышеперечисленные способы маскировки имени лица-прототипа более или менее традиционны и имеют аналогии, как в русской, так и в зарубежной литературе. Достаточно редкий способ номинации избрал Пушкин в отношении героя повести «Выстрел». Примером явной связи между именем литературного героя и его прототипа является имя Сильвио, неоднократно привлекавшее внимание исследователей своей неординарностью. А.З. Лежнёв, характеризуя имена собственные, встречающиеся в прозе Пушкина, замечает: «Особняком стоит у Пушкина один случай очень намеренной и яркой условности: герой «Выстрела» назван Сильвио. Это напоминает одновременно Эрастов и Альцестов восемнадцатого века и романтическую новеллу Гофмана с её Лотарио и Киприанами. Условность так очевидна, что сам Пушкин счёл нужным её оговорить («Сильвио ― так назову его») ― то есть не настоящее имя, а псевдоним». Из приведённой цитаты понятно, что исследователь не пытается провести аналогии между героем и его прототипом. В то же время существует и иной взгляд на данную проблему: Н.К. Лернер предполагает, что самое имя, которое дал поэт герою «Выстрела» нам представляется подсказанным памятью о старом школьном товарище. Более, чем вероятно, что Сильвио ― контаминация, составленная из имени и фамилии: Сильверий Брольо, и это предположение приобретает ещё большую достоверность в связи с участием Брольо в фил-эллинском движении. Неудивительно, что Пушкин, перенеся на страницы повести образ своего друга, решил в той или иной степени запечатлеть в «Выстреле» и его имя. Как и во многих рассматриваемых выше случаях, Пушкин, не приводя полностью фамилию лица, послужившего прототипом, сохраняет его связь с литературным героем, подвергая имя собственное каким-либо изменениям.
Все вышеперечисленные примеры затрагивали случаи изображения в произведениях Пушкина исторических лиц или связи между литературными героями и их прототипами. Но к намеренному сокращению фамилии персонажа автор прибегает и в стилистических целях. А.З. Лежнёв в работе «Проза Пушкина: Опыт стилевого исследования» заключает, что «элемент условности проявляется в том, что фамилии обозначены только инициалами или звездочками: Алексей П., Гаврила Гаврилович Р***…» В таких случаях Пушкин, скорее всего, стремился подчеркнуть тот факт, что описываемые события произошли с реальным лицом, полного имени которого автор просто не хочет называть читателю. Условность подобного рода объясняется желанием писателя сосредоточить внимание на происходящих событиях, исключив фамилии как отвлекающий фактор или же стремлением подчеркнуть типичность происходящего, придать ему бытовой оттенок. По этим же причинам скрыты под инициалами «особы», рассказавшие Белкину те или иные случаи из жизни.
При изучении имён собственных в прозе Пушкина привлекает внимание повторение одних и тех же номинативных единиц в разных по стилю и жанру произведениях. Например, как в повести «Капитанская дочка», так и в наброске романа «Русский Пелам», фигурирует старый слуга, преданный господам Савельич. Герой «Станционного смотрителя», как и персонаж отрывка «Гости съезжались на дачу» носит фамилию Минский. В неоконченном «Арапе Петра Великого» среди гостей Ржевского, принадлежащего к «гордому русскому дворянству» присутствует, держась на равных с представителями «древнего боярского рода» Кирила Петрович Т, которого некоторые исследователи сопоставляют с героем повести «Дубровский».
Н.Д. Арутюнова, говоря об именах собственных, подмечает: «Их наполнение обусловлено признаками денотата, выбор которого, однако, не зависим от условий коммуникации. Собственные имена, подобно дейктическим словам, семантически ущербны. Сами по себе они не передают какой-либо объективной информации». Однако, анализируя вышеперечисленные примеры, взятые из художественной прозы Пушкина, мы сталкиваемся с тем, что имя собственное несёт определённую семантическую нагрузку, предопределяя наличие некоторых качеств своего носителя. Например, исследуя оба случая употребления имени Савельич, мы приходим к выводу о том, что оба лица, по отношению к которым употреблено данное номинативное обозначение, находятся в солидных годах, всю свою сознательную жизнь посвятили служению господам и многое могут рассказать о дворянской семье, в которой столько времени жили. Интересен и пример употребления фамилии Минский: в обоих случаях использования этой фамилии мы имеем дело со светским молодым человеком, достаточно легкомысленным, слегка циничным, привыкшим к лёгким победам над женщинами. Кирила Петрович Троекуров как в повести «Арап Петра Великого», так и в качестве героя «Дубровского» весьма консервативный и резкий в суждениях человек.
Многие исследователи видели в совпадении имён собственных наличие стилистического приёма, позволяющего более полно воспринять основную идею произведения. В.Н. Турбин, исследуя имена главных героев «Капитанской дочки» пишет: «В «Капитанской дочке» сведены два Петра, тезки: Пётр Гринёв и Емельян Пугачёв. История дала герою повстанческого движения какое-то разудалое имя ― имя героя сказки «По щучьему веленью», героя весёлых присловий: «Мели, Емеля, ― твоя неделя!» Он сбросил с себя бремя имени, нарёкся Петром III. Признать в нём, в Емельяне, Петра требует у другого Петра». У Гринёва. Тот не признаёт. Идёт тяжба двух Петров: они как бы на авансцене, а на сцене разыгрываются события, являющиеся продолжением преобразований и побед Петра I».
3.2. Использование Пушкиным опыта мировой литературы в процессе именования лица
Представляет интерес для исследователя употребление имени Пелам («Pelham»), использованного автором как в наброске романа «Русский Пелам», так и в черновых планах «Романа на Кавказских водах». Само название наброска «Русский Пелам» сделано на основании первого плана, который начинался фразой «Русский Пелам», сын барина ― воспитан французами. Назвав героя «русским Пеламом», Пушкин тем самым зафиксировал соотнесённость своего замысла с романом английского писателя Бульвер-Литтона «Пэлем или приключения джентельмена» (1828), с которым познакомился ещё в 1830 году». Таким образом, имя собственное несёт определённую смысловую нагрузку, создавая параллели между героем Бульвер-Литтона и молодым русским дворянином. Данное предположение подтверждает и повторное использование данного номинативного обозначения в планах «Романа на Кавказских водах». Замечательно, что в одном из планов [«Романа на Кавказских водах»] брат Алины обозначается именем «Pelham». <…> Имя Пелама имеет в Кавказском замысле двоякое значение: оно служит характеристикою действующего лица, брата героини; подобно Пеламу, Григорий Римский-Корсаков, под внешностью светского кутилы и беспутного гвардейского офицера, скрывал образование и культуру европейца с прогрессивными идеалами. Правильнее видеть в помете о Pelhame общее указание на определённый общественно-психологический тип, к которому, несмотря на различие в условиях жизни, принадлежат и герой английского романа, и брат пушкинской героини. Вероятно, неоднократное употребление одного и того же имени собственного в разных произведениях обусловлено наличием у подобного рода номинативных единиц ассоциативных связей, тесно соединяющих имя с личностными качествами и социально-психологическими особенностями его носителя. Поэтому определённое имя собственное становится универсальным обозначением какой-либо комбинации характеристик лица.
Рассмотренный выше пример перенесения вместе с личностными качествами литературного героя его имени собственного на другое лицо типичен для творчества Пушкина. Писатель широко пользуется литературными именами как характеристическими символами. Так, характеризуя А.Л. Давыдова в сюжете «Table-talk», автор применяет по отношению к нему номинативное обозначение «второй Фальстаф», подчёркивая, что его знакомый, как и литературный герой «сластолюбив, трус, хвастлив, не глуп, забавен, без всяких правил, слезлив и толст». Здесь же мы сталкиваемся и с Фальстафом III, «четырехлётним сынком» «почтенного друга» писателя. Сатирическая характеристика «нового Фальстафа» ― Давыдова этим новым, комически варьированным повторением образа обостряется. То есть литературное сравнение, как и ссылка на известные портреты героев, заново воссоздаваемых Пушкиным, служит Пушкину средством, позволяющим ему неожиданно ― в данном случае сатирически ― раскрыть действительный характер изображаемого лица. Как видно из приведённого примера, номинативное обозначение «Фальстаф» несёт значительную смысловую нагрузку, и применение его предопределяет перенесение на лицо не только комплекса личностных качеств, но и предполагает определённый тип внешности («толст») и даже настраивает на развитие дальнейшей жизни по типичному сценарию. Следовательно, одной номинативной единицы в данном случае достаточно для того, чтобы дать достаточно полный портрет героя, поэтому применение литературного имени как характеристического символа служит для экономии лексических ресурсов языка, позволяет придать тексту повествования большую точность, сжатость и насыщенность.
Пушкин зачастую использует данный приём в стилистических целях, опираясь на богатый опыт мировой литературы. В тех случаях, когда произведение, из которого заимствовано имя собственное, не столь популярно, уже не один образ проецируется на другой, а происходит налаживание связей, воспринимаемых как намёк, и заметных узкому кругу лиц. Семантическая нагрузка имени собственного оказывается в таких случаях не столь значительной, как в примерах с Фальстафом.
Д.Д. Благой, сравнивая роман Констана и пушкинскую повесть «Арап Петра Великого» находит «ряд не только совпадающих мест, психологических ситуаций, но порой и дословных реминисценций». Все эти совпадения он связывает с тождеством пушкинской Леоноры героине Констана Элеоноре. В статье А.А. Ахматовой «Адольф» Бенжамена Констана в творчестве Пушкина» мы находим продолжение этой мысли. Исследователь отмечает, что автор первого перевода «Адольфа» на русский язык, вышедшего в 1818 году, Вяземский, передает имя героини ― Элеонора, пушкинская Леонора ― вариант того же имени. В данном случае тождество имён также предопределяет тождество характеров, но героиня Констана выступает не столько в качестве характеристического символа, сколько как прототип.
Ю.М. Лотман сопоставляет увлечение Пушкина «Антонием и Клеопатрой» с появлением имени Помпея в сюжете о Клеопатре.
В творческой манере Пушкина также можно выделить случаи соотнесения героев с литературными персонажами, когда в планы автора входило не прямое отождествление двух образов, а лишь указание на некоторые близкие черты. Так, описывая в повести «Станционный смотритель» рассказ Самсона Вырина о его злоключениях в Петербурге, автор сравнивает станционного смотрителя с «усердным Терентьичем» из «прекрасной баллады Дмитриева». Литературовед В.Н. Турбин задается вопросом: «Для чего нужна ссылка на Дмитриева?» и сам же отвечает на этот вопрос: «Очевидно ― она своеобразный сигнал о контакте Пушкина с фарсом. Баллада Дмитриева фарсово пародийна: герой узнает об измене жены и впадает в преувеличенное горе. Но его-то беспутная жена ― в остроге, а Дуня свободна и счастлива; и фарс, аккомпанирующий повествованию, ставит под некоторое сомнение искренность избыточных слез Вырина (а тут ещё и пунш, которым рыдающий отец подогревает себя)». В данном случае использование имени собственного, заимствованного из произведения другого автора, призвано сопоставить определённые моменты в поведении разных людей, а также позволяет взглянуть на горе станционного смотрителя под иным углом зрения.
Идентичный характер имеет и сравнение героя повести «Гробовщик» Юрко с персонажем повести А. Погорельского «Лафертовская маковница», двадцать лет прослужившим на Московском почтамте. Признаком, сблизившим Юрко и «почтальона Погорельского» явилась долгая служба на достаточно скромном посту.
Представляет интерес и случай употребления имени персонажа романа французского писателя Ш. Нодье «Жан Сбогар». Фамилия Сбогар употреблена автором с целью создания иронии: Алексей Берестов, герой повести «Барышня- крестьянка» называет так свою собаку. Использование имени романтического героя призвано не только продемонстрировать огромную бытовую популярность романа Нодье, но и подчеркнуть неумеренное стремление Алексея романтизировать всё подряд, включая кличку собаки.
Во всех предыдущих случаях нами были рассмотрены примеры заимствования Пушкиным имён собственных с целью сопоставить одно лицо с другим, либо намекнуть на те или иные характерные особенности того, кто употребил номинативное обозначение в своей речи. Достаточно необычным является пример, построенный на сходстве личных имён при полной противоположности характеров. В имени героя «Пиковой дамы» Пушкин написал, на немецкий лад, два «н» по аналогии с именем героя известной тогда поэмы «Германн и Доротея». Единым написанием (с двумя «н») Пушкин поставил их рядом, намекая на контраст осведомлённому читателю. Привносимое поэмой Гёте сравнение исподволь развенчивает пушкинского Германна. Современники помнили гётевского героя и его жизненное кредо: «Счастье не в том, ― говорит сын немецкого крестьянина, «добронравный юноша», ― чтобы груду к груде прибавить…» Он убеждён, что тот не мужчина, кто думает лишь о себе, и хочет жениться на бедной бесприютной беженке, полюбив её и потому, что каждая «девушка нуждается в мужской опоре…»
В некоторых случаях Пушкин проводит параллели между героями своих произведений и литературными персонажами, даже не привлекая имён последних. Это возможно, например, при помощи использования определения- распространителя. Многие исследователи творчества Пушкина отмечают распространитель «бедная», применяемый писателем по отношению к Дуне, героине повести «Станционный смотритель»: «С ним расставшись, долго не мог я забыть старого смотрителя, долго думал я о бедной Дуне…»; «Я приехал в село при закате солнца и остановился у почтового домика. В сени (где некогда поцеловала меня бедная Дуня) вышла толстая баба». Современники Пушкина, для которых судьба «Бедной Лизы» Карамзина была ещё «живой и личной болью», вольно или невольно сопоставляли её с судьбой бедной Дуни. В данном случае мы наблюдаем пример создания Пушкиным устойчивого словосочетания по следующей модели: имя собственное + оценочное определение-распространитель. Характер фразеологизма данное выражение приобретает только благодаря сопоставлению с «Бедной Лизой» Карамзина. Такие, например, словосочетания, как «бедный смотритель», «бедный отец» не являются устойчивыми и достаточно легко распадаются на составляющие части.
Пушкин нередко включает в свой сюжет не только «вечность», но и типологически близкие сюжеты своих современников или ближайших предшественников без какой бы то ни было внешней, видимой полемики с ними. Такова, например, характеристика Савельича, данная Гринёвым при помощи строчки из стихотворения Д. Фонвизина «Послание к слугам моим Шумилову, Ваньке и Петрушке»: «Я взял на себя вид равнодушный и обратясь к Савельичу, который был и денег, и белья, и дел моих рачитель, приказал отдать мальчику сто рублей». Используя в данном случае стихотворную цитату, Пушкин не только характеризует старого дядьку Гринёва через отношение к имуществу своего господина, но и создаёт ассоциативные связи между героями двух произведений, сближает образы крепостных слуг.
3.3. Социальная обусловленность именования лица в прозе Пушкина
Необходимо отметить, что в сфере имён собственных Пушкин во многом отступает от общепринятых в литературе традиций. Проявляется это в том, что автор избегает употребления символических имён. Единичным примером их использования является комическая фамилия Фуфлыгин в наброске «Гости съезжались на дачу». Тем не менее, отходя от «говорящих» фамилий, с первых строк произведения предопределяющих характер героя, Пушкин сохраняет некоторую связь между именем собственным и теми или иными отличительными особенностями лица. Многие исследователи высказывали различные версии происхождения фамилии Вырин. В.Н. Турбин отметил контраст между редким именем и обыденной фамилией: «…возникает Самсон Вырин ― пожилой человек с богатырским именем, и сильный, и слабенький. Антитеза силы и слабости разворачивается на протяжении всей повести». Н.Н. Полянских считает, что фамилия Вырин образована по географическому признаку и произошла от названия почтовой станции Выры, через которую Пушкин неоднократно проезжал по пути из Петербурга в Москву. Л.М. Елисеева выдвигает версию о том, что фамилия Вырин гармонично дополняет присутствующие в повествовании религиозные элементы (характеристика комнаты смотрителя как «смиренной обители», картинки, изображающие сцены из предания о блудном сыне, «имя Самсон, как у избранника Божия, героя ветхозаветных преданий, который наделён невиданной физической силой и способен совершать акты мести против обидчиков»), так как происходит от восточнославянского вырий ― «рай, сказочный, загадочный край, тёплая страна». Трудно однозначно согласиться с какой-либо из этих версий, каждая из которых имеет под собой реальную основу.
Многие из фамилий, встречающихся в прозаических произведениях Пушкина, образованы от названий населённых пунктов. Таковы, например, фамилии Томский («Пиковая дама»), Минский («Станционный смотритель», «Гости съезжались на дачу»), Ржевский («Арап Петра Великого»), Муромский («Барышня-крестьянка»). Все носители подобного рода фамилий являются представителями дворянства, о чём свидетельствует и наличие суффикса ― «ск». М.В. Горбаневский в работе «В мире имён и названий» говорит о том, что большая часть княжеских (а потом и боярских) фамилий указывала на те земли, которые принадлежали феодалу, или целиком на местность, откуда он был родом. Так возникали фамилии бояр Шуйских (по названию реки Шуи), князей Вяземских (род Вяземских существованием этой фамилии также обязан реке ― Вязьме). Не менее прозрачны с этой точки зрения и такие старинные фамилии, как Елецкий, Звенигородский, Мещерский, Тверской, Тюменский. Таким образом, в образовании фамилий Пушкин следует исторической традиции.
Частое употребление так называемых полуимён: Тришка: «Тришка бит по погоде»; Сенька: «Сенька за пьянство бит»; Палашка: «Между тем Палашка взяла у нас наши шпаги и отнесла в чулан»; Кузька: «Бывало, увидит муху и кричит: «Кузька, пистолет!»» Употребление полуимён длительное время диктовалось языковыми традициями. В течение долгого времени, вплоть до специального указа Петра I, была в ходу особая уничижительная форма личных имён для людей низших сословий: Клеоничко Татаринов, Малафейко Тимофеев, Абрашко Абрамов, Несторко Афанасьев, Ларка Нарыков, Ивашка Пересветов и т. п. Такие формы имён иногда называли полуименами. Если в быту, кругу трудовых людей эти полуимена звучали по-свойски, даже с оттенком доброжелательности и ласки, то в официальных документах до XVIII века они были определённым штампом, указывающим на взаимоотношения людей, принадлежавших к разным социальным группам, на обращение нижестоящего к вышестоящему. Даже именитые люди в своих челобитных царю подписывались Ивашка, Федька и т. д.
Практически полностью отсутствуют фамилии у представителей простонародья. Исключением является только подпись в конце письма, написанного няней Егоровной Владимиру Дубровскому: «Остаюсь твоя верная раба, нянька Орина Егоровна Бузырёва». Отсутствие фамилий у крепостных также является языковой особенностью прошлого. Подавляющее большинство крепостных крестьян и до середины XIX века ещё не имели фамилий.
- Заимствование
Лексика представляет собой пласт языка, наиболее тесно связанный с социальной жизнью общества, чутко реагирующий на все изменения, происходящие в ней. Первая треть XIX в. ― богатая событиями историческая эпоха. В это время завершается процесс образования национального русского языка. Изучая язык этого периода, исследователи отмечают в качестве главной тенденцию к синтезу всех жизнеспособных лексических средств языка, в том числе ― иноязычных слов. При этом вопрос о месте иноязычной лексики связывается с ролью разных по источнику и стилистической окраске слов.
Иноязычная лексика и фразеология, представленная в текстах Пушкина, широко употреблялась в этот период как писателями, так и деятелями культуры, искусства, политики. В какой-то степени она представляла собой специфический пласт речи, в котором происходил процесс отсеивания случайных элементов и накопления необходимых для семантической структуры русского языка единиц.
Общеизвестно, что Пушкин считал естественным и закономерным употребление иноязычных слов в том случае, если эти слова обозначали предметы или отвлечённые понятия, для которых не было эквивалентов в русском языке.
Принципы Пушкина и его взгляды на роль иноязычных элементов в процессе формирования русского литературного языка претворились в его языке. Языковая практика Пушкина многообразна. Она реализуется Пушкиным— писателем в художественных произведениях разного стиля и жанра, Пушкиным-историком ― в исторических сочинениях, Пушкиным-публицистом ― в критических статьях. Не меньшую значимость имеют письма и черновые записи, в которых писатель предстает как носитель языка определённой эпохи. Таким образом, использование единиц другого языка, то есть заимствование, мы можем отнести к продуктивным способам номинации лица в прозаических произведениях Пушкина.
Говоря об истории заимствованных лексем, необходимо, прежде всего, иметь в виду источник заимствования и его иноязычный прототип, определить фонетические или морфологические изменения, произошедшие в этом слове в процессе его адаптации к чужеродной почве.
4.1. Виды заимствованных наименований лица в прозе Пушкина
Анализируя случаи использования заимствованного слова в тексте, прежде всего, следует обратить внимание на внешнюю форму слова. Наименования лица, использованные в прозаических произведениях Пушкина, в подавляющем большинстве случаев, однословны.
Так, к однословным мы можем отнести такие наименования лица как академик, актёр, аптекарь, араб, аристократ, асессор, бакалавр, бригадир, вахмистр, виртуоз, генерал, герой, граф, гренадёр, гувернер, гусар, дама, инвалид, историк, кавалер, камергер, камердинер, капитан, капрал, кирджали, комедиант, комендант, конкурент, кучер, лакей, лейтенант и т. д. Внешняя форма наименования лица обнаруживает тесную связь с его семантикой. Цельнооформленны, как правило, номинативные обозначения, принадлежащие к следующим семантическим группам:
1) наименования лица по роду деятельности или профессии: актёр, аптекарь, астроном, гувернёр, курьер, кучер, лакей, музыкант, секретарь, танцмейстер, фискал, цирюльник;
2) обозначения различных социальных ролей, общественных функций и состояний лица: виртуоз, герой, инвалид, кавалер, конкурент;
3) лексемы, указывающие на национальную или расовую принадлежность лица: араб, негр;
4) обозначения титула: барон, граф, лорд;
5) наименования лица в соответствии с ученой степенью: академик, бакалавр;
6) наименования лица по чину: асессор, бригадир, вахмистр, генерал, капрал, лейтенант, сержант, прапорщик;
7) лексемы, указывающие на внешность, манеру поведения: кокетка, франт или личностные качества: рыцарь.
Однословные наименования, в подавляющем большинстве случаев, заимствованы в Петровскую эпоху. Языками-источниками заимствований были французский, немецкий, английский, итальянский и др. Удельный вес французских заимствований был значительным среди заимствованных наименований лица. Так, из французского языка перешли в русский такие наименования, как артист (фр. artiste), гувернер (фр. gouverneur), дама (фр. dame), инвалид (фр. invalide), импровизатор (фр. improvisateur), инженер (фр. ingenieur), кавалер (фр. cavalier), капитан (фр. capitane), негр (фр. negre), патриот (фр. patriote), поэт (фр. poete), резонёр (фр. raisonneur), секретарь (фр. secretaire), сержант (фр. sergent).
Цельнооформленные заимствованные наименования можно разделить на две группы в зависимости от факторов заимствования.
- Наименования, заимствованные вместе с соответствующими понятиями. Огромное число понятий и реалий в административной и военной областях, в сфере науки, техники, промышленности, литературы и искусства требовало своего наименования потребность в новых обозначениях удовлетворялась за счёт многочисленных заимствований из европейских языков. Цельнооформленные наименования, заимствованные вместе с соответствующими понятиями, не имели собственно русских аналогов и не образовывали синонимических рядов. К подобным номинативным обозначениям мы можем отнести такие семантические группы как наименования лица по чину (бригадир, генерал, капрал и т. д.), наименования в соответствии с учёной степенью (академик, бакалавр), обозначения титула (барон, лорд), некоторые наименования лица по роду деятельности (музыкант, танцмейстер, фискал). К данной группе примыкают и экзотизмы, наименования, связанные с обозначением каких-либо реалий других народов. Как правило, употребление экзотизмов обусловлено особенностями жанра произведения, наиболее характерны они для различного рода путевых заметок, описания путешествий. Данную разновидность наименований мы наблюдаем в «Путешествии в Арзрум». Ср.: «Сераскир и войско думали защищаться»; «Паша сложил руки на грудь и поклонился мне…»; «Вот начало сатирической поэмы, сочинённой янычаром…»; «Умирающий бек был чрезвычайно спокоен…»; «На мои вопросы отвечал он, что молва, будто бы язиды поклоняются сатане, есть пустая баснь…»
- Заимствованные цельнооформленные наименования лица, которые обозначали уже известные понятия и поэтому вступали с собственно русскими номинативными обозначениями в синонимические отношения. Синонимия заимствованных и собственно русских наименований лица прослеживается, в основном, в исторической прозе Пушкина. Ср.: «У крыльца толпились … скороходы, блистающие мишурою…» и «С донесением к Меншикову был послан курьер»; «В походе Шереметева сопровождал брадобрей» и «…и лечил его здешний цирюльник Степан Парамонов»; «Письмоводитель записал его распоряжение» и «Секретарь умолкнул, заседатель встал…» Приведённые примеры касались наименований лица по роду деятельности. В повести «Арап Петра Великого» зафиксирована синонимия обозначений, указывающих на расовую принадлежность лица: арап (собственно русское) и негр (заимствованное). Ср.: «В гостиной сидел царский арап, почтительно разговаривая с Гаврилою Афанасьевичем» и «Обыкновенно смотрели на молодого негра как на чудо…»
Вступают в синонимические отношения с собственно русскими наименованиями и заимствованные обозначения внешности и манеры поведения лица. Примеры подобного рода номинативных обозначений в прозе Пушкина единичны. Ср.: «… но ловкость и щегольство молодого франта не понравились гордому боярину, который и прозвал его остроумно французской обезьяною»; «Маленькая кокетка со второго взгляда заметила впечатление, произведенное ею на меня…»
Наименование «франт» попало в русский язык из западнославянских языков, а именно из чешского при польском посредничестве. Широкое распространение получило в XVII в., первоначально оно означало «шут». Семантика наименования «франт» претерпела в русском языке значительные изменения. «В языке-источнике это слово имело ярко выраженную отрицательную окраску, в русском же языке слово изменило свою семантику и стало называть человека, любящего наряжаться, щёголя, лишившись указанной коннотации и закрепив эмоциональную оценку иного содержания. Любопытно, что в случае употребления данной лексемы в повести «Арап Петра Великого» прослеживается некоторая связь между первоначальным отрицательным значением и современным, имеющим скорее положительную окраску. В авторской речи франтом именуется Корсаков, молодой человек, стремящийся быть модным и элегантным, порой даже в ущерб здравому смыслу. Описание Корсакова проникнуто авторской иронией. Например, «… государь … не заметил Корсакова, как он около их ни вертелся» или «Корсаков, растянувшись на пуховом диване, слушал их рассеянно и дразнил заслуженную борзую собаку, наскуча сим занятием, он подошёл к зеркалу, обыкновенному прибежищу его праздности…» Учитывая особенности поведения молодого человека, по отношению к нему было вполне применимо наименование «франт» в его первоначальном значении «шут». Не следует забывать и о том, что Пушкин, работая над исторической прозой, учитывал особенности словоупотребления отображаемой им эпохи. В этом случае лексема «франт» («шут») синонимична номинативному обозначению «скоморох», которое также было использовано в отношении Корсакова. В то же время автор неоднократно подчёркивает щёгольство и элегантный внешний вид своего героя, поэтому мы не можем не учитывать и современной семантики слова «франт», которому синонимичны наименования «щёголь, модник». Скорее всего, в «Арапе Петра Великого» зафиксировано промежуточное состояние в изменении семантики наименования. Смысл номинативного обозначения «франт» в тексте Пушкина примерно таков: «человек, следящий за модой, даже в ущерб здравому смыслу».
В текстах прозы Пушкина наблюдается и такая разновидность цельнооформленных наименований, как семантические дериваты-сращения, являющиеся, в подавляющем большинстве случаев, наименованиями лица по чину: генерал-аншеф, генерал-губернатор, генерал-квартирмейстер, генерал- лейтенант, генерал-майор, генерал-поручик, генерал-фельдмаршал, обер- офицер, лейб-драгун, лейб-регимент, обер-комендант, капитан-поручик, премьер-майор. Достаточно редко мы наблюдаем наименования, состоящие более чем из двух слов: генерал-кригс-комиссар, обер-кригс-комиссар.
Семантические дериваты-сращения, в подавляющем большинстве случаев, перешли в лексический состав русского языка в период правления Петра I. Присоединение к существительному люди прилагательного начальный образовывало названия лиц командного состава ― начальные люди («велел его полку с начальными людьми и солдаты … итить к городу…»). Закономерно, что в связи с созданием армии нового типа, приближенной к европейской, назрела необходимость и в новых наименованиях, которые отражали бы иерархию в военной среде. Целесообразным в данной ситуации было не привлечение лексических ресурсов родного языка, а заимствование соответствующей терминологии из других языков.
Наличие семантических дериватов-сращений обусловлено жанром, композицией, способами субъективации повествования. Как правило, небольшие по объёму произведения, свободные от военной тематики, повествующие о межличностных отношениях («Повести Белкина», «Пиковая дама», «История села Горюхина», «Египетские ночи») содержат очень незначительное количество этих наименований лица или созданы без их включения. Несколько больше семантических дериватов-сращений мы наблюдаем в текстах повестей «Дубровский» и «Капитанская дочка». Ср.: «Напротив же сего генерал-аншеф Кирилла Петров сын Троекуров 30го генваря сего года взошел в сей суд с прошением…»; «Итак, батюшка читал Придворный календарь, изредка пожимая плечами и повторяя вполголоса: «Генерал-поручик!.. Он у меня в роте был сержантом!..»»; «Наши светлые очи не могут тут ничего разобрать? Где мой обер-секретарь?»
4.2. Нетранслитерированная лексика
Особую разновидность заимствованных наименований лица, использованных в прозе Пушкина, представляют нетранслитерированные номинативные обозначения (варваризмы).
Нетранслитерированная лексика употребляется Пушкиным в произведениях всех жанров. Общественно-политическая и историко-культурная терминология присутствует, в основном, в статьях, заметках, записях чернового характера, а также в исторической прозе. Во всех этих произведениях Пушкин предстает не только как писатель, но как учёный, пишущий «историю государства российского».
В критических статьях Пушкина значительное место занимает история французской литературы, сопоставление французской литературы с русской. При этом писатель употребляет французскую историко-литературную лексику, а также термины, обозначающие явления собственно французской культуры и литературы.
Больше всего словосочетаний (как свободных, так и фразеологических) употребляется в письмах Пушкина. В них представлено все структурное, семантическое, стилистическое многообразие фразеологических выражений. Значительно меньше выражений содержат произведения публицистического и исторического жанра.
В художественных произведениях чаще используются обозначения реалий общественного и частного быта.
Решительно протестуя «против загромождения русского книжного языка иноплеменными словами, Пушкин использовал нетранслитерированную лексику очень умеренно. Зачастую одного-двух наименований было достаточно для создания определённого колорита или для того, чтобы подчеркнуть индивидуальные особенности говорящего. В качестве исключения можно упомянуть только «Разговоры Н.К. Загряжской», собрание небольшого объёма рассказов, записанных автором со слов пожилой великосветской дамы. Данное произведение представляет яркий пример макаронической речи, насыщенной галлицизмами. В «Разговорах Н.К. Загряжской» Пушкин стремился прежде всего передать черты уходящей эпохи, в том числе, и языковые особенности.
Закономерно, что в своих произведениях Пушкин использовал номинативные обозначения из тех языков, с которыми в той или иной степени был знаком. Будучи с детства обучен лишь французскому языку, он позже познакомился ― хоть и поверхностно, должно быть, ― с итальянским и немецким, усердно изучал английский (только с произношением так и сладил до конца), занимался испанским, переводя отрывки «Цыганочки» Сервантеса. Инстинкт поэта помогал ему и там, где знания не доставало, и благодаря этим часам, проведённым над грамматикой и словарём, русский язык, столь гибкий и мощный в своих оборотах и средствах, столь переимчивый и общежительный в своих отношениях к чужим языкам, получал пищу, нужную ему, вступал во владение Европой.
Подавляющее большинство нетранслитерированных наименований лица, использованных Пушкиным-прозаиком, почерпнуто из французского. Это объясняется как массовой распространённостью этого языка в светском обществе России начала XIX века, так и высоким уровнем развития лексической системы литературного французского языка. Пушкин ценил высокую культуру литературной речи и тонко разработанную во французском языке систему отвлечённых понятий.
Немецкие, итальянские и английские нетранслитерированные включения характерны для прямой речи героев и практически не используются в авторских ремарках. Употребление иноязычной лексики в этих случаях обусловлено жанровыми особенностями произведения, необходимостью индивидуализировать образ героя.
Использованы Пушкиным и латинские наименования лица, в основном, это устойчивые словосочетания: servo servorum dei («раб рабов божьих»), homo quadratus («человек четвероугольный»).
Иноязычные номинативные обозначения могут включаться как в авторские ремарки, так и в прямую речь героев. Случаи употребления нетранслитерированной лексики в прозаических произведениях Пушкина можно классифицировать в зависимости от того, в прямой или непрямой речи они использованы.
- Варваризмы в произведениях Пушкина выступают как часть прямой речи героев. Возможны следующие случаи употребления иноязычного наименования в прямой речи.
- Иноязычное номинативное обозначение могло быть использовано в речи героя-иностранца, говорящего по-русски, но прибегающего к помощи родного языка для того, чтобы уточнить или наиболее полно выразить свою мысль. Ярким примером в данном случае является генерал немецкого происхождения Андрей Карлович Р. Отказавшись от чисто внешнего копирования и утрирования особенностей ломаной русской речи немцев, Пушкин увеличил художественную, психологическую нагрузку на каждое из тщательно отобранных им и использованных в повести немецких вкраплений. Наряду с частичными немецкими вкраплениями в речи Андрея Карловича есть и прямая вставка разговорного немецкого слова «Schelm». В современном русском языке оно уже вошло в лексическую норму как разговорное. Другой тип немецких вкраплений ― это немецкие слова, приспособленные к системе звукотипов русского языка и дающиеся в русской графике. Они дважды отмечены в речи Андрея Карловича (брудер, камрад, ср. нем.: der Bruder ― «брат»; der Camerad ― «товарищ, приятель»). Участвуют они в воспроизведении макаронической речи немца: «Но так ли пишут к старому камрад?.. Эхе, брудер, так он ещё помнит стары наши проказ?» С.М. Петров объясняет наличие немецких вкраплений в речи Андрея Карловича композиционными особенностями «Капитанской дочки»: «Пушкин для того, чтобы подчеркнуть всю беспомощность этого чужеземца перед лицом народного движения, прибегает к простому средству: он заставляет Рейнсдорпа говорить ломаным русским языком».
«Толстый булочник», герой повести «Гробовщик», использует наименование unserer Kundleute для того, чтобы более точно выразить свою мысль. Произнося тост на серебряной свадьбе своего друга, он, видимо, не был удовлетворён произнесённой фразой «За здоровье тех, на которых мы работаем…» и дополнил своё высказывание наименованием на родном языке, более точно выражающим необходимый смысл unserer Kundleute («наших клиентов»). Таким образом, Пушкин подчёркивал, что его герой, несмотря на долгие годы, проведенные в России, остался верен немецкой языковой культуре.
Представляет интерес случай использования нетранслитерированной лексики в повести «Египетские ночи». В тексте приводится беседа поэта Чарского и итальянца-импровизатора. Содержание этого разговора передаётся автором на русском языке, в то же время даётся пояснение о том, что собеседники общались на французском языке. В речи импровизатора мы наблюдаем использование итальянских обращений esselenza и signor: «Надеюсь, Signor, что вы сделаете дружеское вспоможение своему собрату и введёте меня в дома, в которые сами имеете доступ»; «Нет, esselenza! ― отвечал итальянец, ― я бедный импровизатор». Наличие в диалоге нетранслитерированных обращений призвано подчеркнуть сложности, испытываемые собеседниками в понимании друг друга, они словно говорят на разных языках.
- Иноязычное вкрапление употреблялось в прямой речи персонажа- иностранца, не владеющего русским языком. В этом случае номинативное обозначение является частью фразы, произнесённой или написанной на иностранном языке. Например, Жермена де Сталь пишет Полине письмо по-французски, называя девушку ma chere enfant («мое дорогое дитя»). Ср. с репликой графини Д. («Арап Петра Великого»), произнесенной при прощании с гостями «Bonne nuit, messieurs».
- Прямые включения иноязычных слов наблюдается и в прямой речи русских по происхождению лиц. Внутри этой группы следует выделить следующие случаи:
а) лицо, имеющее русское происхождение, но заграничное образование и воспитание, может использовать в речи иноязычное наименование, вследствие того, что владеет иностранным языком лучше, чем русским. Например, Корсаков, герой повести «Арап Петра Великого», употребляет французское слово mijauree вместо собственно русского жеманница, так как ему легче подобрать нужное слово из лексического запаса языка той страны, в которой пробыл длительное время.
б) лицо, стремящееся к тому, чтобы выдать себя за иностранца, может использовать нетранслитерированные номинативные обозначения. Ярким примером в данном случае является Дубровский, игравший роль француза Дефоржа, и в связи с этим употреблявший французские наименования.
в) представители высшего общества, образованные люди, владеющие одним или нескольким языками, употребляли иноязычные номинативные обозначения в следующих случаях:
― употребление в речи устойчивых словосочетаний, служащих характеристикой определённых личностных качеств или универсальным наименованием определённого типа личности/рода занятий, как правило, это раздельнооформленные наименования. Ср.: «Что делают наши? Servitor di tutti quanti («Покорный слуга всех вместе взятых»); «Не приедешь ли для соперничества cum servo servorum dei?» («с рабом рабов божьих»).
― номинативные обозначения иноязычного происхождения, не имеющие аналогов в русском языке. Например, Лиза, героиня «Романа в письмах» в послании к подруге употребляет наименование demoiselle de compagnie, обозначая статус девушки, живущей в богатой семье в качестве воспитанницы;
― обращения, характерные, в основном, для французского языка и используемые в речи представителей высшего общества в соответствии с господствовавшей в высшем обществе галломанией. К данному случаю употребления следует отнести также наименования родства и произносившиеся на французский лад имена родственников. Яркий пример представляет беседа Томского, графини и Лизы, в которой употреблялись такие обращения как Paul, mademoiselle Lise, drand’maman. Универсальным обращением к лицам мужского пола являлось слово monsieur, наблюдаемое нами, например, в реплике Лизы, обращённой к Алексею. Играя роль крестьянки Акулины, Лиза разговаривала по-русски, стремясь подражать простонародной манере изъясняться. К роли благородной девицы, наследницы крупного поместья, бесспорно, больше пристал французский язык. И если в роли крестьянки подобающим обращением к Алексею было «барин», то, вернувшись к образу благовоспитанной барышни, логично стало использовать социально обусловленное monsieur.
― наименование лица, присвоенное ему за границей и закрепившееся за ним. Показателен в этом отношении рассказ Томского о графине Анне Федотовне: «Народ бегал за нею, чтоб увидеть La Venus moscovite».
― имена и фамилии иностранных и русских писателей, историков, учёных, деятелей культуры. Ср.: «Помилуйте, сказала я, m-me de Staël, десять лет гонимая Наполеоном, благородная, добрая m-me de Staël будет шпионом у Наполеона!..»; «Aurelius Victor? ― прервал Вершнев, который учился некогда у иезуитов…»; «Он принадлежал к толпе тех наёмных храбрецов, … которых Вальтер-Скотт так гениально изобразил в лице своего капитана Palgetty»; «Orloff был в душе цареубийцей, это было у него как бы дурной привычкой».
― внезапный переход с русского на иностранный (чаще французский) язык и, соответственно, использование иноязычных номинативных обозначений, может быть обусловлено желанием говорящего сказать нечто секретное или крамольное, чего не одобрили бы окружающие. См. в «Путешествии в Арзрум»: «Граф был верхом. Перед ним на земле сидели турецкие депутаты, приехавшие с ключами города. <…> Вдруг на городском валу мельнице огонь и ядра полетели к Топ-дачу. Несколько их пронеслось над головою графа Паскевича; «Vayez les Turcs, ― сказал он мне, ― on ne peut jamais se fier a eux» («Смотрите, каковы турки … никогда нельзя им доверять»). Граф, опасаясь, что его могут услышать те, о ком он говорил, перешёл на французский язык, заведомо неизвестный туркам.
- Иноязычные наименования составляют неотъемлемую часть авторской речи в прозаических произведениях Пушкина. Случаи употребления нетранслитерированной лексики в авторских ремарках идентичны примерам её использования в прямой речи представителей светского общества.
- Слова иноязычного происхождения, не имеющие аналогов в русском языке. Например, «Он понял, что между надменным dandy, стоящим перед ним … и … бедным кочующим артистом … ничего не было общего». Наименования «щёголь» и «франт» не содержали в своей семантике многих черт, составляющих номинативное обозначение dandy. Ориентация русских щёголей на английский дендизм датируется началом 1810-х гг. В отличие от петиметра XVIII в., образцом для которого был парижский модник, русский денди пушкинской эпохи культивировал не утончённую вежливость, искусство салонной беседы и светского остроумия, а шокирующую небрежность и дерзость обращения. Пушкин трижды подчеркнул стилистическую отмеченность слова «денди» в русском языке как модного неологизма, дав его в английской транскрипции, курсивом и снабдив русским переводом, из чего следует, что отнюдь не каждому читателю оно было понятно без пояснений. Ещё в середине XIX в. слово «денди» воспринималось как отчётливый варваризм.
- Имена и фамилии французских деятелей культуры и искусства. Ср.: «На стене висели два портрета, писанные в Париже m-me Lebrun»; «По всем углам торчали фарфоровые пастушки, столовые часы работы славного Leroy»; «Отец Полины, знавший m-me de Staël еще в Париже, дал ей обед, на который скликал всех наших московских циников».
- Наименование лица, присвоенное ему за границей: «Все дамы желали видеть у себя Le Negre du czar и ловили его наперехват».
На основе вышеизложенного в языке прозы Пушкина выделяются следующие тематические сферы нетранслитерированных наименований лица:
- Наименования, принадлежащие к сфере общественного и частного быта:
а) обозначения национальной принадлежности Les Turcs;
б) наименования родства: grand’maman;
в) наименования в соответствии с внешними данными: blonde, brune;
г) обозначения профессиональной принадлежности/рода деятельности: une martresse de clavecin («учительница по клавесину»), coureurs («скороходы»), espions («шпионы»);
д) наименования, указывающие на образ жизни: demoiselle de compagnie, dandy;
е) обращения и этикетная лексика: mademoiselle, messieurs, ma chere, ma chere enfant, my dear, signor, eccelenza, mon of- ficier.
- Наименования, относящиеся к морально-этической сфере (черты характера, личностные качества): Schelm, mijauree, coquette, prude.
- Наименования, присвоенные тем или иным лицам в соответствии с совокупностью индивидуальных качеств (половой принадлежностью, внешностью, местом жительства и т. д.): Negre du czar, La Venus mоscovite.
- Крылатые слова, универсальные для характеристики определённых типов: home tout rond, servo servorum dei, servitor de tutti quanti.
- Имена собственные:
а) имена и фамилии французских и русских писателей, историков, учёных: m-me Lebrun, Leroy, m-me de Staël, Orloff;
б) произносившиеся на французский лад имена родственников, друзей, знакомых: Lise, Paul.
Имена собственные представляют собой совершенно особый разряд нетранслитерированной лексики, для передачи имён собственных звуковая оболочка приобретает первостепенную важность. Это происходит потому, что они обозначают индивидуальные объекты непосредственно, минуя ступень представления или общего понятия (референта).
Зачастую вместе с иноязычными именами собственными, переданными при помощи русской транскрипции, используется в скобках его аналог с сохранением графики того языка, из которого оно было заимствовано. Широкое применение этот способ передачи имени собственного нашёл в исторической прозе, например, в «Истории Петра»: «Тех же, которые по тупости понятия или от лености ничему не выучились, отдавал он в распоряжение своему шуту Педриеллу (Pedriello?), который определял их в конюхи, в истопники, несмотря на их породу». Данный способ номинации лица мы неоднократно наблюдаем в «Записках бригадира Моро-де-Бразе»: «20000 татар показались на утренней заре и ударили (врассыпную, по своему обычаю) на передовой пикет, составленный из 600 человек конницы, под начальством подполковника Ропа (de Roop)…»; «Все это произошло в виду бригадира Шенсова (Chensof)…»; «Дивизия барона Денсберга, также равная другим, находилась в команде генерала барона Денсберга и бригадира Ремкинга (Remquimgue), его зятя»; «Генерал барон Алларт был легко ранен в руку, зять его, подполковник Лиенро (Lienrot) ранен был смертельно близ него». Скорее всего передача имени собственного при помощи двух видов графики обусловлена желанием автора избежать ошибки при произношении. Данный способ номинации широко практиковался во второй половине XVIII и в XIX веке.
Использование заимствованных наименований лица практически не имеет жанровых ограничений, мы наблюдаем их в художественной прозе, описаниях путешествий, исторических записках и материалах, документальных трудах. Заимствованные номинативные обозначения включены в пушкинские тексты весьма умеренно, каждый конкретный случай их использования обусловлен композиционными особенностями повествования.
Итак, мы можем выделить две группы способов номинации лица в прозаических произведениях Пушкина:
- Универсальные способы именования лица, применение которых не зависит от особенностей произведения. Например, вне жанровых ограничений используется аффиксальное словообразование, широко применяется субстантивация, роль имени собственного значительна в любом пушкинском тексте.
- Способы, применение которых обусловлено жанром, композицией, сюжетом, тематической и идейной направленностью произведения. Так, метафорическая номинация, как и приём остранения, характерна только для художественной прозы.
Итак, использование разнообразных способов номинации лица в тех или иных соотношениях является необходимым элементом творческого стиля Пушкина.
*****
Адрес Школы писательского мастерства Лихачева: РФ, 443001, г. Самара, Ленинская, 202, ООО «Лихачев» (сюда можно приезжать с рукописями или за «живыми» консультациями по вопросам литературного наставничества, редактирования и корректуры)
Почта Школы: book-writing@yandex.ru
Телефоны для связи:
номер городского телефона:
для учеников из Казахстана, Азербайджана, Молдовы: 00-7-(846)-2609564
для учеников из Узбекистана: 8-10-7-(846)-2609564
номер сотового телефона (для большинства стран): +7-9023713657
Лихачев Сергей Сергеевич,
член Союза писателей России
https://schoolofcreativewriting.wordpress.com/ — Школа писательского и поэтического мастерства Лихачева
http://literarymentoring.wordpress.com/ — Литературный наставник
http://litredactor.wordpress.com/ — Литературный редактор
http://writerlikhachev.wordpress.com/ — Писатель Сергей Лихачев
http://writerhired.wordpress.com/ — Наёмный писатель (пишем и редактируем биографии, мемуары, истории семей и фирм)
Школа писательского и поэтического мастерства School of Writing and Poetry in Russian 