«Кутя-прокурор и Анна». Вставная новелла из романа С.С. Лихачева «Свежий мемуар на злобу дня»

Товарищ Бодряшкин за работой: являет миру насельников болот

Если бы художник Перов из нашей группы изобразил «Охотников на привале», вышло бы не то. Настоящий охотник среди нас один — это Понарошку. Васяту Смольного, подстрекателя стрельбы по волку, охотником считать категорически нельзя — у него сегодня целеполагание другое. Я сам — охотник в прошлом: только когда служил погранцом в тайге Дальнего Востока и стрелял по китайским браконьерам — они промышляли наших уссурийских тигров, бурых медведей, соболей и вообще. Бэла не в счёт, ни разу в жизни не стреляла: дал ей ружьё, приказал стрелять в пенёк, она долго целилась и шмальнула по верхам берёз. С кого Перову охотничий привал писать? Значит, мне остаётся попробовать заинтересовать вас, диетический читатель мой, не столько красочным описанием привала со вкушением дичи, сколько диалогами охотников, поддавших водки, и новою интригой. Она связана с охотой, только не на умного волка и глупую птицу — на людей! 

Охотничья похлёбка из дичи — величавое завершение русской охоты. Пока я обследовал тригопункт и на деревьях топорил зарубки, пока Бэла вертела в руках охотничий нож и выразительно смотрела то на него, то на широкую спину Понарошку, пока Васята Смольный оборудовал балаганчик на случай вероятного дождя: нарубил лапник, две солдатские плащ-палатки постелил на них, а одну — навесил как скат на шесты сверху, Понарошку обустроил очаг и запалил костёр, повесил закопчённый любимый свой охотничий котёл, налил в него родниковой воды, ощипал и выпотрошил «припадочного» косача, бросив потроха запрыгавшей от радости собаке, опалил тушку над костром, разрезал её на восемь частей и опустил куски в кипящую водицу. Теперь сияющий весь в предвкушенье собственного блюда Понарошку — в строгой очерёдности! — бросает в котёл крупно порезанные картошечку и нантскую морковь, пару больших луковиц, крымскую морскую соль, чесночок, горошком чёрный перчик, лавровый лист, грузинскую приправу к горячим блюдам, а в самом конце сыпет одну столовую ложку сахара и вливает мерзавчик водки — похлёбка готова ко столу!

Разливает младший по званию — Васята Смольный. Бэла по определению не пьёт, но «теперь она охотница, из ружья стреляла!», а посему втыкает в землю нож и подставляет кружку — сверкает вызов в антрацитовых бликах её глаз!

— С полем! — провозглашает Понарошку тост.

Обожаю я вот так, запросто, сидя у костерка на берегу озера, а хоть и на болоте, под водочку и чревопитательную с дымком охотничью похлёбку, поговорить неспешно о загнивающем вновь капитализме, о внеземных цивилизациях, античных приключениях, болотных мумиях, о бабах… На сей раз, увы, о бабах при Бэле вольным стилем не поговоришь. Мужчины опрокинули по полкружки, Бэла, как перед расстрелом у стены, зажмурившись, сделала глотка четыре, шумно выдохнула и через силу всем нам улыбнулась: принимайте меня, обновлённую, какая есть! Потом набросились все на похлёбку. Вкус — одуреть! Внутри сразу потеплело, разлилось…

После третьей я ко всему миру заметно подобрел, зато сцепился Смольный с Понарошку. Началось с того, что Пон заикнулся: мол, инструктор райкома по сельскому хозяйству — даже и до второго секретаря дорос! — а собрал к костру не те дрова: половину веток пришлось откинуть — они сосновые и еловые, смолят котёл, а дым от них придаёт похлёбке вкус хвои. «И сам ты смольный!» Нужно было собирать ивовые, берёзовые, тополиные и ольховые дрова.

— Особенно вкусен дым от ивовых дров, от вербы, — поучает виноватого охотник. Для закрепления на практике, Пон протыкает шампуром дымящий в костре стволик вербы и суёт Смольному под нос. — Нюхай, запомни запах! Тоже мне, колхозник!

— А я не разделяю мнение о безусловной пользе болот, — резко отвечает Смольный, будто ждал. — Только представить, какое раньше здесь было озеро — четыреста-пятьсот квадратных километров. Целое водохранилище! Под натиском ваших проклятых болот усыхают леса, древостои с годами редеют, прирост ничтожный, запас древесины падает, кроны у деревьев изрежены, стволы корявые, покрыты лишайником, сосенки чахлые, кривые, берёзки-карлики по пояс… — мусор, а не лес. Стояла корабельная роща, потом грунтовые воды поднялись, в рост пошли болотные осоки, дренажные канавы вовремя не прорыли, корни в воде не дышат, на ослабевшие сосны напали усачи и короеды, корневые гнили, трутовики, деревья стали падать, тогда заполз кукушкин лен, и, наконец, сфагнум — и всё, строевого леса нет. Из-за болот теряются потенциальные водные или сельскохозяйственные угодья — измеримый убыток народному хозяйству! Восстановление лесных площадей за счёт мелиорации у нас нерентабельно. А что взамен — корзинка клюквы старушке на кисель хлебать, кислород, который задарма весь улетит в заграницу?  

— Да, взамен кислород, очищение атмосферы, снижение парникового эффекта, кубокилометры пресной воды про запас, — огрызается Пон. — Россия главный карбоновый и кислородный поставщик остального мира…

— Ещё скажите кредитор! — перебивает начальника разошедшийся Васята. — Это, простите, не поставки, а подарки! Россия платит за всё, что берёт от остального мира, а нам не платят за кислород и связанный из атмосферы углерод. Будь на нашем месте Израиль, уже давно разорался на весь белый свет и принудил «цивилизованный мир» платить ему за свежий воздух. Стоимость одной тонны связанного углерода оценена минимум в десять, а то пятнадцать долларов США. Почему же имея миллионы квадратных километров лесных и водно-болотных экосистем Россия не рассматривает их продукцию в качестве выгодного возобновляемого товара? Стратегические ресурсы девственной природы — это наша козырная экологическая и геополитическая карта, но у нас даже не ведутся исследования, сколько гектаров леса, озёр и болот связывают одну тонну углерода. 

— Значит пока не доросли, — с примирением отражает Понарошку. — У нас само слово «болото» уже пугает что кремлёвского начальника, что непроймёнского обывателя: сразу представляются им непроходимая трясина, сырость, пузыри вонючего сероводорода из-под ног, тучи комаров, мошки…

— И фильм «А зори тут тихие», — вставляю я для политической окраски спора.

— А болота, особенно верховые, — продолжает любимую тему на подъёме Пон, — это разнообразные, необычайно красивые, подчас космические ландшафты, приют для редких птиц, зверей, насекомых. Роль болот в экологическом балансе планеты недооценена сто раз. Всё бы вам, Смольный, только польза на карман…

— Доход! Торфяной воск в промышленности — нарасхват! В лаках, электроизоляции, карандашном производстве, реставрации картин, восковых фигурах. Пропиточный материал для дерева и бумаги, формовочная масса… Два года уговариваю вас поставить в Потёмках цех. Торфа под нашими ногами — слой двенадцать метров!

— У заболоченных земель есть несравнимые свойства: своеобразная дикая красота в сочетании с безлюдностью. А тебе подай только связанный углерод, воск! А ощущение уединенности среди природы? А чувство прекрасного при созерцании болотных красот — это для человеческой души чего-то стоит? Ну, давай изуродуем Жабье торфоразработками, новыми фашинниками, «пионерками», сплошными вырубками, давай нароем каналов, насыплем земляные оградительные дамбы, перемычки, положим трубы-регуляторы на речках и протоках, установим шандоры и заглушки, проведём для школьников экологические тропы… Ещё утопим очередную дюжину экскаваторов, тракторов и лесовозов вместе с людьми. Подсохший лес начнёт гореть, огонь уйдёт в торф, он будет тлеть круглый год, а по розе ветров дым летит на Непроймёнск. И так по полгода в темноте сидим, а тут ещё с Жабьего подвалит смог. У нас не Подмосковье, быстро не затушишь: дорог нет — одни волчьи тропы. Да мне голову снесут, забудут про твои доходы с воска! Зверьё разбежится, птица улетит, клюквы не станет, наше охотхозяйство — ещё не окупилось — разорится. Для чего мы вкладывались в организацию глуши? На Жабьем торф пять лет как не горит — уже наша заслуга! В Европе, в тесноте, осушать болота начали в Средние века, а теперь пытаются их восстановить, чтобы использовать как «кислородные заповедники». В Германии уже проводятся опыты по регенерации болот, проекты субсидирует федеральное правительство. Торфяные болота сегодня восстанавливают в тесной Европе! Ещё болота их учёными мыслятся и как заповедники животного и растительного сообществ. 

— Чего же они у нас готовые болота в аренду не берут?! Вы ещё тот экономист! Подсунули мне негра-бездельника, наркомана, он с сентября по май из-за климата болеет. Держит место, а дохода нет. Да ну!..

Товарищ Смольный, вижу, не на шутку разъярился. Начальник и подчинённый выпили, как положено на русской охоте, и разругались в пух и прах на почве перспектив развития хозяйства и вообще. А под рукой оружие — чревато! Надо собраться, а то с одного задания случайно подстреленным вернулся!

— При Советах совхозное отделение «Потёмки» давало четыре-пять тысяч тонн поздней капусты и моркови. Целый железнодорожный состав гнали на Москву. Сегодня гоним ноль и в закрома района нечего сложить! Потёмки с луговой землёй, с лесом и Жабьим от нас ушли, угодья в Гнилом наполовину ушли к кулакам — на каких землях хозяйствовать, с кем создавать трудовой коллектив? С больным негром, с кулаком Баландой, с одноруким дедом Сижу-Куру? Раньше за такую работу я бы коммуниста — смотрит Васята на своего начальника в упор — из партии пинком! Пусть ваш Цербер — мечет уже взгляд на Бэлу — копает и на меня, как в Блядуново нарыла на председателя Копашню, я не боюсь уйти, противно оставаться в пособниках у либералов!  

— Какой я вам либерал?! — взвивается Понарошку выше пламени костра. — А ты болтуна не слушай, — обращается он к потемневшей от гнева Бэле. — Выпил, понесло, пройдёт…

— По факту служите либералам! Встречай теперь вашего недогоняющего президента… Кому он здесь на болотах нужен!

— С паршивой овцы хоть шерсти клок. После визита хозяйству останется дорога, трактора, зерно…

— Значит, не достанутся другим! А зачем, господин министр сельского хозяйства, зачем, спрошу, нам на болотах тяжёлые трактора? Их подогнали единственно, чтобы кремлёвских лохов поразить размерами и свежей краской — всё! Придётся их мне на что-то полезное менять, а это лишние расходы. Вы, министр, разучились мыслить по-государственному! Вся ваша, больших начальников, работа — авральное затыкание дыр!  

— Отставить! — вступаю резко как командир отряда. Нажрались — и понеслось резать правду-матку! — Ещё перестреляйте друг друга на болоте! Самое подходящее местечко! В Германии и болот-то нет, как сам бывал — не видел ни одного. Даже негде безвозвратно сгинуть. Мужчинам спать сорок пять минут! Бэла — дневальная по кухне: посуду — мхом — надрать до блеска!

Ляпнул про Германию совсем некстати, зато обернулось как!

— Из числа сгинувших на Жабьем, — вдруг резко остывая, говорит Пон, — один человек таки вернулся — это случилось ещё при царях. Примерно через двенадцать лет как пропал…

— Двенадцать?! — вскрикивает Васята Смольный, тоже резко отлагаясь от авральных дыр. — И Тройкин с Кутей-прокурором пропали, считай, двенадцать лет назад!

— Только вернувшегося никто уже не помнил, — продолжает Пон. — Его родные и знакомые отошли в иной мир. Возвращенец… даже скорей пришелец рассказывал какие-то небылицы, все сочли его сумасшедшим, и он доживал в окружении непонимания, насмешек. Уже в позднесоветские времена кто-то из учёных предположил: через Жабье проходит коридор времени — через него люди попадают в прошлое или будущее, поэтому они на болоте и исчезают, но и могут возвратиться.     

— Так это от залежей железа помехи у компаса и телевизора? — задаёт Васята Смольный самый глупый за полдня вопрос.

— Сроем торф, а под ним разработаем Жабью магнитную аномалию… — пытается острить Понарошку.  

Но Васята Смольный весь в своих мыслях:

— Кутя-прокурор рассказывал о феномене «скручивания» линий напряжённости магнитного поля над Жабьими трясинками…  

— Очень может быть, — бормочет Понарошку, зевая и укладываясь на плащ-палатку. — Аномалий на Жабьем много. Есть урочища с гигантизмом растений: папоротник достигает высоты человеческого роста, клюква — с вишню, и на высоких местах встречаются осиновые рощицы с диаметром стволов в два обхвата. И волки наши крупнее тамбовских… Ты лучше расскажи о Куте-прокуроре и его невесте, я пока вздремну…

— Не успела она стать невестой…

Васята Смольный вопросительно смотрит сначала на меня, потом — на дравшую посуду Бэлу. Я киваю, а княжна с видимым волненьем задаёт:

— А у них любовь была настоящая взаимная, не как в романе… у Печорина и Бэлы?

— Ещё какая настоящая! — воодушевляется Васята Смольный, разливая по последней. — Трагическая — да, но завидная, хоть новый роман пиши! О моей дочуре такого не напишешь…

— Тогда и мне! — Княжна подставляет на розлив свою потемневшую от времени алюминиевую кружку. — Где её взять — настоящую, пусть бы и кончилась как с лермонтовской Бэлой…

— За большую взаимную любовь! — провозглашаю я бодро, имея в виду себя и Нюру. — Последнюю — до дна!

— За большую! — повторяет товарищ Смольный. — Хоть кому-то с любовью повезло!

— За взаимную… — шепчет княжна и неожиданно, зажмурив глаза, большими глотками пьёт до дна.

У товарища Смольного язык хорошо смазан и крепко подвешен, только не на предмет животрепещущего рассказа о большой чистой любви, коей при либералах в природе России и не осталось вроде бы уже. Потому, невинный читатель мой, радея о живописности картины, я, как художник душещипательного слова и дабы не вносить разностилье в мемуар, передаю рассказ товарища Смольного чисто от себя — в ярких художественных образах по форме и с небольшими собственными домыслами по существу. Можете даже считать, что Бэла слышала сию новеллу не из уст второго секретаря райкома, сильно расстроенного очередным браком своей дочки, а от меня, вашего путеводителя по новейшей энциклопедии русской жизни.   

Итак, Кутя-прокурор — коренной непроймёнец из простой семьи рабочей. Сам высокий, крепкий, мастеровитый, умный, занимался на каноэ греблей. Ребёнком — за преданность семье — домашние звали его Кутёнком, но когда пошёл в десятый класс, вымахал за 190 сантиметров ростом, языки уже не поворачивались звать так — и он стал Кутей. В тот год его маму сбил на перекрёстке пьяный областного начальника сынок, гнавший на красный свет на папиной служебной «Волге». Мать Кути упокоилась не сразу, промучилась месяцы в больницах, но всё же умерла. Прокуратура отмазала убивца от тюрьмы. Кутя порывался мстить, верные друзья-спортсмены брались помочь, вёслами забить, тело — в мешок с двумя кирпичами и утопить в реке, но отец упросил этого не делать: мол, против номенклатуры не попрёшь, лучше, сын, сам выучись на прокурора и верши по справедливости дела. «Какая такая номенклатура? Где в уголовном кодексе СССР слово «номенклатура» написано хоть раз?» В это время Куте исполнилось восемнадцать лет и его забрали в армию подальше от греха. Отец остался на жилье один, переживал смерть супруги, и — полгода не прошло — как слёг и в одночасье умер. Кутя в воинской своей части получил отпуск по личным обстоятельствам и похоронил отца рядом с матерью на кладбище «Шестой тупик». В смутной ненависти к номенклатуре у Кути появился второй личный мотив. Смерть отца окончательно укрепила Кутю в решении стать прокурором, дабы вершить дела по «Русской правде» Ярослава Мудрого, а не в пользу номенклатуры, всякого начальства и толстых кошельков.    

В конце восьмидесятых, отслужив в армии, Кутя поступил в Непроймёнский госуниверситет, на юрфак. В универе он сразу заявил: хочу быть справедливым прокурором. Так он стал для всех Кутей-прокурором. Девушки вились вокруг него поодиночке или хороводом. Иные нимфы бросались на шею, другие угрожали наложить на себя руки, отвергнутые — шантажировали, писали жалобы и анонимки в комитет комсомола и вообще. Но Кутю юбки интересовали мало. Его захватили мировоззренческие вопросы без ответов, особливо теория коммунизма на текущий момент. Кутя, как все здравомыслящие непроймёнцы, уже в восьмидесятые понимал: со строительством коммунизма в СССР случилась большая закавыка! И он стремился разобраться, определить ошибки и, возможно, создать новую теорию коммунизма, в коем пьяные сынки начальников на перекрёстках не давят безнаказанно людей. А если всё же давят, значит, при коммунизме для уголовников должны остаться тюрьмы? Так от ненаказанного преступления до идеи коммунизма в голове Кути протянулась логическая цепь.   

Беспартийных прокуроров в то время не бывало. Посему Кутя, ещё студентом старших курсов, вступил в КПСС. Ему, на условиях, что распределится в Скукожильскую прокуратуру, рекомендацию товарищ Смольный дал.

Ещё учась в университете, как кандидат в члены КПСС, Кутя должен был регулярно ходить в райком партии на ежемесячный «партийно-хозяйственный актив». Занятие прескучное, если бы не Бобоша Тройкин, второй секретарь обкома партии Непроймёнской стороны. Когда товарищ Тройкин приходил с лекцией на актив, зал переставал дремать или читать книжки на коленях за спинами впереди сидящих, а, замерев, слушал самую настоящую крамолу! После лекции, в фойе, слушатели качали головами и за кружкой пива с рыбкой спорили, когда Тройкина выгонят из партии, посадят и вообще. Однажды Кутя попал на лекцию о номенклатуре. Тройкин был в ударе:

— Номенклатура — не чиновничество, а правящий класс! — заявил Тройкин, в лучших традициях секретарей, грохнув по трибунке кулачищем. — Новый властный класс эпохи социализма! Социалистическая революция создала в рамках монопольно правящей партии привилегированный слой советского общества. При царизме властвовали классы дворянство и буржуазия. Советская номенклатура, партократия — очень узкая прослойка: всего несколько тысяч человек, в сотни раз меньше, чем было дворян и буржуа, но целый властный класс! В трудах Маркса и Ленина не предсказан реально правящий советским государством класс, поэтому марксизм-ленинизм в нынешнем виде бесспорно устарел. Номенклатура пишет законы для советского народа, а сама живёт по классовым понятиям. Она погубит СССР!  

«Так вот почему номенклатурного сынка не посадили! — сообразил Кутя. — «Понятия» распространяются и на семьи номенклатурных работников».

Номенклатура, как класс, продолжал Бобоша Тройкин, тщательно маскирует подлинные властные отношения в советском обществе. Господство каждого класса всегда было властью меньшинства над большинством. Власть номенклатуры обеспечивается узаконенным насилием и угрозой его применения, поощрениями и наказаниями, идеологическим дурманом и невозможностью для народа свободного выбора себе начальства. Будь у нас сегодня капитализм, попы всех конфессий визжали бы с амвонов: «Власть — от бога!» Если власть дворянства маскировали под освящённую Богом власть царя и тех, кому он делегировал её, то советская номенклатура маскируется куда как изощрённей: она попросту скрывает своё существование, мимикрирует под обычный аппарат управления, какой в каждом государстве есть. Номенклатура технически началась со сталинского списка лиц, кои от имени общества профессионально занимаются управлением, выполняют организаторские функции в производстве и во всех других общественной жизни сферах. Эти люди в 1930-е годы научились властвовать и перегрызли глотки ленинской гвардии, узурпировали невыборную власть. Советская номенклатура отгородилась от народа и от всего мира, а внутри себя воздвигла иерархию социальных барьеров и чинов. Список номенклатуры — сверхсекретный документ. Для капиталистического общества основа классового деления — это собственность. Для советской правящей номенклатуры — это политическая власть. Буржуазия владеет экономикой, финансами и через них влияет на политику. Советская же номенклатура от захвата государственной власти идёт к господству в сфере социалистического производства. Буржуазия — класс имущий, а потому господствующий. Номенклатура — класс господствующий, а потому имущий. Каждый номенклатурщик-партократ имеет свой отведённый ему властвования участок. В номенклатурной среде, подле правительственной «вертушки», даже особенная атмосфера с воздухом безраздельной власти. Пресытиться можно всем: друзьями-подругами, имуществом, едой, питьём, искусством, но не властью. Главная психологическая черта номенклатурщика — карьеризм. Это и негласный критерий подбора номенклатурных кадров из «групп резерва», из «обоймы». Там собирались люди с пристальным отношением к своей биографии и благоволением начальства, а лучше — родством с последним. Женитьба на дочке номенклатурщика или роман с номенклатурной дамой — верный путь во властный класс времён развитого социализма. «Ну как не порадеть родному человечку» — эта грибоедовская бытовая формула укладывается в мафиозную идеологию номенклатуры: вокруг должны быть только свои.      

Кто-то из молодых слушателей, смущаясь, попросил товарища Тройкина рассказать об особенностях номенклатурных браков.

В СССР, ответил Бобоша Тройкин, постель — единственное место, куда не влезло государство. Кроме номенклатурного, конечно, брака. Он выгоден и мужу, и жене. В номенклатурном браке семья строится традиционно-буржуазно: муж-номенклатурщик работает, обеспечивает семью, женщина ведёт детей и дом. Деток учат языкам, этикету, музыке, большому теннису, фигурному катанию и танцам, возят на курорты, зачисляют в лучшие школы в центре города, «поступают» в престижные вузы, где они общаются строго с выходцами из «хороших семей» таких же. Муж-номенклатурщик знает: развод может ему карьеры стоить. Даже скоропалительный развод его дочки может отразиться на карьерном росте. «Дурной пример подаёшь! Дочку неправильно воспитал, как же ты партию собираешься воспитывать?» По-настоящему вопиющей считается ситуация, когда в номенклатурной семье дочка-школьница «принесла в подоле». Хотя в номенклатурных семьях культивируется «крепость» и «верность на всю жизнь», гулять на стороне не возбраняется, но чтобы тихо: без скандалов, беременностей, анонимок в партком и КГБ. Институт брака в СССР расползается по швам, а номенклатурный брак пока что держится — есть за что держаться. Если девушка приезжая, например, студентка или — тем более — лимитчица, а юноша происходит из «хорошей семьи» столичной, номенклатурное окружение сочувствует жениху: «Поймала всё-таки…»   

Для Кути, мечтающего об обновлённом коммунизме, всё что буржуазно — неприемлемо от и до. «Никогда не женюсь на дочке номенклатурщика!» — думал Кутя, вспоминая убиенных родителей своих.

Позже товарищ Смольный познакомил Кутю-прокурора с Тройкиным лично.   

На летнюю практику Кутю направили в прокуратуру Скукожильского района. Прокурор находился в отпуске, первый секретарь райкома партии — тоже. В обеих структурах расслабленность царила, а тут ЧП — пропал уважаемый в районе человек, коммунист. Родственники подозревали убийство, энергичная родня требовала от райкома партии на следствие нажать. В райкоме товарищу Смольному поручили контроль за делом. В прокуратуре же дело отписали новенькому следователю-практиканту — пусть поломается на «висяке». Так впервые сошлись интересы товарища Смольного и Кути-прокурора. Уже к позднему вечеру того дня, как Кутя принял дело, он позвонил Смольному и доложил:    

— Я нашёл свидетелей. Машину с пропавшим в последний раз видели в Гнилом. Она шла по полевой дороге в направлении Потёмок. Вероятно, двигалась на лесопилку, предположительно, чтобы купить сосновый сруб и осиновую доску для дома и бани. Пропавший без вести накануне со сберкнижки снял деньги. На лесопилке, я звонил, утверждают: покупателя не видели. Завтра утром еду в Потёмки с нарядом милиции и бригадой криминалистов. Вы со мной?

Утром правоохранительно-партийный десант прибыл в посёлок лесорубов. Кутя-прокурор и участковый опросили потёмкинцев и приезжих. Среди последних оказалась научная экспедиция зоологов МГУ: они приезжали в Потёмки уже много лет, в любой сезон, изучать волчью стаю на Жабьем болоте. Возглавлял экспедицию профессор. Оказалось, такой долговечной стаи волков больше в мире нет: ей более трёхсот лет.  

Летом профессор брал с собой племянницу Анну, школьницу старших классов. На неё-то Кутя-прокурор и товарищ Смольный наткнулись в одном из домов, где экспедиция расположилась. Худощавая среднего роста точёная блондинка с большими приветливыми серыми глазами, тихая и улыбчивая, гладенькая длинноволосая русалочка, «с лицом не то чтобы очень красивым, но заключавшим в себе тайну нравиться без красоты и до страсти привлекать к себе», как писал Фёдор-наш-Достоевский о девице Варваре Ардалионовне в романе «Идиот». Как увидишь Анну такую — помирать неохота! Только на немеряных скукожильских просторах девушка-москвичка выглядела как девочка совсем. А особливую странность облику Анны придавала золотая подвеска на её груди: изящная сказочная русалка с половину мужской ладони величиной на красивой цепочке висела на шее девушки, играла в лучах солнца чешуйками хвоста.

Впервые услышав имя избранницы Кути-прокурора, я, как классик современной русской литературы, насторожился ещё как! Из всех женских имён у нас самое подходящее для несчастной любви имя — Анна. Толстовская Каренина, чеховская Сергеевна, есенинская Снегина… Увы нам, знающим толк в женщинах холостякам: Анны во возлюбленных долго не живут. Кто всю жизнь прожил без своей Анны, тот меня поймёт.   

Товарищ Смольный отметил по себя: Кутя-прокурор, заполняя «шапку» опросного листа, обрадовался, что Анне оказалось уже полных семнадцать лет. Она собирается поступать в Суриковский институт, хочет стать художницей-флористкой. А в Потёмках сейчас рисует травы, насекомых, птиц — для творческого конкурса перед поступленьем. Пишет акварелью. Выходит прозрачно, воздушно, нежно. Говорит: с удовольствием написала бы и волка, но дядя на Жабье болото её с собою не берёт: «Это скучно и опасно». Сам ходит туда со своими аспирантами в сопровождении егеря с ружьём — мало ли чего. Посреди топи учёным нужно выискивать следы, у волчьих троп подолгу лежать в засаде или, как снайперам, сидеть в оборудованных лабазах, переносных засидках на деревьях, оборудованных так, дабы зверей сфотографировать или на киноплёнку снять. В стае сейчас тридцать восемь особей, включая кутят; у волков три логова: одно постоянное, зимнее, другие временные, сезонные. Охотиться бригадами уходят за тридцать–сорок километров от Жабьего подальше.   

Товарищ Смольный сразу углядел в Анне-русалке классового некогда врага — дворянку. Девушка склонна к тихим созерцательным занятиям — и всё. Окончательно уходящий дворянский тип: то внезапно кровь пойдёт из носа, то побледнеет, как бумага, и вообще всё в ней не то! Мороки с такой не оберёшься, а как работник — никакой. Ну не считать же рисованье акварелью за работу!  

Как в ту пору инструктор по сельскому хозяйству, товарищ Смольный страшно про себя негодовал: в районе уборка на носу, а стажёр прокуратуры любезничает с московскою девицей! Ещё и зачем-то просит показать, где и как она пишет натуру. «На берегу озера пишу, у дороги на лесопилку, идёмте, покажу!»

Вышли на берег озера. Большие стрекозы в изрядном числе над озером и над головами со свистом и хрустом крыльев летали, друг с другом не сшибаяся едва. На берегу для художницы оборудован навес из досок, большие — из местной столярной мастерской — осиновые некрашеные столы, на них аккуратно разложены приспособления для рисованья. «А сейчас над чем работаете?», — интересуется Кутя-прокурор, во все глаза уставившись на Анну. Товарищ Смольный опять взвился про себя: «В районе, возможно, труп, а следак кокетничает на работе!»  

Анна от такого внимания следователя прокуратуры немножечко порозовела даже. Она, ни капли не смущаясь, стояла совсем близко к Куте, смотрела на него снизу вверх, улыбалась и, как казалось Смольному, молола сущий вздор. Мол, в Москве наслушалась от дяди о Жабьем болоте и несыти Ночной, о самой большой в СССР и суровой волчьей стае, о Русалочьем озере с чистейшею водой, поющим камышом и розовым туманом — и до страсти захотелось ей написать русалку, стрекоз и розовый туман. Она верит в существование русалок! Сидела на берегу, сторожила, а пока русалка не являлась, рисовала камыш, траву, цветы, ягоды, всяких насекомых, лягушек и ужей. С несвойственной тоненьким блондинкам самоиронией рассказала: одна особа из клана Ротшильдов рисовала блох и издала научную монографию «Блохи Англии», а она, как «наш ответ Чемберлену», задумала нарисовать и издать красочный каталог «Стрекозы СССР».  

Товарищ Смольный досадовал на Кутю-прокурора: тратит время на опрос глупенькой девицы! Или в нём тетерев-секач затоковал?! Тогда отозвал стажёра в сторонку и, как наставник, попробовал внушение сделать.

— Нужно расположить свидетельницу к себе! — отрезал Кутя-прокурор. — У художников острый выборочный взгляд на людей и предметы: Анна, если даже мельком видела фигуранта дела, должна запомнить внешние детали. Дьявол преступности — в деталях!

И стажёр обратился к девушке по существу: два дня тому назад видела ли она в посёлке постороннего мужчину?       

— Увидь русалку, я бы запомнила, — немножко даже удивившись на вопрос, ответила девушка, и улыбнулась. — Или красивое «голубое коромысло».

— «Голубое коромысло?..» — как эхо отозвался Кутя-прокурор, пытаясь постичь сказанного смысл.

Девушка охотно прояснила: самая красивая и крупная местная стрекоза — голубое коромысло, Aeshna juncea. Из большого, в четверть стола, альбома Анна вытянула лист с рисунком. Смольный тоже подсунулся «на посмотреть» — и оторопел. Большая с прозрачными крыльями стрекоза с расправленными крыльями в воздухе будто висела. Её длинное брюшко и спинка были в дымчато-голубом окрасе, а из глубины тысяч фасеток больших сферических глаз струились разноцветные лучи. Анна поиграла листом, наклоняя его относительно солнечного света, и сияние, исходящее из глаз голубого коромысла, переливаясь, оживило рисунок стрекозы.

— Сейчас рисую живых стрекоз, — с нескрываемой авторской гордостью пропела девушка. — У мёртвой стрекозы глаза «тухнут». В художественном рисовании насекомых самое трудное дело — передать цвет глаз живой стрекозы.

— Трудное?.. — с нарочитым сомнение брякнул Смольный.

— Самое трудное в мире, — ответила Анна и улыбнулась Куте-прокурору.

— Вы сейчас делаете самое трудное дело в мире?! — отозвался тот.

— Да! И у меня скоро получится, на бумаге уже получилось. Теперь хочу попробовать писать французской акварелью на итальянском пергаменте, папа обещал достать в Европе.

— А кто у нас папа? — насторожился товарищ Смольный.

— Я точно не знаю, ответственный работник… в ЦК КПСС.

Товарищ Смольный напрягся, Кутя-прокурор нахмурился и губы сжал.

— А Скукожильский райком партии известить не потрудились, — попытался, наконец, изобразить гусара Васята Смольный. — Мы бы организовали встречу, экскурсии…

— От экскурсии на Жабье болото я бы не отказалась, — оживилась Анна.

— Сделаем! — отрапортовал товарищ Смольный. — Слово коммуниста!

Он опять взял под локоть Кутю-прокурора, отвёл в сторонку и зашептал:

— А может, пока не поздно, ну её… эту русалку. Номенклатурная семья, бабочек рисует, у самой полкило золота на шее — и это в рабочий день, в Потёмках! Какой она свидетель…

— Она свидетель, чую я! Папа и золото здесь не важны! — Кутя-прокурор вернулся к девушке и показал ей фотографию. — Этот человек пропал, возможно, утонул на Жабьем — в нём тонут каждый год, а, возможно, убит злодеями. В светлое время суток он мог пройти по дороге на лесопилку, или проехать туда на бортовой машине, потом мог вернуться пешком или на машине, гружённой досками и кругляком.    

— Это только предположение! — ввернул товарищ Смольный. — Зачем пугать нашу гостью?

Кутя-прокурор описал фигуранта дела и начал опрос под запись. Анна стала серьёзной и ответила сразу. Я была на берегу, рисовала камыш. Видела: в направлении лесопилки проехал пустой бортовой ЗИЛ с двумя мужчинами в кабине. Вслед за ним, ещё пыль не улеглась, проехал мотоцикл с коляской, в мотоцикле тоже двое мужчин — один вёл, другой сидел в коляске. Люди на мотоцикле одеты не по погоде, в капюшонах, с опущенными лицами. Почему-то мотоцикл они закрыли зелёным выцветшим брезентом, возможно, чтобы металл коляски, бензобака и крыльев не нагревались на солнце. На кочке мотоцикл подпрыгнул, брезент отвернулся, и в солнечном луче коляска блеснула лазоревым цветом, почти как голубое коромысло. «Лазоревый — мой любимый цвет, не спутаю ни с каким!» Обратно машина проехала минут через пятнадцать, в ней сидел только водитель, пассажира не было, досок в кузове — тоже. Мотоцикла Анна больше не видела.   

— Когда машина проезжала на лесопилку, где было солнце?

Анна, вспоминая, в одну руку взяла рисунок голубого коромысла, в другую — кисть, и, закрыв глаза, поводил ею в воздухе, будто рисуя, и сразу, без сомнений, указала кистью место на небе.

— Двадцать пять минут одиннадцатого, — сказал Кутя-прокурор. — Со слов жены, на нанятой машине пропавший выехал из города в восемь тридцать утра, в Потёмки как раз должен был приехать за два часа…  

Кутя-прокурор по рации немедленно дал задание милиции: найти все голубые мотоциклы в районе и по соседству и сообщить ему имена владельцев и адреса их прописки. Он сдержанно поблагодарил Анну и стал прощаться, как девушка напомнила про экскурсию на Жабье.

— Аспиранты, наверное, ухаживаю за вами… — со смущением промямлил Кутя-прокурор в ответ.

— Подозреваю, скорее через меня ухаживают за дядей. Хотя… не маленькая — на днях стукнет восемнадцать — можно поухаживать и за мной… — Она с вызовом посмотрела на стажёра. — Обещали подарить лодку, сами мастерят её в столярке. Попробую рисовать с воды.  

— Не пристают?

— У девушки есть способ отделаться от приставучего кавалера. Я научилась у самки голубого коромысла, как отделаться от самца.

— Девушка не стрекоза.

— Бывает и попрыгунья-стрекоза, помните: «лето красное пропела»… Когда самку голубого коромысла в полёте преследует назойливый самец, она выключает крылья, падает наземь и бездвижно лежит. Стрекозы реагируют только на движущуюся цель, так устроены фасетчатые глаза, неподвижную подругу на земле самец не «видит» и улетает прочь. Девушка тоже может окаменеть, смотреть насквозь, сказаться больной… уловок сотни. Показать?..

— В другой раз, мы спешим. Я ещё к вам приеду…

— На день рождения, приглашаю, — улыбнулась Анна. — С обещанным подарком — экскурсией по Жабьему болоту…

На лесопилку ни машина, ни мотоцикл не приезжали. Значит, фигурант дела пропал на участке дороги от посёлка до лесопилки — это метров шестьсот. Где-то посерёдке этого пути, по примятой траве нашли место, где грузовик развернулся. Неподалёку обнаружили боковую ненаезженную дорогу в сторону болота: на легковой по ней не проедешь, а на мотоцикле с коляской — вполне. В тот же день задержали владельца голубого мотоцикла и его сообщников. Версия Кути-прокурора подтвердилась от и до. Преступники узнали: потерпевший снял в сберкассе кругленькую сумму и намеревается купить пиломатериалы и дома сруб. Лазоревый приметный мотоцикл задрапировали и в самом диком месте между Гнилым и Потёмками съехались с грузовиком, коим управлял сообщник. Убили, ограбили, тело на мотоцикле вывезли на Жабье. По свежим следам тело убитого нашли… 

Васята Смольный торжествовал: как Кутя-прокурор, «его человек», через наивную девочку-москвичку за двое суток раскрыл убийство! Местным следакам оно представлялось «висяком». Инструктор принялся уговаривать Кутю по окончании университета распределиться в Скукожильскую прокуратуру. Нет, лучше «мы тебе дадим направление, будешь учиться от МВД или прокуратуры нашего района», стипендию будем платить, подъёмные хорошие, жильё… А для обеспечения карьерного роста рекомендацию в партию дать обещал.

Через несколько дней товарищ Смольный Куте зачем-то позвонил. В прокуратуре ответили: стажёр сейчас в морге городской больницы — фиксирует человеческие останки. «А конкретно?» — «Двух мумий откопал в торфе на Жабьем». Товарищу Смольному стало неуютно. В районе Жабьего чуднáя дочка ответственного работника ЦК КПСС с золотой русалкой на груди рисует цветочки и стрекоз, а «его стажёр» выкапывает трупы!

В тот год май, июнь, июль оказались на редкость для Скукожильска сухими. Уровень воды на Жабьем упал, местами обнажился торф, начали падать деревья, и на вывороченных корнях один местный собиратель ягод наткнулся на уходящую в воду старую пеньковую веревку, из любопытства принялся тянуть и, намучавшись, выволок из грязи рыжеволосую мумию — женский пол. Правильный советский гражданин о находке немедля сообщил «куда следует», и тотчас из райцентра явился следователь — Кутя-прокурор. Он в один день сумел организовать с совхозной фермы колёсный тракторёнок с ковшом и бортовой ГАЗон, шанцевый инструмент, лебёдку и группу «добровольцев» из Скукожильской тюрьмы, решивших заработать очки для УДО и развлечься на воле, поменяв кружку чифиря на пригоршню неспелых ещё болотных ягод. Начали ил и торф копать и в тот же день отрыли вторую мумию. Явно это было место массового утопления людей, ничем не уступающего по значению для большой науки стоянке палеолитического человека в Матерках. Поскольку оба тела имели очевидные признаки убийства, Кутя-прокурор «на время проведения следствия» объявил их подведомственными прокуратуре.      

Товарищ Смольный кинулся в больницу. Спустился в морг. В коридоре, маневрируя между пустыми каталками, инструктора настиг дезинфекции и хлороформа резкий дух. Через приоткрытую дверь в секционной комнате нашёл в халатах и фартуках две фигуры — большую и малую совсем; они склонились над секционным столом и в чёрном теле там копались. Рядом с малой фигурой стоял мольберт, столик-каталка с красками, кисточками и банками с водой. Вся эта акварель страшно не вязалась со зловонием и кафельным щербатым полом…   

— В том месте могут лежать десятки тел людей, а, возможно, и животных, — сказал Кутя-прокурор. — ДНК в мумиях, жаль, не сохраняется. Но хотя бы установим половой и возрастной состав, от чего умерли, зарисуем. Видишь, у этого горло перерезано. А первую мумию, с верёвкой на шее и с камнями на ногах, скорее всего, утопили как ведьму… Хорошо у тебя вышли шерстяное платье, и причёска, бусы!

— Причёска у ведьмы отлично сохранилась, — отозвалась Анна. — Волосы, наверное, уложены с помощью смеси растительного масла и смолы.

— Точно! Теперь сможем выполнить реконструкцию исторического костюма, узнаем: к чьей культуре принадлежал человек. По химическому анализу волос установим, какую пищу в последние годы жизни принимали эти люди, по зубам — в каком возрасте умерли. Ведь интересно?

— Ещё как! Кутя, мы с тобой сейчас патологоанатомы или судмедэксперты?

— Скорее эксперты… по брошенным телам.

— Эксперты незаконные?

— Законные! Эти тела ничьи, как брошенные в море корабли. Им, может быть, две тысячи лет. Я раскопки только сегодня начал, повезёт — мы и мамонта отроем…

— И мумию голубого коромысла?

— Она слишком хрупкая, Ань.

— У стрекоз хитиновый покров, а хитин не гниёт. Если осторожненько копать…

— Теоретически, можем и стрекозу откопать. Нужно целенаправленно искать.

— Всякий утопленник на Жабьем превращается в мумию? Куть, расскажи!

— Да, через тысячу лет. В ржавых трясинках анаэробная среда, в торф не проникает кислород. Торфяные болота — идеальная среда для сохранности мумий. Гумусовая кислота — это продукт разложения мха сфагнума — способствует естественному бальзамированию тел. Кислóты убивают гнилостных бактерий и дубят мягкие ткани, плюс холодный климат — и получи мумификацию тел. Признаки мумификации патологоанатом нашёл уже в том убитом и утопленном, которого мы с тобой нашли.

— Три тела достали из Жабьего — и все убиты!

— Римский историк Тацит о древних германцах писал: «Предателей и перебежчиков они вешают на деревьях, трусов и оплошавших в бою, а также обесчестивших своё тело — топят в грязи и болоте, забрасывая поверх валежником». У нас тоже, может быть, в болотах хоронили людей, кто нарушил общественные законы или табу. Ещё болото издревле считалось переходным местом из мира живого в мир загробный, потому учёные не без оснований предполагают: болота служили местом жертвоприношений, убитых людей топили, чтобы они не могли восстать из мёртвых и мстить живым.

— Некрасиво, страшно…

— Да уж не голубое коромысло на солнышке рисовать, я тебя предупреждал.

— Я сама вызвалась. Ведьму же нарисовала… Какой у неё роскошный медно-красный волос! При искусственном свете так трудно краски подбирать! А если утонет русалка, она становится такой… чёрной, страшной?

 — Русалок не бывает.

— Аспиранты зовут меня русалкой. Ой, опять тошнит… Ты обещал подарок — экскурсию на Жабье. Хочу ржавые трясинки акрилом поярче написать — на розовом закате.

— На днях пойдём, только сапоги достану. Про трясинки и закат даже не заикайся — слишком опасно. Сначала в ясный день сходим на разведку, на край болота, часа на три-четыре… И, Ань, никаких «шаг вправо, шаг влево»: идти след в след за мной — топь опасна как пожар!..

Я, рассказывал нам с Бэлой Васята Смольный, окаменел точно их мумия и не знал, что делать. Кутя-прокурор формально мне не подчинялся. Пока я размышлял, в морг спустилась Малуша, молодая врачиха, заведующая хирургическим отделением в горбольнице. Она молча вытолкала меня наверх, завела в ординаторскую — «отдышаться», предложила нюхнуть спиртачку, а лучше пятьдесят миллилитров принять вовнутрь. Откупорила из шкафчика мерную колбу, налила в мензурку:

— Давайте залпом! Морг — он обычно для мёртвых, но один раз пусть будет для влюблённых. Я почти так же свою семью начинала: молодой инженер-строитель с опоры возводимого моста упал в жидкий гудрон, я его, чёрненького, собрала, на ноги поставила и через три месяца вышла замуж.

— Вы хотите сказать, они…

— Очков не надо. Сегодня мумии — скорее не научное исследование, каких отродясь не проводилось в Непроймёнской стороне, а повод встретиться наедине, сойтись. Когда мумии в морг только привезли, они друг к другу обращались на вы, а когда между первым и вторым телами вышли в парк продышаться — уже на ты. Работа в морге сближает сразу: патологоанатомам неизвестно обращение на вы.

— Она несовершеннолетняя! Её папа работает в ЦК КПСС!

— В секционной, среди покойников и мумий, какая разница влюблённым, где работает папа? Через такой запах непривычные люди могут пройти только ради самого святого. Я слышала в городе, как ваш стажёр за пару суток раскрыл резонансное убийство, зауважала, и когда он позвонил, не могла отказать. Наш патологоанатом помог им с обследованием первого тела, затем умчался в Непроймёнск — искать закрепляющие средства. Нужно зарисовать немедленно, потому что мумии на воздухе сразу начали гнить, а у нас нет нужных закрепляющих средств, да и в Непроймёнске навряд ли есть, только формалин…

Тут в ординаторскую влетели аспиранты и дядя Анны. Вернувшись с Жабьего, они узнали, что девушка уехала на милицейской машине, захватила с собой мольберт, бумагу, краски. Бросились звонить, искать…

Дядя сразу накатил:  

— Что у вас в районе творится?!

— Ваша племянница, как выдающийся художник-флорист, добровольно помогает районной прокуратуре в одном необычном, важном для советской науки, расследовании… — нашёлся товарищ Смольный. — Райком напишет благодарность! Своему брату только не рассказывайте…

— Само собой! Если брат узнает, он и меня вместе с вами в порошок сотрёт!

— Договорились! Ничего не было, благодарности не будет. Оставайтесь здесь! Я сейчас же приведу Анну — в целости и сохранности, слово коммуниста.

В секционную Смольный влетел с криком:

— Конец свидания! За вами, девушка, приехал дядя! Ни слова ему про рисунки… этих…

— «Болотных людей» называется, — сказал Кутя-прокурор, отступив от стола.

— Блестит как из железа! — воскликнул Смольный, взглянув на тело между расступившейся парочкой. — А что за пролом в голове?

— Вероятно, от смертельного удара боевого топора. Загадка: к чему тогда было резать горло от уха до уха?..

— Убийство?

— Несомненно.

— Зачем расследовать убийство, совершённое тысячу, две тысячи лет тому назад?

— Интересно! — вскрикнули одновременно Кутя с Анной.

— Это наука! — упрямо добавила девушка.

— Космос — это наука! — с азартом возразил товарищ Смольный. — Придумали в районе болотную науку!

— От космоса до болота один шаг, — спокойно возразил Кутя-прокурор. — В стороне от наших раскопок я обнаружил и сфотографировал странные ямы. Очень похоже на раскопки с применением серьёзной техники. Но дорог и фашинников рядом нет — откуда техника могла прийти? Остаётся: кто-то спустился на Жабье с неба и раскапывал место вдоль той «тропы самоубийц»…  

— Всё! Лекцию о болотных людях и пришельцах прочтёте перед хозяйственно-партийным активом района: пусть руководители и парторги расширяют кругозор. А не такой уж ваш болотный человек и страшный! Вот после пожара… — Говоря, товарищ Смольный почти насильно стянул с Анны большой светло-зелёный резиновый фартук, перчатки и халат, сметал в сумку краски и кисточки, листы чистой бумаги, но стопку готовых рисунков и начатый рисунок второго тела не тронул. Наконец сгрёб в охапку мольберт и подтолкнул им девушку к двери. — Рисунки посторонним не показывать! Под вашу, стажёр, ответственность! Анна, между прочим, несовершеннолетняя: по закону, у родителей разрешение спрашивать надо. Чему вас в институтах учат!

— Я никому не расскажу, клянусь, — обернулась в дверях Анна и со счастливою слезинкой улыбнулась Куте. — У нас теперь есть тайна…

«Малуша права: в районе начали убирать ранние овощи, а они влюбились!» Как только сей факт угнездился в товарище Смольном, он стал соображать, как от греха уберечь будущего прокурора района, каким он уже видел Кутю. И преступников, как мух, ловит, и в передовых науках волочёт. И готовый лектор! Утрём сопливые носы соседним районам! Проклятые рисунки!..

Увы, возможно, именно те рисунки сыграли роковую роль. Когда Анна тонула, перед нею могла возникнуть картина задушенной рыжеволосой ведьмы с приоткрытыми антрацитными глазами, вот впечатлительная девушка, живущая образами красоты голубого коромысла, со страха превратиться из русалки в ведьму и сошла с ума и вскоре тихо умерла…

На следующий день после несчастной экскурсии на Жабье прилетели родители Анны со «своими» врачами и бригадой следователей Генпрокуратуры СССР. Кутю сразу арестовали и отвезли в Непроймёнск, а Анну отправили в Москву.

Русалка лежала в больнице, никого не узнавала, рисовала странные вещи: стрекоз с глазами вместо крыльев, русалок похожих на болотных людей и на страшную лодку, сколоченную аспирантами в подарок ей на день рожденья. Девушка забыла про лазоревые краски. Новые рисунки — сплошь чёрная мазня, похожая на взбаламученную воду в трясинках ржавых, только с медно-оранжевым пятном. Дядя выгнал горе-плотников из аспирантуры, когда врач-психиатр в экспертном заключении написал: уродливой лодки образ мог наложиться на психику больной. Эксперт ещё не знал про болотных мумий…

На свидании в следственном изоляторе товарищ Смольный рассказал Куте об отношении к последнему отца Анны. «Он считает тебя лимитчиком». Будто ты ловил глупышку из влиятельной столичной семьи, дабы перебраться в Москву под крыло тестя. Обычно приезжие девицы охотятся на столичных женихов, а ты будто бы «ловил» столичную на романтике Жабьего болота. Прописка — самая распространенная из нелюбовных причин заключения в столице брака. Мол, женится, потом разведётся, а уже москвич. Два формальных обстоятельства должны помочь тебе избежать тюрьмы. Первое, на болото вы пошли на следующий день после дня совершеннолетия Анны, когда она вышла из-под родительской опеки, перестала быть «ребёнком». Второе, как показала судмедэкспертиза, русалка, на твоё счастье, оказалась девушкой невинной, а то могли и соблазнение несовершеннолетней навесить на тебя.     

Уже после смерти Анны на суде Кутя слабо защищался, будто хотел сесть и пострадать. На суде он рассказал… Я попросил у сослуживцев две пары болотных сапог, москитные сетки — и так пошли. Миновали лес, выбрались к большим просветам и — кое-где — открытой воде, остановились здесь. Зашли на Жабье километра на полтора, не дальше, а до ржавых трясинок — четыре–пять. Нашли место с хорошим видом. Я нарубил веток, стволиков — и так укрепил кочку. Анна на ней расположилась. Через москитную сетку трудно рисовать. Она разнервничалась. Пока набрасывала первый эскиз, ей, наверное, показалось, что более удачный вид будет с другого места — метрах в десяти от оборудованной кочки. Я в это время на ближнем сухом островке организовывал кострище, рубил дрова. Анна собрала манатки и, ни слова не сказав, не сняв москитной сетки, тронулась к облюбованному месту. Уже через три-четыре шага вешка, наверное, воткнулась в ил, застряла, и не хотела выдёргиваться обратно. Анна отложила вещи на мох и стала дёргать вешку изо всех сил. Когда, вдруг, выдернула резко, сама не устояла и опрокинулась на спину, стала барахтаться, цепляться за мох, вешку отнесло поднятой волной, москитная сетка мешала, ноги зацепись за корни и коряги, увязли. Девушка стала захлёбываться. Я уже шёл к ней, кричал: не дёргайся, лежи на спине. До неё всего-то было шагов двадцать, но с вешкой по болоту с открытой водой — это совсем не скоро… Высвобождая ноги Анны, нырял, наглотался тины, вытолкал Анну, сам завяз, но хорошо вешку не выпустил из руки, смог выползти на кочку. Привёл девушку на базу в Потёмки, всю в грязи. Вызвали из городской больницы скорую — приехали, забрали…  

Товарищ Смольный выступал в суде как свидетель со стороны обвиняемого. По привычке дал Куте-прокурору положительную характеристику от имени райкома.

По ходу следствия выяснилось. Родители приветствовали и развивали художественную одарённость девочки, а их друзья из столичной богемы нашли в ней задатки художницы-флористки. Эти надежды оправдались: девушка вырисовывала тщательно каждый парашютик в шапке одуванчика, каждую фасетку в стрекозы глазах. Шапка одуванчика на изящно изогнутом стебле и сияние живых глаз голубого коромысла кроме их ценной натуралистической трактовки — из-за своей хрупкости — смотрелись с картин ещё и как аллегория бренности бытия. «Ваша девочка ощущает бренность бытия!» — восхищалась богема, а во след им и родители Анны. Они хотели выдать её за гражданина Франции: выйдя замуж за гражданина СССР, невеста, по условиям завещания, лишалась крупного наследства во Франции, где жила её дворянская родня. Как запасной вариант папа мог устроить дочку в министерство культуры СССР, если захочет вдруг работать, а лучше — замуж за сына своего друга из ЦК КПСС.   

Обвинитель исходил из позиций родителей Анны. Мол, работая над раскрытием нашумевшего в Непроймёнской стороне убийства, Кутя познакомился с Анной, разузнал всё об её отце и мечте — рисовать болотные пейзажи на легендарном Жабьем. Тогда, презрев запрет дяди, он воспользовался поводом — днём рождения — и преподнёс «подарок». Преступник — не мальчик, двадцати трёх лет, обязан был понимать, что девушка, мечтающая рисовать Ночную и русалку, что называется «своеобразная», наивная, за нею глаз да глаз, а он затащил её в ржавые трясинки, куда только браконьеры из Блядуново ходят. Подсудимый повёл девушку в самую топь, не захватив даже противокомариной мази! Обвинение настаивало: Анна обессилила от перехода, а из-за москитной сетки плохо видела, поэтому оступилась и начала тонуть. Кутя, по всему, — «охотник за невестами», карьерист, в результате случайного раскрытия убийства возомнивший Шерлока Холмса о себе. Подсудимый намеревался выступить спасителем девушки. Специально устроил её на кочке с плохим видом на болото, поблизости с удобной для обзора кочкой, а сам отошёл в сторонку, якобы запалить костёр. Зачем костёр солнечным днём в середине июля, если пришли, как утверждает подсудимый, на часок-другой? Так он спровоцировал неопытную слабосильную девочку — и та пошла одна. Подсудимый упустил, что впечатлительная девочка, ни разу не бывавшая на болотах, когда начала захлёбываться жижей, могла от страха поседеть и сойти с ума. Специально долго шёл на помощь и вытаскивал, дабы Анна успела нахлебаться и героя оценить.

Скукожильский районный суд — при Советах так бывало! — восстал против домыслов партийной номенклатуры, и Кутю-прокурора оправдал. Апелляцию, не без поддержки Бобоши Тройкина, непроймёнцы в облсуде тоже отклонили, и тогда столичный папа, боясь разрастания скандала, отступил.

 После смерти девушки родители издали акварели как альбом «Чудесные превращения голубого коромысла». Оказалось, хищных личинок коромысла для Анны доставали со дна Русалочьего озера горе-аспиранты. Она разводила личинок в садках, кормила головастиками и рисовала после каждой линьки.

Через несколько лет после смерти Анны Кутя-прокурор получил из рук безмолвного курьера большой пакет. В нём оказался акварельный рисунок летящего над озёрным камышом голубого коромысла с подписью на обороте: «Сказка на Русалочьем озере в Потёмках. Куте от Анны».

Товарищ Смольный изъял рисунки мумий и спрятал у своей мамы, а когда всё улеглось, вернул их Куте-прокурору. 

— Вот фотографии с тех рисунков! Кутя-прокурор не выдал, что это я первый обещал Анне экскурсию на Жабье, сам он не хотел вести. Иначе, не сносить мне головы…

Смольный захватил фотографии рисунков с собою, молодец. Я не писец, но живопись не путаю с мазнёй! Смотрю и сразу отмечаю: в рисунках Анны отразилась личностная манера изображения и вообще: необыкновенная экспрессия, напряжённость линий разрезов, форм, переливы красок — всё!

Бэлу заворожил рассказ. Она не ожидала от русских такой страсти. Вот её мужчина! Рассмотрев пристально рисунки мумий, сказала тихо:

— Это нарисовала москвичка… несовершеннолетняя маленькая блондинка? Да, она его любила…     

Товарищ Смольный улёгся отдохнуть, а Бэла, закончив мытьё посуды, нависла над Понарошку, растолкала и суровым тоном шепчет:

— Поговорим, наконец! Отойдёмте…

Я прилёг, но через парочку минут встал, дабы подкинуть дров в костёр. Вижу: в десяти шагах Пон стоит, спиною прислонясь к толстому стволу осины с вылезшими из земли корнями. Бэла, ко мне лицом, нависает против Пона. Третьим ухом слышу укоризны:

 — Ко мне никто не подходит… Не приглашают… Не хожу на пьянки в администрации… Не могу на пароходе я в каюте с пьяным… У них жёны есть… А вы разведитесь! У меня кроме вас никого нет. Да, привыкла! «Привычка свыше нам дана, замена счастию она». Понимаю: вы в возрасте, нужен моложе… Сама не могу найти… Я вам никогда не изменяла… Я первым номером, как на охоте, быть не умею… Я не трушу, надо будет — я решусь… Тогда нужен мужчина, который меня не знает… Где хотите, там и берите! Мужчина ответственен перед женщиной, если приручил как собаку… Чтó Бодряшкин?..

Чу, Пон выглянул из-за ствола и манит меня кивком. С готовностью подхожу во фронт.

—  Бодряшкин, друг, мне говорили: ты уже немало знакомых дам выдал замуж за своих офицеров.

— На пальцах двух рук и правой ноги пересчитать! — отвечаю не без гордости, глядя Бэле прямо в алый рот. — И ни одна парочка не развелась: складывал навек!

— Ну, говорю тебе! — просиял Пон. — Товарищ Бодряшкин — премудрый змий… в смысле, холостяк, кандидатура душеведческих наук, в дамах много понимает. Умоляю, друг, найди для Бэлы жениха! Чтобы замуж без прелюдий, как в омут. — Тут Пон махнул рукой на молочную дымку, затянувшую трясинки, — с отчаяния, наверное, махнул. — Я тоже не раз замуж выдавал, но здесь не тот случай… Я тебе к волчьим комиссионным прибавлю сватовские. Мне, видишь, — край: Бэла, покажи!

Тут — мамынька родная, кем б ты ни была! — Бэла из-за спины выводит руку, в ней зажат армейский к «калашу» штык-нож. В тусклом блеске лезвия с канавкой чувствую жажду крови подкачавшего сильно кавалера. Приятно бывает видеть даму в угрозной позе! Любовницу не доводи! Я как утвердился в перспективах с Нюрой, так к Понарошку и мужчинам в целом сильно подобрел. С Поном всё ясно — возраст, не справляется больше с молодыми, и кризис не заставил ждать: одна подруга на раз-два отравила мухомором, дабы, наконец, отстал, другая прирежет штык-ножом, если он сейчас без достойной смены кавалера рискнёт от неё отстать…

Да, быть любовницей очень интересно: любовь с обременением, общественное мненье, необузданная ревность, покушенье, суд…

— Бэла! — говорю «отцовским» тоном своего Патрона. — Ты согласна оставить товарища Понарошку навсегда, перейти в мою юрисдикцию и вообще? — И с усилием выкручиваю приёмчиком нож из кисти опешившей немножко дамы. — Ты готова, как на Кавказе, выйти замуж и жить, с кем благородный отец прикажет? 

Обезоруженная Бэла на мгновенье растерялась, отшатнулась, облизав, как взволнованная кошка, верхнюю губу. В тот миг, наверное, Пон и разглядел всю плотоядность рта любовницы-подруги: прочёл свой приговор на Бэлином лице.   

— Давно готова! — опять шагает к нам гордая особа, уже с некоторым презрением на бывшего папика взглянув.

Бэла с пурпурным ртом — моя! В смысле, моя как подопечная, да ещё какая! Тогда отставленному отцу семейства объясняю:

— К Бэле больше не лезьте, не тот случай, а то вас не штык-ножом, так из «макарова» мой офицер-жених в нощи вольнёт. Договорились?!

Пон отлепляет спину от ствола, окидывает всю в камуфляже Бэлу с ног до головы с выразительной остановкой на утраченный отныне алый рот, вздыхает как старая больная лошадь и шлёпает подбородком по груди. То-то, жизнь она дороже! Бедняга, вижу, страшно огорчён: отводит глаза долу и не ревёт едва. Разрыв сразу с двумя симпатиями указует: оборвался длительный шикарнейший этап в его умело обустроенной гаремной жизни. Но, чаю, остались ещё у Пона подруги четыре-три — есть до срока полного бессилья миловаться с кем.  

Тут, заканчивая сцену, из-под корней осины раздаётся многоголосый громкий шип. Верно, устали слушать нас гадюки иль ужи, клубком свившись для перезимовки в сухом месте. Пора будить товарища Смольного и трогаться на скит…

Пока сворачиваем лагерь, Бэла при каждом удобном случае подбивается с вопросами ко мне: «А вы член охотничьего клуба в Блядуново?», «Мне надо такого мужчину, чтобы он обо мне ничего не знал», «И чтобы моё начальство ничего не знало», «Имел уважаемую в обществе профессию, понравился внешне, и высокий!», «А когда вы его найдёте?»

— Не сегодня-завтра.     

— Как сегодня?! А где здесь?.. Вы же не себя имеете в виду? У вас, Онфим Лупсидрыч, как я поняла, есть… та наркодилерша в Потёмках.

— Конечно не себя! Она не дилерша, а жертва семейных обстоятельств, точь как ты. — Тут не удержался и в последний раз всмотрелся на запоминанье в кровавый Бэлин рот. Такую эротичную княжну на гибельном болоте, как ту из мукомольного техникума Блондину, мне теперь не забыть вовек! — Твоему жениху, по определению, Жабье должно быть по колено! Может, и сегодня: витает одна мысль… Ты мне веришь?

— Да!

— Тогда отставить допрос! На Жабьем творятся чудеса. Как объявила, так и будь готова! Клюковки до оскомины поешь, ягодой натри губы — первое впечатление важно. А в зеркальце больше не смотрись. Ты же на охоте!

— Чьё впечатление?.. У меня голова дурит…

— Дым костра с водкой задурили. Это с непривычки, через час пройдёт…

Вот вам, опасливый читатель мой, преимущество квадратной головы: её всякая дуриловка только лишний раз взбодрит!

Тогда, приободрённый, смотрю на компас, Понарошку — на свой супернавигатор: на обоих по-прежнему «абзац». Нюра меня предупреждала: сейчас над болотом что-то происходит, должно случиться нечто! Что только означает её «над»? Почему не «в»? В Жабьем, я понимаю, есть опасность утонуть, а над болотом — что? В космос, может быть, слетать?! Бодряшкин ко всему всегда готов, главное, получить хотя бы эскизный приказ начальства. «Должно что-то случиться…» Ну и хорошо! Будет космо-болотный материал для мемуара, на японский его тогда наверное переведут. В Японии и болот-то нет: как сам бывал — не видел ни одного. Эх, где моя ни пропадала! Надо собраться, а то с одного задания…