«Кутя-прокурор и Анна». Вставная новелла из романа С.С. Лихачева «Свежий мемуар на злобу дня»

Товарищ Бодряшкин за работой: являет миру насельников болот

Если бы художник Перов из нашей группы изобразил «Охотников на привале», вышло бы не то. Настоящий охотник среди нас один — это Понарошку. Васяту Смольного, подстрекателя стрельбы по волку, охотником считать категорически нельзя — у него сегодня целеполагание другое. Я сам — охотник в прошлом: только когда служил погранцом в тайге Дальнего Востока и стрелял по китайским браконьерам — они промышляли наших уссурийских тигров, бурых медведей, соболей и вообще. Бэла не в счёт, ни разу в жизни не стреляла: дал ей ружьё, приказал стрелять в пенёк, она долго целилась и шмальнула по верхам берёз. С кого Перову охотничий привал писать? Значит, мне остаётся попробовать заинтересовать вас, диетический читатель мой, не столько красочным описанием привала со вкушением дичи, сколько диалогами охотников, поддавших водки, и новою интригой. Она связана с охотой, только не на умного волка и глупую птицу — на людей! 

Охотничья похлёбка из дичи — величавое завершение русской охоты. Пока я обследовал тригопункт и на деревьях топорил зарубки, пока Бэла вертела в руках охотничий нож и выразительно смотрела то на него, то на широкую спину Понарошку, пока Васята Смольный оборудовал балаганчик на случай вероятного дождя: нарубил лапник, две солдатские плащ-палатки постелил на них, а одну — навесил как скат на шесты сверху, Понарошку обустроил очаг и запалил костёр, повесил закопчённый любимый свой охотничий котёл, налил в него родниковой воды, ощипал и выпотрошил «припадочного» косача, бросив потроха запрыгавшей от радости собаке, опалил тушку над костром, разрезал её на восемь частей и опустил куски в кипящую водицу. Теперь сияющий весь в предвкушенье собственного блюда Понарошку — в строгой очерёдности! — бросает в котёл крупно порезанные картошечку и нантскую морковь, пару больших луковиц, крымскую морскую соль, чесночок, горошком чёрный перчик, лавровый лист, грузинскую приправу к горячим блюдам, а в самом конце сыпет одну столовую ложку сахара и вливает мерзавчик водки — похлёбка готова ко столу!

Разливает младший по званию — Васята Смольный. Бэла по определению не пьёт, но «теперь она охотница, из ружья стреляла!», а посему втыкает в землю нож и подставляет кружку — сверкает вызов в антрацитовых бликах её глаз!

— С полем! — провозглашает Понарошку тост.

Обожаю я вот так, запросто, сидя у костерка на берегу озера, а хоть и на болоте, под водочку и чревопитательную с дымком охотничью похлёбку, поговорить неспешно о загнивающем вновь капитализме, о внеземных цивилизациях, античных приключениях, болотных мумиях, о бабах… На сей раз, увы, о бабах при Бэле вольным стилем не поговоришь. Мужчины опрокинули по полкружки, Бэла, как перед расстрелом у стены, зажмурившись, сделала глотка четыре, шумно выдохнула и через силу всем нам улыбнулась: принимайте меня, обновлённую, какая есть! Потом набросились все на похлёбку. Вкус — одуреть! Внутри сразу потеплело, разлилось…

После третьей я ко всему миру заметно подобрел, зато сцепился Смольный с Понарошку. Началось с того, что Пон заикнулся: мол, инструктор райкома по сельскому хозяйству — даже и до второго секретаря дорос! — а собрал к костру не те дрова: половину веток пришлось откинуть — они сосновые и еловые, смолят котёл, а дым от них придаёт похлёбке вкус хвои. «И сам ты смольный!» Нужно было собирать ивовые, берёзовые, тополиные и ольховые дрова.

— Особенно вкусен дым от ивовых дров, от вербы, — поучает виноватого охотник. Для закрепления на практике, Пон протыкает шампуром дымящий в костре стволик вербы и суёт Смольному под нос. — Нюхай, запомни запах! Тоже мне, колхозник!

— А я не разделяю мнение о безусловной пользе болот, — резко отвечает Смольный, будто ждал. — Только представить, какое раньше здесь было озеро — четыреста-пятьсот квадратных километров. Целое водохранилище! Под натиском ваших проклятых болот усыхают леса, древостои с годами редеют, прирост ничтожный, запас древесины падает, кроны у деревьев изрежены, стволы корявые, покрыты лишайником, сосенки чахлые, кривые, берёзки-карлики по пояс… — мусор, а не лес. Стояла корабельная роща, потом грунтовые воды поднялись, в рост пошли болотные осоки, дренажные канавы вовремя не прорыли, корни в воде не дышат, на ослабевшие сосны напали усачи и короеды, корневые гнили, трутовики, деревья стали падать, тогда заполз кукушкин лен, и, наконец, сфагнум — и всё, строевого леса нет. Из-за болот теряются потенциальные водные или сельскохозяйственные угодья — измеримый убыток народному хозяйству! Восстановление лесных площадей за счёт мелиорации у нас нерентабельно. А что взамен — корзинка клюквы старушке на кисель хлебать, кислород, который задарма весь улетит в заграницу?  

— Да, взамен кислород, очищение атмосферы, снижение парникового эффекта, кубокилометры пресной воды про запас, — огрызается Пон. — Россия главный карбоновый и кислородный поставщик остального мира…

— Ещё скажите кредитор! — перебивает начальника разошедшийся Васята. — Это, простите, не поставки, а подарки! Россия платит за всё, что берёт от остального мира, а нам не платят за кислород и связанный из атмосферы углерод. Будь на нашем месте Израиль, уже давно разорался на весь белый свет и принудил «цивилизованный мир» платить ему за свежий воздух. Стоимость одной тонны связанного углерода оценена минимум в десять, а то пятнадцать долларов США. Почему же имея миллионы квадратных километров лесных и водно-болотных экосистем Россия не рассматривает их продукцию в качестве выгодного возобновляемого товара? Стратегические ресурсы девственной природы — это наша козырная экологическая и геополитическая карта, но у нас даже не ведутся исследования, сколько гектаров леса, озёр и болот связывают одну тонну углерода. 

— Значит пока не доросли, — с примирением отражает Понарошку. — У нас само слово «болото» уже пугает что кремлёвского начальника, что непроймёнского обывателя: сразу представляются им непроходимая трясина, сырость, пузыри вонючего сероводорода из-под ног, тучи комаров, мошки…

— И фильм «А зори тут тихие», — вставляю я для политической окраски спора.

— А болота, особенно верховые, — продолжает любимую тему на подъёме Пон, — это разнообразные, необычайно красивые, подчас космические ландшафты, приют для редких птиц, зверей, насекомых. Роль болот в экологическом балансе планеты недооценена сто раз. Всё бы вам, Смольный, только польза на карман…

— Доход! Торфяной воск в промышленности — нарасхват! В лаках, электроизоляции, карандашном производстве, реставрации картин, восковых фигурах. Пропиточный материал для дерева и бумаги, формовочная масса… Два года уговариваю вас поставить в Потёмках цех. Торфа под нашими ногами — слой двенадцать метров!

— У заболоченных земель есть несравнимые свойства: своеобразная дикая красота в сочетании с безлюдностью. А тебе подай только связанный углерод, воск! А ощущение уединенности среди природы? А чувство прекрасного при созерцании болотных красот — это для человеческой души чего-то стоит? Ну, давай изуродуем Жабье торфоразработками, новыми фашинниками, «пионерками», сплошными вырубками, давай нароем каналов, насыплем земляные оградительные дамбы, перемычки, положим трубы-регуляторы на речках и протоках, установим шандоры и заглушки, проведём для школьников экологические тропы… Ещё утопим очередную дюжину экскаваторов, тракторов и лесовозов вместе с людьми. Подсохший лес начнёт гореть, огонь уйдёт в торф, он будет тлеть круглый год, а по розе ветров дым летит на Непроймёнск. И так по полгода в темноте сидим, а тут ещё с Жабьего подвалит смог. У нас не Подмосковье, быстро не затушишь: дорог нет — одни волчьи тропы. Да мне голову снесут, забудут про твои доходы с воска! Зверьё разбежится, птица улетит, клюквы не станет, наше охотхозяйство — ещё не окупилось — разорится. Для чего мы вкладывались в организацию глуши? На Жабьем торф пять лет как не горит — уже наша заслуга! В Европе, в тесноте, осушать болота начали в Средние века, а теперь пытаются их восстановить, чтобы использовать как «кислородные заповедники». В Германии уже проводятся опыты по регенерации болот, проекты субсидирует федеральное правительство. Торфяные болота сегодня восстанавливают в тесной Европе! Ещё болота их учёными мыслятся и как заповедники животного и растительного сообществ. 

— Чего же они у нас готовые болота в аренду не берут?! Вы ещё тот экономист! Подсунули мне негра-бездельника, наркомана, он с сентября по май из-за климата болеет. Держит место, а дохода нет. Да ну!..

Товарищ Смольный, вижу, не на шутку разъярился. Начальник и подчинённый выпили, как положено на русской охоте, и разругались в пух и прах на почве перспектив развития хозяйства и вообще. А под рукой оружие — чревато! Надо собраться, а то с одного задания случайно подстреленным вернулся!

— При Советах совхозное отделение «Потёмки» давало четыре-пять тысяч тонн поздней капусты и моркови. Целый железнодорожный состав гнали на Москву. Сегодня гоним ноль и в закрома района нечего сложить! Потёмки с луговой землёй, с лесом и Жабьим от нас ушли, угодья в Гнилом наполовину ушли к кулакам — на каких землях хозяйствовать, с кем создавать трудовой коллектив? С больным негром, с кулаком Баландой, с одноруким дедом Сижу-Куру? Раньше за такую работу я бы коммуниста — смотрит Васята на своего начальника в упор — из партии пинком! Пусть ваш Цербер — мечет уже взгляд на Бэлу — копает и на меня, как в Блядуново нарыла на председателя Копашню, я не боюсь уйти, противно оставаться в пособниках у либералов!  

— Какой я вам либерал?! — взвивается Понарошку выше пламени костра. — А ты болтуна не слушай, — обращается он к потемневшей от гнева Бэле. — Выпил, понесло, пройдёт…

— По факту служите либералам! Встречай теперь вашего недогоняющего президента… Кому он здесь на болотах нужен!

— С паршивой овцы хоть шерсти клок. После визита хозяйству останется дорога, трактора, зерно…

— Значит, не достанутся другим! А зачем, господин министр сельского хозяйства, зачем, спрошу, нам на болотах тяжёлые трактора? Их подогнали единственно, чтобы кремлёвских лохов поразить размерами и свежей краской — всё! Придётся их мне на что-то полезное менять, а это лишние расходы. Вы, министр, разучились мыслить по-государственному! Вся ваша, больших начальников, работа — авральное затыкание дыр!  

— Отставить! — вступаю резко как командир отряда. Нажрались — и понеслось резать правду-матку! — Ещё перестреляйте друг друга на болоте! Самое подходящее местечко! В Германии и болот-то нет, как сам бывал — не видел ни одного. Даже негде безвозвратно сгинуть. Мужчинам спать сорок пять минут! Бэла — дневальная по кухне: посуду — мхом — надрать до блеска!

Ляпнул про Германию совсем некстати, зато обернулось как!

— Из числа сгинувших на Жабьем, — вдруг резко остывая, говорит Пон, — один человек таки вернулся — это случилось ещё при царях. Примерно через двенадцать лет как пропал…

— Двенадцать?! — вскрикивает Васята Смольный, тоже резко отлагаясь от авральных дыр. — И Тройкин с Кутей-прокурором пропали, считай, двенадцать лет назад!

— Только вернувшегося никто уже не помнил, — продолжает Пон. — Его родные и знакомые отошли в иной мир. Возвращенец… даже скорей пришелец рассказывал какие-то небылицы, все сочли его сумасшедшим, и он доживал в окружении непонимания, насмешек. Уже в позднесоветские времена кто-то из учёных предположил: через Жабье проходит коридор времени — через него люди попадают в прошлое или будущее, поэтому они на болоте и исчезают, но и могут возвратиться.     

— Так это от залежей железа помехи у компаса и телевизора? — задаёт Васята Смольный самый глупый за полдня вопрос.

— Сроем торф, а под ним разработаем Жабью магнитную аномалию… — пытается острить Понарошку.  

Но Васята Смольный весь в своих мыслях:

— Кутя-прокурор рассказывал о феномене «скручивания» линий напряжённости магнитного поля над Жабьими трясинками…  

— Очень может быть, — бормочет Понарошку, зевая и укладываясь на плащ-палатку. — Аномалий на Жабьем много. Есть урочища с гигантизмом растений: папоротник достигает высоты человеческого роста, клюква — с вишню, и на высоких местах встречаются осиновые рощицы с диаметром стволов в два обхвата. И волки наши крупнее тамбовских… Ты лучше расскажи о Куте-прокуроре и его невесте, я пока вздремну…

— Не успела она стать невестой…

Васята Смольный вопросительно смотрит сначала на меня, потом — на дравшую посуду Бэлу. Я киваю, а княжна с видимым волненьем задаёт:

— А у них любовь была настоящая взаимная, не как в романе… у Печорина и Бэлы?

— Ещё какая настоящая! — воодушевляется Васята Смольный, разливая по последней. — Трагическая — да, но завидная, хоть новый роман пиши! О моей дочуре такого не напишешь…

— Тогда и мне! — Княжна подставляет на розлив свою потемневшую от времени алюминиевую кружку. — Где её взять — настоящую, пусть бы и кончилась как с лермонтовской Бэлой…

— За большую взаимную любовь! — провозглашаю я бодро, имея в виду себя и Нюру. — Последнюю — до дна!

— За большую! — повторяет товарищ Смольный. — Хоть кому-то с любовью повезло!

— За взаимную… — шепчет княжна и неожиданно, зажмурив глаза, большими глотками пьёт до дна.

У товарища Смольного язык хорошо смазан и крепко подвешен, только не на предмет животрепещущего рассказа о большой чистой любви, коей при либералах в природе России и не осталось вроде бы уже. Потому, невинный читатель мой, радея о живописности картины, я, как художник душещипательного слова и дабы не вносить разностилье в мемуар, передаю рассказ товарища Смольного чисто от себя — в ярких художественных образах по форме и с небольшими собственными домыслами по существу. Можете даже считать, что Бэла слышала сию новеллу не из уст второго секретаря райкома, сильно расстроенного очередным браком своей дочки, а от меня, вашего путеводителя по новейшей энциклопедии русской жизни.   

Итак, Кутя-прокурор — коренной непроймёнец из простой семьи рабочей. Сам высокий, крепкий, мастеровитый, умный, занимался на каноэ греблей. Ребёнком — за преданность семье — домашние звали его Кутёнком, но когда пошёл в десятый класс, вымахал за 190 сантиметров ростом, языки уже не поворачивались звать так — и он стал Кутей. В тот год его маму сбил на перекрёстке пьяный областного начальника сынок, гнавший на красный свет на папиной служебной «Волге». Мать Кути упокоилась не сразу, промучилась месяцы в больницах, но всё же умерла. Прокуратура отмазала убивца от тюрьмы. Кутя порывался мстить, верные друзья-спортсмены брались помочь, вёслами забить, тело — в мешок с двумя кирпичами и утопить в реке, но отец упросил этого не делать: мол, против номенклатуры не попрёшь, лучше, сын, сам выучись на прокурора и верши по справедливости дела. «Какая такая номенклатура? Где в уголовном кодексе СССР слово «номенклатура» написано хоть раз?» В это время Куте исполнилось восемнадцать лет и его забрали в армию подальше от греха. Отец остался на жилье один, переживал смерть супруги, и — полгода не прошло — как слёг и в одночасье умер. Кутя в воинской своей части получил отпуск по личным обстоятельствам и похоронил отца рядом с матерью на кладбище «Шестой тупик». В смутной ненависти к номенклатуре у Кути появился второй личный мотив. Смерть отца окончательно укрепила Кутю в решении стать прокурором, дабы вершить дела по «Русской правде» Ярослава Мудрого, а не в пользу номенклатуры, всякого начальства и толстых кошельков.    

В конце восьмидесятых, отслужив в армии, Кутя поступил в Непроймёнский госуниверситет, на юрфак. В универе он сразу заявил: хочу быть справедливым прокурором. Так он стал для всех Кутей-прокурором. Девушки вились вокруг него поодиночке или хороводом. Иные нимфы бросались на шею, другие угрожали наложить на себя руки, отвергнутые — шантажировали, писали жалобы и анонимки в комитет комсомола и вообще. Но Кутю юбки интересовали мало. Его захватили мировоззренческие вопросы без ответов, особливо теория коммунизма на текущий момент. Кутя, как все здравомыслящие непроймёнцы, уже в восьмидесятые понимал: со строительством коммунизма в СССР случилась большая закавыка! И он стремился разобраться, определить ошибки и, возможно, создать новую теорию коммунизма, в коем пьяные сынки начальников на перекрёстках не давят безнаказанно людей. А если всё же давят, значит, при коммунизме для уголовников должны остаться тюрьмы? Так от ненаказанного преступления до идеи коммунизма в голове Кути протянулась логическая цепь.   

Беспартийных прокуроров в то время не бывало. Посему Кутя, ещё студентом старших курсов, вступил в КПСС. Ему, на условиях, что распределится в Скукожильскую прокуратуру, рекомендацию товарищ Смольный дал.

Ещё учась в университете, как кандидат в члены КПСС, Кутя должен был регулярно ходить в райком партии на ежемесячный «партийно-хозяйственный актив». Занятие прескучное, если бы не Бобоша Тройкин, второй секретарь обкома партии Непроймёнской стороны. Когда товарищ Тройкин приходил с лекцией на актив, зал переставал дремать или читать книжки на коленях за спинами впереди сидящих, а, замерев, слушал самую настоящую крамолу! После лекции, в фойе, слушатели качали головами и за кружкой пива с рыбкой спорили, когда Тройкина выгонят из партии, посадят и вообще. Однажды Кутя попал на лекцию о номенклатуре. Тройкин был в ударе:

— Номенклатура — не чиновничество, а правящий класс! — заявил Тройкин, в лучших традициях секретарей, грохнув по трибунке кулачищем. — Новый властный класс эпохи социализма! Социалистическая революция создала в рамках монопольно правящей партии привилегированный слой советского общества. При царизме властвовали классы дворянство и буржуазия. Советская номенклатура, партократия — очень узкая прослойка: всего несколько тысяч человек, в сотни раз меньше, чем было дворян и буржуа, но целый властный класс! В трудах Маркса и Ленина не предсказан реально правящий советским государством класс, поэтому марксизм-ленинизм в нынешнем виде бесспорно устарел. Номенклатура пишет законы для советского народа, а сама живёт по классовым понятиям. Она погубит СССР!  

«Так вот почему номенклатурного сынка не посадили! — сообразил Кутя. — «Понятия» распространяются и на семьи номенклатурных работников».

Номенклатура, как класс, продолжал Бобоша Тройкин, тщательно маскирует подлинные властные отношения в советском обществе. Господство каждого класса всегда было властью меньшинства над большинством. Власть номенклатуры обеспечивается узаконенным насилием и угрозой его применения, поощрениями и наказаниями, идеологическим дурманом и невозможностью для народа свободного выбора себе начальства. Будь у нас сегодня капитализм, попы всех конфессий визжали бы с амвонов: «Власть — от бога!» Если власть дворянства маскировали под освящённую Богом власть царя и тех, кому он делегировал её, то советская номенклатура маскируется куда как изощрённей: она попросту скрывает своё существование, мимикрирует под обычный аппарат управления, какой в каждом государстве есть. Номенклатура технически началась со сталинского списка лиц, кои от имени общества профессионально занимаются управлением, выполняют организаторские функции в производстве и во всех других общественной жизни сферах. Эти люди в 1930-е годы научились властвовать и перегрызли глотки ленинской гвардии, узурпировали невыборную власть. Советская номенклатура отгородилась от народа и от всего мира, а внутри себя воздвигла иерархию социальных барьеров и чинов. Список номенклатуры — сверхсекретный документ. Для капиталистического общества основа классового деления — это собственность. Для советской правящей номенклатуры — это политическая власть. Буржуазия владеет экономикой, финансами и через них влияет на политику. Советская же номенклатура от захвата государственной власти идёт к господству в сфере социалистического производства. Буржуазия — класс имущий, а потому господствующий. Номенклатура — класс господствующий, а потому имущий. Каждый номенклатурщик-партократ имеет свой отведённый ему властвования участок. В номенклатурной среде, подле правительственной «вертушки», даже особенная атмосфера с воздухом безраздельной власти. Пресытиться можно всем: друзьями-подругами, имуществом, едой, питьём, искусством, но не властью. Главная психологическая черта номенклатурщика — карьеризм. Это и негласный критерий подбора номенклатурных кадров из «групп резерва», из «обоймы». Там собирались люди с пристальным отношением к своей биографии и благоволением начальства, а лучше — родством с последним. Женитьба на дочке номенклатурщика или роман с номенклатурной дамой — верный путь во властный класс времён развитого социализма. «Ну как не порадеть родному человечку» — эта грибоедовская бытовая формула укладывается в мафиозную идеологию номенклатуры: вокруг должны быть только свои.      

Кто-то из молодых слушателей, смущаясь, попросил товарища Тройкина рассказать об особенностях номенклатурных браков.

В СССР, ответил Бобоша Тройкин, постель — единственное место, куда не влезло государство. Кроме номенклатурного, конечно, брака. Он выгоден и мужу, и жене. В номенклатурном браке семья строится традиционно-буржуазно: муж-номенклатурщик работает, обеспечивает семью, женщина ведёт детей и дом. Деток учат языкам, этикету, музыке, большому теннису, фигурному катанию и танцам, возят на курорты, зачисляют в лучшие школы в центре города, «поступают» в престижные вузы, где они общаются строго с выходцами из «хороших семей» таких же. Муж-номенклатурщик знает: развод может ему карьеры стоить. Даже скоропалительный развод его дочки может отразиться на карьерном росте. «Дурной пример подаёшь! Дочку неправильно воспитал, как же ты партию собираешься воспитывать?» По-настоящему вопиющей считается ситуация, когда в номенклатурной семье дочка-школьница «принесла в подоле». Хотя в номенклатурных семьях культивируется «крепость» и «верность на всю жизнь», гулять на стороне не возбраняется, но чтобы тихо: без скандалов, беременностей, анонимок в партком и КГБ. Институт брака в СССР расползается по швам, а номенклатурный брак пока что держится — есть за что держаться. Если девушка приезжая, например, студентка или — тем более — лимитчица, а юноша происходит из «хорошей семьи» столичной, номенклатурное окружение сочувствует жениху: «Поймала всё-таки…»   

Для Кути, мечтающего об обновлённом коммунизме, всё что буржуазно — неприемлемо от и до. «Никогда не женюсь на дочке номенклатурщика!» — думал Кутя, вспоминая убиенных родителей своих.

Позже товарищ Смольный познакомил Кутю-прокурора с Тройкиным лично.   

На летнюю практику Кутю направили в прокуратуру Скукожильского района. Прокурор находился в отпуске, первый секретарь райкома партии — тоже. В обеих структурах расслабленность царила, а тут ЧП — пропал уважаемый в районе человек, коммунист. Родственники подозревали убийство, энергичная родня требовала от райкома партии на следствие нажать. В райкоме товарищу Смольному поручили контроль за делом. В прокуратуре же дело отписали новенькому следователю-практиканту — пусть поломается на «висяке». Так впервые сошлись интересы товарища Смольного и Кути-прокурора. Уже к позднему вечеру того дня, как Кутя принял дело, он позвонил Смольному и доложил:    

— Я нашёл свидетелей. Машину с пропавшим в последний раз видели в Гнилом. Она шла по полевой дороге в направлении Потёмок. Вероятно, двигалась на лесопилку, предположительно, чтобы купить сосновый сруб и осиновую доску для дома и бани. Пропавший без вести накануне со сберкнижки снял деньги. На лесопилке, я звонил, утверждают: покупателя не видели. Завтра утром еду в Потёмки с нарядом милиции и бригадой криминалистов. Вы со мной?

Утром правоохранительно-партийный десант прибыл в посёлок лесорубов. Кутя-прокурор и участковый опросили потёмкинцев и приезжих. Среди последних оказалась научная экспедиция зоологов МГУ: они приезжали в Потёмки уже много лет, в любой сезон, изучать волчью стаю на Жабьем болоте. Возглавлял экспедицию профессор. Оказалось, такой долговечной стаи волков больше в мире нет: ей более трёхсот лет.  

Летом профессор брал с собой племянницу Анну, школьницу старших классов. На неё-то Кутя-прокурор и товарищ Смольный наткнулись в одном из домов, где экспедиция расположилась. Худощавая среднего роста точёная блондинка с большими приветливыми серыми глазами, тихая и улыбчивая, гладенькая длинноволосая русалочка, «с лицом не то чтобы очень красивым, но заключавшим в себе тайну нравиться без красоты и до страсти привлекать к себе», как писал Фёдор-наш-Достоевский о девице Варваре Ардалионовне в романе «Идиот». Как увидишь Анну такую — помирать неохота! Только на немеряных скукожильских просторах девушка-москвичка выглядела как девочка совсем. А особливую странность облику Анны придавала золотая подвеска на её груди: изящная сказочная русалка с половину мужской ладони величиной на красивой цепочке висела на шее девушки, играла в лучах солнца чешуйками хвоста.

Впервые услышав имя избранницы Кути-прокурора, я, как классик современной русской литературы, насторожился ещё как! Из всех женских имён у нас самое подходящее для несчастной любви имя — Анна. Толстовская Каренина, чеховская Сергеевна, есенинская Снегина… Увы нам, знающим толк в женщинах холостякам: Анны во возлюбленных долго не живут. Кто всю жизнь прожил без своей Анны, тот меня поймёт.   

Товарищ Смольный отметил по себя: Кутя-прокурор, заполняя «шапку» опросного листа, обрадовался, что Анне оказалось уже полных семнадцать лет. Она собирается поступать в Суриковский институт, хочет стать художницей-флористкой. А в Потёмках сейчас рисует травы, насекомых, птиц — для творческого конкурса перед поступленьем. Пишет акварелью. Выходит прозрачно, воздушно, нежно. Говорит: с удовольствием написала бы и волка, но дядя на Жабье болото её с собою не берёт: «Это скучно и опасно». Сам ходит туда со своими аспирантами в сопровождении егеря с ружьём — мало ли чего. Посреди топи учёным нужно выискивать следы, у волчьих троп подолгу лежать в засаде или, как снайперам, сидеть в оборудованных лабазах, переносных засидках на деревьях, оборудованных так, дабы зверей сфотографировать или на киноплёнку снять. В стае сейчас тридцать восемь особей, включая кутят; у волков три логова: одно постоянное, зимнее, другие временные, сезонные. Охотиться бригадами уходят за тридцать–сорок километров от Жабьего подальше.   

Товарищ Смольный сразу углядел в Анне-русалке классового некогда врага — дворянку. Девушка склонна к тихим созерцательным занятиям — и всё. Окончательно уходящий дворянский тип: то внезапно кровь пойдёт из носа, то побледнеет, как бумага, и вообще всё в ней не то! Мороки с такой не оберёшься, а как работник — никакой. Ну не считать же рисованье акварелью за работу!  

Как в ту пору инструктор по сельскому хозяйству, товарищ Смольный страшно про себя негодовал: в районе уборка на носу, а стажёр прокуратуры любезничает с московскою девицей! Ещё и зачем-то просит показать, где и как она пишет натуру. «На берегу озера пишу, у дороги на лесопилку, идёмте, покажу!»

Вышли на берег озера. Большие стрекозы в изрядном числе над озером и над головами со свистом и хрустом крыльев летали, друг с другом не сшибаяся едва. На берегу для художницы оборудован навес из досок, большие — из местной столярной мастерской — осиновые некрашеные столы, на них аккуратно разложены приспособления для рисованья. «А сейчас над чем работаете?», — интересуется Кутя-прокурор, во все глаза уставившись на Анну. Товарищ Смольный опять взвился про себя: «В районе, возможно, труп, а следак кокетничает на работе!»  

Анна от такого внимания следователя прокуратуры немножечко порозовела даже. Она, ни капли не смущаясь, стояла совсем близко к Куте, смотрела на него снизу вверх, улыбалась и, как казалось Смольному, молола сущий вздор. Мол, в Москве наслушалась от дяди о Жабьем болоте и несыти Ночной, о самой большой в СССР и суровой волчьей стае, о Русалочьем озере с чистейшею водой, поющим камышом и розовым туманом — и до страсти захотелось ей написать русалку, стрекоз и розовый туман. Она верит в существование русалок! Сидела на берегу, сторожила, а пока русалка не являлась, рисовала камыш, траву, цветы, ягоды, всяких насекомых, лягушек и ужей. С несвойственной тоненьким блондинкам самоиронией рассказала: одна особа из клана Ротшильдов рисовала блох и издала научную монографию «Блохи Англии», а она, как «наш ответ Чемберлену», задумала нарисовать и издать красочный каталог «Стрекозы СССР».  

Товарищ Смольный досадовал на Кутю-прокурора: тратит время на опрос глупенькой девицы! Или в нём тетерев-секач затоковал?! Тогда отозвал стажёра в сторонку и, как наставник, попробовал внушение сделать.

— Нужно расположить свидетельницу к себе! — отрезал Кутя-прокурор. — У художников острый выборочный взгляд на людей и предметы: Анна, если даже мельком видела фигуранта дела, должна запомнить внешние детали. Дьявол преступности — в деталях!

И стажёр обратился к девушке по существу: два дня тому назад видела ли она в посёлке постороннего мужчину?       

— Увидь русалку, я бы запомнила, — немножко даже удивившись на вопрос, ответила девушка, и улыбнулась. — Или красивое «голубое коромысло».

— «Голубое коромысло?..» — как эхо отозвался Кутя-прокурор, пытаясь постичь сказанного смысл.

Девушка охотно прояснила: самая красивая и крупная местная стрекоза — голубое коромысло, Aeshna juncea. Из большого, в четверть стола, альбома Анна вытянула лист с рисунком. Смольный тоже подсунулся «на посмотреть» — и оторопел. Большая с прозрачными крыльями стрекоза с расправленными крыльями в воздухе будто висела. Её длинное брюшко и спинка были в дымчато-голубом окрасе, а из глубины тысяч фасеток больших сферических глаз струились разноцветные лучи. Анна поиграла листом, наклоняя его относительно солнечного света, и сияние, исходящее из глаз голубого коромысла, переливаясь, оживило рисунок стрекозы.

— Сейчас рисую живых стрекоз, — с нескрываемой авторской гордостью пропела девушка. — У мёртвой стрекозы глаза «тухнут». В художественном рисовании насекомых самое трудное дело — передать цвет глаз живой стрекозы.

— Трудное?.. — с нарочитым сомнение брякнул Смольный.

— Самое трудное в мире, — ответила Анна и улыбнулась Куте-прокурору.

— Вы сейчас делаете самое трудное дело в мире?! — отозвался тот.

— Да! И у меня скоро получится, на бумаге уже получилось. Теперь хочу попробовать писать французской акварелью на итальянском пергаменте, папа обещал достать в Европе.

— А кто у нас папа? — насторожился товарищ Смольный.

— Я точно не знаю, ответственный работник… в ЦК КПСС.

Товарищ Смольный напрягся, Кутя-прокурор нахмурился и губы сжал.

— А Скукожильский райком партии известить не потрудились, — попытался, наконец, изобразить гусара Васята Смольный. — Мы бы организовали встречу, экскурсии…

— От экскурсии на Жабье болото я бы не отказалась, — оживилась Анна.

— Сделаем! — отрапортовал товарищ Смольный. — Слово коммуниста!

Он опять взял под локоть Кутю-прокурора, отвёл в сторонку и зашептал:

— А может, пока не поздно, ну её… эту русалку. Номенклатурная семья, бабочек рисует, у самой полкило золота на шее — и это в рабочий день, в Потёмках! Какой она свидетель…

— Она свидетель, чую я! Папа и золото здесь не важны! — Кутя-прокурор вернулся к девушке и показал ей фотографию. — Этот человек пропал, возможно, утонул на Жабьем — в нём тонут каждый год, а, возможно, убит злодеями. В светлое время суток он мог пройти по дороге на лесопилку, или проехать туда на бортовой машине, потом мог вернуться пешком или на машине, гружённой досками и кругляком.    

— Это только предположение! — ввернул товарищ Смольный. — Зачем пугать нашу гостью?

Кутя-прокурор описал фигуранта дела и начал опрос под запись. Анна стала серьёзной и ответила сразу. Я была на берегу, рисовала камыш. Видела: в направлении лесопилки проехал пустой бортовой ЗИЛ с двумя мужчинами в кабине. Вслед за ним, ещё пыль не улеглась, проехал мотоцикл с коляской, в мотоцикле тоже двое мужчин — один вёл, другой сидел в коляске. Люди на мотоцикле одеты не по погоде, в капюшонах, с опущенными лицами. Почему-то мотоцикл они закрыли зелёным выцветшим брезентом, возможно, чтобы металл коляски, бензобака и крыльев не нагревались на солнце. На кочке мотоцикл подпрыгнул, брезент отвернулся, и в солнечном луче коляска блеснула лазоревым цветом, почти как голубое коромысло. «Лазоревый — мой любимый цвет, не спутаю ни с каким!» Обратно машина проехала минут через пятнадцать, в ней сидел только водитель, пассажира не было, досок в кузове — тоже. Мотоцикла Анна больше не видела.   

— Когда машина проезжала на лесопилку, где было солнце?

Анна, вспоминая, в одну руку взяла рисунок голубого коромысла, в другую — кисть, и, закрыв глаза, поводил ею в воздухе, будто рисуя, и сразу, без сомнений, указала кистью место на небе.

— Двадцать пять минут одиннадцатого, — сказал Кутя-прокурор. — Со слов жены, на нанятой машине пропавший выехал из города в восемь тридцать утра, в Потёмки как раз должен был приехать за два часа…  

Кутя-прокурор по рации немедленно дал задание милиции: найти все голубые мотоциклы в районе и по соседству и сообщить ему имена владельцев и адреса их прописки. Он сдержанно поблагодарил Анну и стал прощаться, как девушка напомнила про экскурсию на Жабье.

— Аспиранты, наверное, ухаживаю за вами… — со смущением промямлил Кутя-прокурор в ответ.

— Подозреваю, скорее через меня ухаживают за дядей. Хотя… не маленькая — на днях стукнет восемнадцать — можно поухаживать и за мной… — Она с вызовом посмотрела на стажёра. — Обещали подарить лодку, сами мастерят её в столярке. Попробую рисовать с воды.  

— Не пристают?

— У девушки есть способ отделаться от приставучего кавалера. Я научилась у самки голубого коромысла, как отделаться от самца.

— Девушка не стрекоза.

— Бывает и попрыгунья-стрекоза, помните: «лето красное пропела»… Когда самку голубого коромысла в полёте преследует назойливый самец, она выключает крылья, падает наземь и бездвижно лежит. Стрекозы реагируют только на движущуюся цель, так устроены фасетчатые глаза, неподвижную подругу на земле самец не «видит» и улетает прочь. Девушка тоже может окаменеть, смотреть насквозь, сказаться больной… уловок сотни. Показать?..

— В другой раз, мы спешим. Я ещё к вам приеду…

— На день рождения, приглашаю, — улыбнулась Анна. — С обещанным подарком — экскурсией по Жабьему болоту…

На лесопилку ни машина, ни мотоцикл не приезжали. Значит, фигурант дела пропал на участке дороги от посёлка до лесопилки — это метров шестьсот. Где-то посерёдке этого пути, по примятой траве нашли место, где грузовик развернулся. Неподалёку обнаружили боковую ненаезженную дорогу в сторону болота: на легковой по ней не проедешь, а на мотоцикле с коляской — вполне. В тот же день задержали владельца голубого мотоцикла и его сообщников. Версия Кути-прокурора подтвердилась от и до. Преступники узнали: потерпевший снял в сберкассе кругленькую сумму и намеревается купить пиломатериалы и дома сруб. Лазоревый приметный мотоцикл задрапировали и в самом диком месте между Гнилым и Потёмками съехались с грузовиком, коим управлял сообщник. Убили, ограбили, тело на мотоцикле вывезли на Жабье. По свежим следам тело убитого нашли… 

Васята Смольный торжествовал: как Кутя-прокурор, «его человек», через наивную девочку-москвичку за двое суток раскрыл убийство! Местным следакам оно представлялось «висяком». Инструктор принялся уговаривать Кутю по окончании университета распределиться в Скукожильскую прокуратуру. Нет, лучше «мы тебе дадим направление, будешь учиться от МВД или прокуратуры нашего района», стипендию будем платить, подъёмные хорошие, жильё… А для обеспечения карьерного роста рекомендацию в партию дать обещал.

Через несколько дней товарищ Смольный Куте зачем-то позвонил. В прокуратуре ответили: стажёр сейчас в морге городской больницы — фиксирует человеческие останки. «А конкретно?» — «Двух мумий откопал в торфе на Жабьем». Товарищу Смольному стало неуютно. В районе Жабьего чуднáя дочка ответственного работника ЦК КПСС с золотой русалкой на груди рисует цветочки и стрекоз, а «его стажёр» выкапывает трупы!

В тот год май, июнь, июль оказались на редкость для Скукожильска сухими. Уровень воды на Жабьем упал, местами обнажился торф, начали падать деревья, и на вывороченных корнях один местный собиратель ягод наткнулся на уходящую в воду старую пеньковую веревку, из любопытства принялся тянуть и, намучавшись, выволок из грязи рыжеволосую мумию — женский пол. Правильный советский гражданин о находке немедля сообщил «куда следует», и тотчас из райцентра явился следователь — Кутя-прокурор. Он в один день сумел организовать с совхозной фермы колёсный тракторёнок с ковшом и бортовой ГАЗон, шанцевый инструмент, лебёдку и группу «добровольцев» из Скукожильской тюрьмы, решивших заработать очки для УДО и развлечься на воле, поменяв кружку чифиря на пригоршню неспелых ещё болотных ягод. Начали ил и торф копать и в тот же день отрыли вторую мумию. Явно это было место массового утопления людей, ничем не уступающего по значению для большой науки стоянке палеолитического человека в Матерках. Поскольку оба тела имели очевидные признаки убийства, Кутя-прокурор «на время проведения следствия» объявил их подведомственными прокуратуре.      

Товарищ Смольный кинулся в больницу. Спустился в морг. В коридоре, маневрируя между пустыми каталками, инструктора настиг дезинфекции и хлороформа резкий дух. Через приоткрытую дверь в секционной комнате нашёл в халатах и фартуках две фигуры — большую и малую совсем; они склонились над секционным столом и в чёрном теле там копались. Рядом с малой фигурой стоял мольберт, столик-каталка с красками, кисточками и банками с водой. Вся эта акварель страшно не вязалась со зловонием и кафельным щербатым полом…   

— В том месте могут лежать десятки тел людей, а, возможно, и животных, — сказал Кутя-прокурор. — ДНК в мумиях, жаль, не сохраняется. Но хотя бы установим половой и возрастной состав, от чего умерли, зарисуем. Видишь, у этого горло перерезано. А первую мумию, с верёвкой на шее и с камнями на ногах, скорее всего, утопили как ведьму… Хорошо у тебя вышли шерстяное платье, и причёска, бусы!

— Причёска у ведьмы отлично сохранилась, — отозвалась Анна. — Волосы, наверное, уложены с помощью смеси растительного масла и смолы.

— Точно! Теперь сможем выполнить реконструкцию исторического костюма, узнаем: к чьей культуре принадлежал человек. По химическому анализу волос установим, какую пищу в последние годы жизни принимали эти люди, по зубам — в каком возрасте умерли. Ведь интересно?

— Ещё как! Кутя, мы с тобой сейчас патологоанатомы или судмедэксперты?

— Скорее эксперты… по брошенным телам.

— Эксперты незаконные?

— Законные! Эти тела ничьи, как брошенные в море корабли. Им, может быть, две тысячи лет. Я раскопки только сегодня начал, повезёт — мы и мамонта отроем…

— И мумию голубого коромысла?

— Она слишком хрупкая, Ань.

— У стрекоз хитиновый покров, а хитин не гниёт. Если осторожненько копать…

— Теоретически, можем и стрекозу откопать. Нужно целенаправленно искать.

— Всякий утопленник на Жабьем превращается в мумию? Куть, расскажи!

— Да, через тысячу лет. В ржавых трясинках анаэробная среда, в торф не проникает кислород. Торфяные болота — идеальная среда для сохранности мумий. Гумусовая кислота — это продукт разложения мха сфагнума — способствует естественному бальзамированию тел. Кислóты убивают гнилостных бактерий и дубят мягкие ткани, плюс холодный климат — и получи мумификацию тел. Признаки мумификации патологоанатом нашёл уже в том убитом и утопленном, которого мы с тобой нашли.

— Три тела достали из Жабьего — и все убиты!

— Римский историк Тацит о древних германцах писал: «Предателей и перебежчиков они вешают на деревьях, трусов и оплошавших в бою, а также обесчестивших своё тело — топят в грязи и болоте, забрасывая поверх валежником». У нас тоже, может быть, в болотах хоронили людей, кто нарушил общественные законы или табу. Ещё болото издревле считалось переходным местом из мира живого в мир загробный, потому учёные не без оснований предполагают: болота служили местом жертвоприношений, убитых людей топили, чтобы они не могли восстать из мёртвых и мстить живым.

— Некрасиво, страшно…

— Да уж не голубое коромысло на солнышке рисовать, я тебя предупреждал.

— Я сама вызвалась. Ведьму же нарисовала… Какой у неё роскошный медно-красный волос! При искусственном свете так трудно краски подбирать! А если утонет русалка, она становится такой… чёрной, страшной?

 — Русалок не бывает.

— Аспиранты зовут меня русалкой. Ой, опять тошнит… Ты обещал подарок — экскурсию на Жабье. Хочу ржавые трясинки акрилом поярче написать — на розовом закате.

— На днях пойдём, только сапоги достану. Про трясинки и закат даже не заикайся — слишком опасно. Сначала в ясный день сходим на разведку, на край болота, часа на три-четыре… И, Ань, никаких «шаг вправо, шаг влево»: идти след в след за мной — топь опасна как пожар!..

Я, рассказывал нам с Бэлой Васята Смольный, окаменел точно их мумия и не знал, что делать. Кутя-прокурор формально мне не подчинялся. Пока я размышлял, в морг спустилась Малуша, молодая врачиха, заведующая хирургическим отделением в горбольнице. Она молча вытолкала меня наверх, завела в ординаторскую — «отдышаться», предложила нюхнуть спиртачку, а лучше пятьдесят миллилитров принять вовнутрь. Откупорила из шкафчика мерную колбу, налила в мензурку:

— Давайте залпом! Морг — он обычно для мёртвых, но один раз пусть будет для влюблённых. Я почти так же свою семью начинала: молодой инженер-строитель с опоры возводимого моста упал в жидкий гудрон, я его, чёрненького, собрала, на ноги поставила и через три месяца вышла замуж.

— Вы хотите сказать, они…

— Очков не надо. Сегодня мумии — скорее не научное исследование, каких отродясь не проводилось в Непроймёнской стороне, а повод встретиться наедине, сойтись. Когда мумии в морг только привезли, они друг к другу обращались на вы, а когда между первым и вторым телами вышли в парк продышаться — уже на ты. Работа в морге сближает сразу: патологоанатомам неизвестно обращение на вы.

— Она несовершеннолетняя! Её папа работает в ЦК КПСС!

— В секционной, среди покойников и мумий, какая разница влюблённым, где работает папа? Через такой запах непривычные люди могут пройти только ради самого святого. Я слышала в городе, как ваш стажёр за пару суток раскрыл резонансное убийство, зауважала, и когда он позвонил, не могла отказать. Наш патологоанатом помог им с обследованием первого тела, затем умчался в Непроймёнск — искать закрепляющие средства. Нужно зарисовать немедленно, потому что мумии на воздухе сразу начали гнить, а у нас нет нужных закрепляющих средств, да и в Непроймёнске навряд ли есть, только формалин…

Тут в ординаторскую влетели аспиранты и дядя Анны. Вернувшись с Жабьего, они узнали, что девушка уехала на милицейской машине, захватила с собой мольберт, бумагу, краски. Бросились звонить, искать…

Дядя сразу накатил:  

— Что у вас в районе творится?!

— Ваша племянница, как выдающийся художник-флорист, добровольно помогает районной прокуратуре в одном необычном, важном для советской науки, расследовании… — нашёлся товарищ Смольный. — Райком напишет благодарность! Своему брату только не рассказывайте…

— Само собой! Если брат узнает, он и меня вместе с вами в порошок сотрёт!

— Договорились! Ничего не было, благодарности не будет. Оставайтесь здесь! Я сейчас же приведу Анну — в целости и сохранности, слово коммуниста.

В секционную Смольный влетел с криком:

— Конец свидания! За вами, девушка, приехал дядя! Ни слова ему про рисунки… этих…

— «Болотных людей» называется, — сказал Кутя-прокурор, отступив от стола.

— Блестит как из железа! — воскликнул Смольный, взглянув на тело между расступившейся парочкой. — А что за пролом в голове?

— Вероятно, от смертельного удара боевого топора. Загадка: к чему тогда было резать горло от уха до уха?..

— Убийство?

— Несомненно.

— Зачем расследовать убийство, совершённое тысячу, две тысячи лет тому назад?

— Интересно! — вскрикнули одновременно Кутя с Анной.

— Это наука! — упрямо добавила девушка.

— Космос — это наука! — с азартом возразил товарищ Смольный. — Придумали в районе болотную науку!

— От космоса до болота один шаг, — спокойно возразил Кутя-прокурор. — В стороне от наших раскопок я обнаружил и сфотографировал странные ямы. Очень похоже на раскопки с применением серьёзной техники. Но дорог и фашинников рядом нет — откуда техника могла прийти? Остаётся: кто-то спустился на Жабье с неба и раскапывал место вдоль той «тропы самоубийц»…  

— Всё! Лекцию о болотных людях и пришельцах прочтёте перед хозяйственно-партийным активом района: пусть руководители и парторги расширяют кругозор. А не такой уж ваш болотный человек и страшный! Вот после пожара… — Говоря, товарищ Смольный почти насильно стянул с Анны большой светло-зелёный резиновый фартук, перчатки и халат, сметал в сумку краски и кисточки, листы чистой бумаги, но стопку готовых рисунков и начатый рисунок второго тела не тронул. Наконец сгрёб в охапку мольберт и подтолкнул им девушку к двери. — Рисунки посторонним не показывать! Под вашу, стажёр, ответственность! Анна, между прочим, несовершеннолетняя: по закону, у родителей разрешение спрашивать надо. Чему вас в институтах учат!

— Я никому не расскажу, клянусь, — обернулась в дверях Анна и со счастливою слезинкой улыбнулась Куте. — У нас теперь есть тайна…

«Малуша права: в районе начали убирать ранние овощи, а они влюбились!» Как только сей факт угнездился в товарище Смольном, он стал соображать, как от греха уберечь будущего прокурора района, каким он уже видел Кутю. И преступников, как мух, ловит, и в передовых науках волочёт. И готовый лектор! Утрём сопливые носы соседним районам! Проклятые рисунки!..

Увы, возможно, именно те рисунки сыграли роковую роль. Когда Анна тонула, перед нею могла возникнуть картина задушенной рыжеволосой ведьмы с приоткрытыми антрацитными глазами, вот впечатлительная девушка, живущая образами красоты голубого коромысла, со страха превратиться из русалки в ведьму и сошла с ума и вскоре тихо умерла…

На следующий день после несчастной экскурсии на Жабье прилетели родители Анны со «своими» врачами и бригадой следователей Генпрокуратуры СССР. Кутю сразу арестовали и отвезли в Непроймёнск, а Анну отправили в Москву.

Русалка лежала в больнице, никого не узнавала, рисовала странные вещи: стрекоз с глазами вместо крыльев, русалок похожих на болотных людей и на страшную лодку, сколоченную аспирантами в подарок ей на день рожденья. Девушка забыла про лазоревые краски. Новые рисунки — сплошь чёрная мазня, похожая на взбаламученную воду в трясинках ржавых, только с медно-оранжевым пятном. Дядя выгнал горе-плотников из аспирантуры, когда врач-психиатр в экспертном заключении написал: уродливой лодки образ мог наложиться на психику больной. Эксперт ещё не знал про болотных мумий…

На свидании в следственном изоляторе товарищ Смольный рассказал Куте об отношении к последнему отца Анны. «Он считает тебя лимитчиком». Будто ты ловил глупышку из влиятельной столичной семьи, дабы перебраться в Москву под крыло тестя. Обычно приезжие девицы охотятся на столичных женихов, а ты будто бы «ловил» столичную на романтике Жабьего болота. Прописка — самая распространенная из нелюбовных причин заключения в столице брака. Мол, женится, потом разведётся, а уже москвич. Два формальных обстоятельства должны помочь тебе избежать тюрьмы. Первое, на болото вы пошли на следующий день после дня совершеннолетия Анны, когда она вышла из-под родительской опеки, перестала быть «ребёнком». Второе, как показала судмедэкспертиза, русалка, на твоё счастье, оказалась девушкой невинной, а то могли и соблазнение несовершеннолетней навесить на тебя.     

Уже после смерти Анны на суде Кутя слабо защищался, будто хотел сесть и пострадать. На суде он рассказал… Я попросил у сослуживцев две пары болотных сапог, москитные сетки — и так пошли. Миновали лес, выбрались к большим просветам и — кое-где — открытой воде, остановились здесь. Зашли на Жабье километра на полтора, не дальше, а до ржавых трясинок — четыре–пять. Нашли место с хорошим видом. Я нарубил веток, стволиков — и так укрепил кочку. Анна на ней расположилась. Через москитную сетку трудно рисовать. Она разнервничалась. Пока набрасывала первый эскиз, ей, наверное, показалось, что более удачный вид будет с другого места — метрах в десяти от оборудованной кочки. Я в это время на ближнем сухом островке организовывал кострище, рубил дрова. Анна собрала манатки и, ни слова не сказав, не сняв москитной сетки, тронулась к облюбованному месту. Уже через три-четыре шага вешка, наверное, воткнулась в ил, застряла, и не хотела выдёргиваться обратно. Анна отложила вещи на мох и стала дёргать вешку изо всех сил. Когда, вдруг, выдернула резко, сама не устояла и опрокинулась на спину, стала барахтаться, цепляться за мох, вешку отнесло поднятой волной, москитная сетка мешала, ноги зацепись за корни и коряги, увязли. Девушка стала захлёбываться. Я уже шёл к ней, кричал: не дёргайся, лежи на спине. До неё всего-то было шагов двадцать, но с вешкой по болоту с открытой водой — это совсем не скоро… Высвобождая ноги Анны, нырял, наглотался тины, вытолкал Анну, сам завяз, но хорошо вешку не выпустил из руки, смог выползти на кочку. Привёл девушку на базу в Потёмки, всю в грязи. Вызвали из городской больницы скорую — приехали, забрали…  

Товарищ Смольный выступал в суде как свидетель со стороны обвиняемого. По привычке дал Куте-прокурору положительную характеристику от имени райкома.

По ходу следствия выяснилось. Родители приветствовали и развивали художественную одарённость девочки, а их друзья из столичной богемы нашли в ней задатки художницы-флористки. Эти надежды оправдались: девушка вырисовывала тщательно каждый парашютик в шапке одуванчика, каждую фасетку в стрекозы глазах. Шапка одуванчика на изящно изогнутом стебле и сияние живых глаз голубого коромысла кроме их ценной натуралистической трактовки — из-за своей хрупкости — смотрелись с картин ещё и как аллегория бренности бытия. «Ваша девочка ощущает бренность бытия!» — восхищалась богема, а во след им и родители Анны. Они хотели выдать её за гражданина Франции: выйдя замуж за гражданина СССР, невеста, по условиям завещания, лишалась крупного наследства во Франции, где жила её дворянская родня. Как запасной вариант папа мог устроить дочку в министерство культуры СССР, если захочет вдруг работать, а лучше — замуж за сына своего друга из ЦК КПСС.   

Обвинитель исходил из позиций родителей Анны. Мол, работая над раскрытием нашумевшего в Непроймёнской стороне убийства, Кутя познакомился с Анной, разузнал всё об её отце и мечте — рисовать болотные пейзажи на легендарном Жабьем. Тогда, презрев запрет дяди, он воспользовался поводом — днём рождения — и преподнёс «подарок». Преступник — не мальчик, двадцати трёх лет, обязан был понимать, что девушка, мечтающая рисовать Ночную и русалку, что называется «своеобразная», наивная, за нею глаз да глаз, а он затащил её в ржавые трясинки, куда только браконьеры из Блядуново ходят. Подсудимый повёл девушку в самую топь, не захватив даже противокомариной мази! Обвинение настаивало: Анна обессилила от перехода, а из-за москитной сетки плохо видела, поэтому оступилась и начала тонуть. Кутя, по всему, — «охотник за невестами», карьерист, в результате случайного раскрытия убийства возомнивший Шерлока Холмса о себе. Подсудимый намеревался выступить спасителем девушки. Специально устроил её на кочке с плохим видом на болото, поблизости с удобной для обзора кочкой, а сам отошёл в сторонку, якобы запалить костёр. Зачем костёр солнечным днём в середине июля, если пришли, как утверждает подсудимый, на часок-другой? Так он спровоцировал неопытную слабосильную девочку — и та пошла одна. Подсудимый упустил, что впечатлительная девочка, ни разу не бывавшая на болотах, когда начала захлёбываться жижей, могла от страха поседеть и сойти с ума. Специально долго шёл на помощь и вытаскивал, дабы Анна успела нахлебаться и героя оценить.

Скукожильский районный суд — при Советах так бывало! — восстал против домыслов партийной номенклатуры, и Кутю-прокурора оправдал. Апелляцию, не без поддержки Бобоши Тройкина, непроймёнцы в облсуде тоже отклонили, и тогда столичный папа, боясь разрастания скандала, отступил.

 После смерти девушки родители издали акварели как альбом «Чудесные превращения голубого коромысла». Оказалось, хищных личинок коромысла для Анны доставали со дна Русалочьего озера горе-аспиранты. Она разводила личинок в садках, кормила головастиками и рисовала после каждой линьки.

Через несколько лет после смерти Анны Кутя-прокурор получил из рук безмолвного курьера большой пакет. В нём оказался акварельный рисунок летящего над озёрным камышом голубого коромысла с подписью на обороте: «Сказка на Русалочьем озере в Потёмках. Куте от Анны».

Товарищ Смольный изъял рисунки мумий и спрятал у своей мамы, а когда всё улеглось, вернул их Куте-прокурору. 

— Вот фотографии с тех рисунков! Кутя-прокурор не выдал, что это я первый обещал Анне экскурсию на Жабье, сам он не хотел вести. Иначе, не сносить мне головы…

Смольный захватил фотографии рисунков с собою, молодец. Я не писец, но живопись не путаю с мазнёй! Смотрю и сразу отмечаю: в рисунках Анны отразилась личностная манера изображения и вообще: необыкновенная экспрессия, напряжённость линий разрезов, форм, переливы красок — всё!

Бэлу заворожил рассказ. Она не ожидала от русских такой страсти. Вот её мужчина! Рассмотрев пристально рисунки мумий, сказала тихо:

— Это нарисовала москвичка… несовершеннолетняя маленькая блондинка? Да, она его любила…     

Товарищ Смольный улёгся отдохнуть, а Бэла, закончив мытьё посуды, нависла над Понарошку, растолкала и суровым тоном шепчет:

— Поговорим, наконец! Отойдёмте…

Я прилёг, но через парочку минут встал, дабы подкинуть дров в костёр. Вижу: в десяти шагах Пон стоит, спиною прислонясь к толстому стволу осины с вылезшими из земли корнями. Бэла, ко мне лицом, нависает против Пона. Третьим ухом слышу укоризны:

 — Ко мне никто не подходит… Не приглашают… Не хожу на пьянки в администрации… Не могу на пароходе я в каюте с пьяным… У них жёны есть… А вы разведитесь! У меня кроме вас никого нет. Да, привыкла! «Привычка свыше нам дана, замена счастию она». Понимаю: вы в возрасте, нужен моложе… Сама не могу найти… Я вам никогда не изменяла… Я первым номером, как на охоте, быть не умею… Я не трушу, надо будет — я решусь… Тогда нужен мужчина, который меня не знает… Где хотите, там и берите! Мужчина ответственен перед женщиной, если приручил как собаку… Чтó Бодряшкин?..

Чу, Пон выглянул из-за ствола и манит меня кивком. С готовностью подхожу во фронт.

—  Бодряшкин, друг, мне говорили: ты уже немало знакомых дам выдал замуж за своих офицеров.

— На пальцах двух рук и правой ноги пересчитать! — отвечаю не без гордости, глядя Бэле прямо в алый рот. — И ни одна парочка не развелась: складывал навек!

— Ну, говорю тебе! — просиял Пон. — Товарищ Бодряшкин — премудрый змий… в смысле, холостяк, кандидатура душеведческих наук, в дамах много понимает. Умоляю, друг, найди для Бэлы жениха! Чтобы замуж без прелюдий, как в омут. — Тут Пон махнул рукой на молочную дымку, затянувшую трясинки, — с отчаяния, наверное, махнул. — Я тоже не раз замуж выдавал, но здесь не тот случай… Я тебе к волчьим комиссионным прибавлю сватовские. Мне, видишь, — край: Бэла, покажи!

Тут — мамынька родная, кем б ты ни была! — Бэла из-за спины выводит руку, в ней зажат армейский к «калашу» штык-нож. В тусклом блеске лезвия с канавкой чувствую жажду крови подкачавшего сильно кавалера. Приятно бывает видеть даму в угрозной позе! Любовницу не доводи! Я как утвердился в перспективах с Нюрой, так к Понарошку и мужчинам в целом сильно подобрел. С Поном всё ясно — возраст, не справляется больше с молодыми, и кризис не заставил ждать: одна подруга на раз-два отравила мухомором, дабы, наконец, отстал, другая прирежет штык-ножом, если он сейчас без достойной смены кавалера рискнёт от неё отстать…

Да, быть любовницей очень интересно: любовь с обременением, общественное мненье, необузданная ревность, покушенье, суд…

— Бэла! — говорю «отцовским» тоном своего Патрона. — Ты согласна оставить товарища Понарошку навсегда, перейти в мою юрисдикцию и вообще? — И с усилием выкручиваю приёмчиком нож из кисти опешившей немножко дамы. — Ты готова, как на Кавказе, выйти замуж и жить, с кем благородный отец прикажет? 

Обезоруженная Бэла на мгновенье растерялась, отшатнулась, облизав, как взволнованная кошка, верхнюю губу. В тот миг, наверное, Пон и разглядел всю плотоядность рта любовницы-подруги: прочёл свой приговор на Бэлином лице.   

— Давно готова! — опять шагает к нам гордая особа, уже с некоторым презрением на бывшего папика взглянув.

Бэла с пурпурным ртом — моя! В смысле, моя как подопечная, да ещё какая! Тогда отставленному отцу семейства объясняю:

— К Бэле больше не лезьте, не тот случай, а то вас не штык-ножом, так из «макарова» мой офицер-жених в нощи вольнёт. Договорились?!

Пон отлепляет спину от ствола, окидывает всю в камуфляже Бэлу с ног до головы с выразительной остановкой на утраченный отныне алый рот, вздыхает как старая больная лошадь и шлёпает подбородком по груди. То-то, жизнь она дороже! Бедняга, вижу, страшно огорчён: отводит глаза долу и не ревёт едва. Разрыв сразу с двумя симпатиями указует: оборвался длительный шикарнейший этап в его умело обустроенной гаремной жизни. Но, чаю, остались ещё у Пона подруги четыре-три — есть до срока полного бессилья миловаться с кем.  

Тут, заканчивая сцену, из-под корней осины раздаётся многоголосый громкий шип. Верно, устали слушать нас гадюки иль ужи, клубком свившись для перезимовки в сухом месте. Пора будить товарища Смольного и трогаться на скит…

Пока сворачиваем лагерь, Бэла при каждом удобном случае подбивается с вопросами ко мне: «А вы член охотничьего клуба в Блядуново?», «Мне надо такого мужчину, чтобы он обо мне ничего не знал», «И чтобы моё начальство ничего не знало», «Имел уважаемую в обществе профессию, понравился внешне, и высокий!», «А когда вы его найдёте?»

— Не сегодня-завтра.     

— Как сегодня?! А где здесь?.. Вы же не себя имеете в виду? У вас, Онфим Лупсидрыч, как я поняла, есть… та наркодилерша в Потёмках.

— Конечно не себя! Она не дилерша, а жертва семейных обстоятельств, точь как ты. — Тут не удержался и в последний раз всмотрелся на запоминанье в кровавый Бэлин рот. Такую эротичную княжну на гибельном болоте, как ту из мукомольного техникума Блондину, мне теперь не забыть вовек! — Твоему жениху, по определению, Жабье должно быть по колено! Может, и сегодня: витает одна мысль… Ты мне веришь?

— Да!

— Тогда отставить допрос! На Жабьем творятся чудеса. Как объявила, так и будь готова! Клюковки до оскомины поешь, ягодой натри губы — первое впечатление важно. А в зеркальце больше не смотрись. Ты же на охоте!

— Чьё впечатление?.. У меня голова дурит…

— Дым костра с водкой задурили. Это с непривычки, через час пройдёт…

Вот вам, опасливый читатель мой, преимущество квадратной головы: её всякая дуриловка только лишний раз взбодрит!

Тогда, приободрённый, смотрю на компас, Понарошку — на свой супернавигатор: на обоих по-прежнему «абзац». Нюра меня предупреждала: сейчас над болотом что-то происходит, должно случиться нечто! Что только означает её «над»? Почему не «в»? В Жабьем, я понимаю, есть опасность утонуть, а над болотом — что? В космос, может быть, слетать?! Бодряшкин ко всему всегда готов, главное, получить хотя бы эскизный приказ начальства. «Должно что-то случиться…» Ну и хорошо! Будет космо-болотный материал для мемуара, на японский его тогда наверное переведут. В Японии и болот-то нет: как сам бывал — не видел ни одного. Эх, где моя ни пропадала! Надо собраться, а то с одного задания…    

 

Социально-сатирический роман-эпопея «Свежий мемуар на злобу дня». Мемуар № 6. Гламур по-сломиголовски. Главы 1-4

Товарищ Бодряшкин пускает «очищающий огонь»

Через неполных два месяца после моей командировки на хутор Потёмки утречком 31 декабря, в самый гололёд и сосулипад, завтракаю себе гречневой кашкой, залитой деревенским бойлерным — не пастеризованным насмерть — молочком, и на монитор поглядываю: жду от правительства России обещанного к новому году «рывка» и снижения инфляции от и до. Заодно ввожу себя в курс главнейших событий: «В госпитале врачи нас успокоили: больному даже назначили грязевые ванны — для лучшей адаптации к сырой земле»; «…первенства по футболу. Счёт вчерашнего матча сборная России — сборная российских диссидентов: 2:2 в нашу пользу»; «Вася, только не отрывайся от своего народа! Бегущие по граблям приветствуют тебя!»; «Тут-то архиерей-реформатор и заявил: «Хватит уже нам экономить на огарках! Пора уравнять сан священника со статусом федерального судьи, получать ежемесячное содержание от государства и принять бремя неприкосновенности личности и имущества, нажитого богоугодным путём!»»; «Вторичность России в сравнении с Западной Европой при нынешних псевдолибералах стала ещё более заметной, чем при царях Романовых»; «Вчера в закрытом ночном клубе в образе канонизированной иконы-Кошечки с программной речью выступила девица Клунева. Она провозгласила Котоизм — новую глэм-религию, нацеленную на охрану котиков и искоренение поразившей мир бездуховности. «Человечество созрело для объединяющего нации и государства котоизма!» — заявила девица. — «Кошки —  символ правильного мироустройства». Всё, что противоречит котоизму, объявляется антинаучным, грешным и незаконным. Люди, не боготворящие кошек, не имеют права называться людьми. Котоводство признаётся самым актуальным направлением в глэм-науке и мировой экономике. Девица Клунева как пророк котоизма уже пишет главную книгу. Пишет, само собой, в форме СМСсок, для, цитируем девицу: «лучшей понятности забитыми ЕГЭ и СМИ избирателями». А писать СМСки она умеет, справка есть, и недавно изданное полное собрание сочинений СМСок девицы тому подтверждение. Котоизм будут изучать в средних школах и вузах, пока факультативно. В Госкомчудесах Российской Федерации спешно приступили к разработке федеральной программы по элитному которазведению. Президентом вновь организованного Росплемкотзавода назначена девица Клунева. Уже изысканы средства на строительство первого кото-храма. С 1 января — завтра не проспите! — на главном телеканале страны запускается реалити-шоу «Кошкин дом» и научно-популярная программа «Заведи кота — обрети смысл жизни!» Собачники заочно признаны еретиками, им — между тостами — самоназначенный кошачий пророк и великий магистр девица Клунева объявила священную войну. Ожидается миллиард последователей котоизма!»; «Теперь заживём! На днях на одном из горных курортов Кавказа, поднимаясь по канатной дороге вместе со спортсменами на трассу скоростного спуска, облачённый как все в горные лыжи премьер-министр Российской Федерации, предположительно, своим отраслевым министрам сурово пригрозил: «Пора бы им там, в Москве, заняться насущными делами! Ни секунды без недогоняющей модернизации!»»; «У России остались всего две скрепы, которые изо всех сил стараются, но никак не убьют власть имущие ссученные либералы: классическая русская литература XIX века и победа в Великой Отечественной войне»; «Первый чемпионат мира по кошачьему боксу, который пройдёт в Непроймёнской стороне в следующем году, будет дотироваться из бюджета Российской Федерации»; «После взрыва метана в шахте, из забоя, с глубины 600 метров, спасатели подняли только одного ещё живого, но сильно контуженного и отравленного газом шахтёра. Он был с застывшими от удивления бровями и что-то бормотал. Супруге пострадавшего удалось разобрать несколько фраз: муж, якобы, побывал в подземном аду с огнём, видел козла-чёрта с рогами в образе — он сам не разобрал — американского или российского президента, или, наоборот, видел президента в образе козла-чёрта, с копытами, хвостом и красными глазами, не суть, а рядом с ним чертенята бесятся: один всё фокусы показывает, другой носится туда-сюда с набитой долларами коробкой из-под ксерокса, у третьего морда-телевизор и всё он программы переключает на своей груди и истошно вопит… Главный чёрт-президент у шахтёра и спрашивает: «Ну и что ты в нашем аду собирался на меня нарыть? Сдохнешь — сам виноват: зачем было так глубоко копать?» Странное совпадение! Наш человек из Самары извещает. Вчера схоронили шахтёра — работал на шахте горючих сланцев в Октябрьске, под Сызранью. Вдова уже и не знала — горевать ли, радоваться? Рассказала: с мужем страшно становилось жить. Доконала его сначала работа, затем безработица, когда закрыли шахту, затем поп из местной церкви. Возможно, с годами муж постепенно отравлялся газами в свой шахте. Стали накатывать бредовые состояния: то он тысячи тонн сланца загружал в напёрсток и всё никак не мог загрузить, краёв не видя, то его вдруг, посреди смены, осенит: в забое луч света — он от бога… Обычно бред приходил по ночам: мерещилось, как из подземелья вылезают козло-черти. Что за козло-черти? То ли начальники в образе чертей, то ли черти в образе начальства. И вот на днях в вечернем эфире у теленачальства страны случился очередной шухер, и посреди ночи козло-черти стали выскакивать уже из экрана — все перепачканные, как в угольной пыли и чёрной жиже, какую откачивают из залитых грунтовой водою шахт. Нескончаемая толпа козло-чертей пёрла на шахтёра, из экрана падала на пол, ломая копыта, стуча хвостами, горя красными глазами во тьме, запружала комнату, обступала, давила и душила: «Бесполезно! Ничего не будет! Вам конец!» Бедняга вскочил с постели, не мог зажечь света, кричал: «Чур меня! Изыди! Пошли отсюда, пошли! Маша, спасай детей! Убью!..», и табуреткой с железными ножками стал бить наступающих козло-чертей, ранил жену, — хорошо, дети были в другой комнате — разбил телевизор, люстру, мебель… Скончался на месте от инфаркта, до приезда «скорой», едва успев рассказать про свой бред плачущей навзрыд жене. Та сначала убежала в комнату к перепуганным детям, а потом зажгла свет и плеснула на мужа водой из ведёрка для полива комнатных цветов…»; «Нобелевский комитет, борясь, как все легальные коммерческие фирмы, за гламур и популярность, решил присваивать премии и в области кулинарии. Естественно, не обошлось без политизации: первым лауреатом стал бывший советский диссидент, а ныне преуспевающий лондонский ресторатор Гренка Выродов. Премия ему присуждена за монографию «Сравнение яств и питий в Заветах и Коране с застольями в Кремле»»; «По вине невыспавшейся секретарши стало известно: на предновогодней тайной вечере апостолов правящей партии недогоняшек обсуждалась пришедшая с Запада проблема бесплатного проезда людишек по планете. Галактика Млечный путь и Земля летят чёрт-те куда со скоростью шестьсот километров в секунду. Даже когда все юзеры дрыхнут на своих койках, их несёт быстрее сверхзвукового самолёта. Столь комфортный и безопасный полёт — все обыватели должны соображать — ещё ой как затратен! Экономические эксперты недогоняющих, горячо поддержанные наноправительством Российской Федерации, предлагают населению впредь оплачивать проездные билеты, а безбилетников рекомендуют сбрасывать в открытый космос: пусть их полетают с такой же скоростью как обилеченные граждане и апатриды, но без всякого комфорта, без говорящих телеголов и развлекалово от девицы Клуневой и Ко.»; «На пресс-конференции олигарх Сироцкий о чём-то задумался и, перепутав нефтепровод и газовый поток со своими новыми тёлками, корреспонденту невпопад ответил: «Чёрненькие и голубенькие — они тоже ничего так…»»; «В традиционной радиопередаче «На пути к счастью» мэр города Непроймёнска по-отечески предупредил: «А голосующим не за партию недогоняющих отключим газ!»»; «Теперь заживём! Согласно прогнозам Счётной палаты Российской Федерации, в следующем году стремительное сокращение роста доходов населения может замедлиться»; «Большинство российских заевшихся политиков-мужчин помешано на сексе. Точь-в-точь как политики-американцы. Только для последних придание огласке фактов блуда означает конец политической карьеры, а с наших заблудших недогоняшек — как с гуся вода»; «Новый социально-политический диагноз из Европы: «Ваши несупротивные повально страдают симптомом выдрессированной беспомощности»»; «Кремлёвский Швейк опять проговорился! Под свободные демократические выборы в Российской Федерации недогоняющие власти подводят научный фундамент. В СМИ просочились сведения о защищённой на днях закрытой докторской диссертации на тему: «Четыреста сравнительно честных способов фальсификации результатов голосования на выборах»»; «На вчерашней презентации проекта закона «О всеобщей гламуризации гражданского общества в Российской Федерации» в столичном Манеже известная светская львица, девица Клунева, вновь заявила о недоразвитости гламура в России: «Почему в этой стране гламурные бордели есть, а гламурных женских тюрем нет? Пора уголовниц и проституток уравнять в неотъемлемых правах на гламур. Почему в этой стране каждое случайно вскрытое гламурное недоразумение в конечном счёте непременно оказывается скрываемым кем-то мошенничеством или воровством? Почему в этой стране не страхуют граждан от деяний глэм-правительства?»».

На последний риторический вопрос девицы Клуневой я уж было собрался авторитетно, как сам пострадавший, ответить, но тут звонит Патрон: вызывает в контору немедля — без вещей! Надо, гремит, разобраться с отечественной лженаукой, на!.. Срочно, пока её творцы укатили в Москву отмечать Новый год и утратили отчётную бдительность, на!.. А то посреди рабочей недели на этих пройдох и воров имеет смысл смотреть только через прицел «макарова»…

Нюра ко мне на Новый год выбраться из Потёмок не смогла — не на кого оставить скотину, а меня к себе не пригласила, жалеть мне некого — сам себе я давно не в счёт — вот и рвану на разборку с гламурной лженаукой! Уж больно жуликов не люблю, особливо какие голый зад прикрывают званьями да степенями…

 

 

Глава 1. Глэм-наука, на!..

 

Еду в контору, думаю о ней.

С глэм-наукой пора особо разобраться! Темнят учёные канальи за бюджетных триллионов счёт.

Я, как кандидатура душеведческих наук, почитаю себя учёным мужем от и до. Только я вам не диванный теоретик, а прикладник, полуофициальный оперативник, практикующий на гражданке контрразведчик СМЕРШ и вообще. Моя закрытая диссертация на тему «Психологические особенности женского шпионажа в пользу противных государств» изучается в Академии ФСБ и ГРУ, ФБР и ЦРУ, «Моссаде» и в иных «конторах». Разве шпионаж имеет половую специфику, броситесь спрашивать меня вы, непосвящённый читатель мой. Ещё как имеет! Стандарт женского шпионажа задала ветхозаветная героиня Далида или Далила, кому как — у разведчиков-шпионов всегда множество имён: я тоже почти неделю был Шараоком Тамбукаке — негром и наследным принцем. Родилась первая шпионка в XII веке до Рождества Христова в Филистии, на землях нынешнего Израиля если что. Прославилась в 1161 году до РХ, когда израильтяне восстали против филистимлян. Книга Судей израилевых повествует: Бог дал израильтянам силача Самсона, рождённого с конкретной миссией — сбросить иго филистимлян. Те, само собой, хотели извести Самсона, дабы не слишком возникал, и для сей работы наняли Далиду — красотку, валютную проститутку скорей всего, искусную в обольщении мужчин: «К ней пришли владельцы Филистимские и говорят ей: уговори его, и выведай, в чём великая сила его и как нам одолеть его, чтобы связать его и усмирить его; а мы дадим тебе за то каждый тысячу сто сиклей серебра». Почему не по тысяче или тысячи двести, Ветхий Завет не проясняет: гоям, видимо, знать не след. Сумма — отнюдь не тридцать сребреников для предателя Иуды. Самсон был судьёй, а значит мудрец и умник. По всему, Самсон заподозрил, что Далида — шпионка, и на её настойчивый вопрос: «В чём секрет твоей силы?» отвечал уклончиво и неохотно. Но в конце концов женские чары возбудили в Самсоне самоуверенное безрассудство, и он ляпнул: сила — в волосах моих. Тогда Самсона быстренько остригли, ослепили и сделали рабом. Далида же не только получила заработанное своим телом и чарами сребро, но и стала у филистимлян национальной героиней. Лучшие шпионы кардинала Ришелье — тоже поголовно дамы. У мужчин нет одного ключевого органа и сонма ужимок, как у Далиды и шпионок Ришелье, дабы у врага повыведать все тайны. Объяснил?

В один день со мной защищался поц из Одессы, некто Ковбасюк. В личном деле, впрочем, он значился как Зеев Бармалей. На иврите «зеев» сиречь волк. Ни на волка, ни на Бармалея поц не был ни капельки похож, посему среди своих одесских своеобразных сослуживцев носил вполне доброжелательную в «конторе» кличку «Подпёздыш». Внешне Ковбасюк походил на молодого укро-еврея Боба Дилана, чьи предки в начале XX века подальше от погромов свалили из Одессы в США. На голове Ковбасюка кудрявый волос разлетался вверх и в стороны как на складе пеньковой верёвки взрыв. Уж не помню тему его диссертации, вымученной из одесских анекдотов — что-то из области защиты информации в закрытых для шпионов советских конструкторских бюро и номерных заводах, — но в то время Ковбасюк и в поведении, и по внешности выглядел соискателем учёной степени в целом как я, разве что костюм-тройка и галстук из реквизированной в порту Одессы итальянской контрабанды придавали Бармалею толику не принятого в «конторе» еврошика.

И вот, через двадцать с лишком лет после той защиты, года полтора тому назад я встретил Подпёздыша на соседнем кресле в самолёте.

— Вау, квадратная голова, товарищ Бодряшкин!

Я даже сначала поца не узнал. Сам-то я по содержанию и форме из разряда «каким ты был, таким остался», он же стал другой на образ человек, заточенный на «произвести впечатленье» метросексуал! Тот сдержанный гламур, кой в конце советских времён я третьим глазом отметил во внешности Ковбасюка, сейчас расцвёл и пахнул. Был Бобом Диланом, хоть в барабаны и по струнам бей, стал чубайсом с кудрявой рыжей шевелюрой: неужели луковицы медных волосинок поштучно насадил живьём, а не напялил парик из шевелюр, отрезанных у сиделицы в российской тюряге женской, паричок, в коем выставляется перед камерами даже Опра. Опру Уинфри вспомнил к месту! И сразу потянуло в аналогии меня… Опра, коя до гламура звалась неблагозвучно Орпой, будучи семнадцатилетней, выиграла конкурс красноречия, и сей бонус из негритянских уличных низов открыл ей дверь в университет. Сегодня «Шоу Опры Уинфри» есть воплощение пресловутой American dream, великий гимн посредственности, вопящей демократии домохозяек, в коей царит злополучная кухарка, управляющая государством, только при капитализме это весьма гламурная кухарка, не умеющая готовить оливье и борщ. Ковбасюк, я ещё на той защите понял, по сути своей — учёный напёрсточник, современник всему на свете, какого — помните? — я встретил в Пентагоне на непроймёнском оборонном некогда заводе. Да, та самая кухарка, раздутая до небес посредственность, успешно капитализовавшая околонаучный свой гламур…

Ну, кого считать учёным — начальство разберётся!

Отвлечёмся… На перенасыщенном сегодня рынке важнее всего создать образ товара или услуги, бренд. Конкуренция образов выводит в победители самые яркие и примитивные из них. Яркость и примитивность — главные характеристики гламура. Богемной жизнью, роскошью и сексом гламур штампует новых лидеров продаж. Сегодня в экономике побеждает тот, кто сумел превратить себя в тренд, а своё поведение представить в качестве некоего универсального этического императива. «Прогрессивный» покупатель раскошеливается не столько за традиционный объективный товар, сколько за виртуальный товара образ. Гламурное говно продавца в обмен на реальное злато покупателя — такой сюрреализм устроил человечеству гламур. Он расцвёл не только в экономике, политике, образовании, искусстве, спорте, но и уже везде, даже в науке — в среде, казалось бы, самых что ни на есть интеллектуалов. Гламур из эстетической формы и логики культуры превратился в рациональность загнивающего капитализма. Глэм-специалисты на пустом месте могут, к примеру, заварить «оранжевую» революцию: пусть нет для неё новой идеологии, зато можно создать красивый логотип, кинуть лозунг, раздать в толпе шарики, ленточки, флажки, розовые невинные сердечки, а булыжники из мостовой люди уже выломают сами — и пожинай плоды.

Описать процесс всеобщей гламуризации общества и появления новых социальных явлений методами традиционных социальных наук никак не удаётся. И тут как тут возникает глэм-наука — эта объяснит и актуальность, и истинность, и практическую пользу всего на свете. При сём глэм-учёный покупателя товара и услуги обязан не только заинтересовать и убедить, но и очаровать (to glamour). Для того он использует «большую пятёрку» очарований: роскошь, экзотику, эротику, розовое и блондинистое. А в качестве научного способа применяется «большая десятка»: топ-лист, рейтинг (правил, секретов, проблем, решений…), и представляется глэм-наука уже не в научных, а в глянцевых журналах. Благодаря «пятёрке» и «десятке», для потребителей гламура мир упорядочивается в простые иерархии и становится понятным. Глэм-наука традиционную истину искажает: истину нравоучений социальных наук заменяет истиной развлечений. В глэм-обществе производимое знание менее доходно, чем производимое впечатление. Ну конечно: впечатляешь, значит креативен! Пастернак, Малевич и др. — все «русские» футуристы-авангардисты-приколисты, во множестве страдающие аутизмом разных форм, стремились своими творениями, своей внешностью и вызывающим поведением произвести впечатление на глупцов. Но мудрые большевики вовремя пресекли зачаточный гламур, вредный для молодого государства и народа на голом и голодном месте: советскому начальству было не до культивирования впечатлений от клоунады паразитов, набежавших вдруг на сцену из разверзнутых революцией щелей, — нужно было готовить страну к войне. Теперь системных «глушителей» гламура в России больше нет, и он расцвёл в фейерверках, бахроме и крике.

Вопреки моим рекомендациям и логике модерна, недогоняющее начальство поощряет гламур в принципе и по отраслям. Поддержку гламура начали, помнится, с культуры: она хлынула в народ в виде низкосортных трёх лавин — «чернухи», «порнухи» и «желтухи». Тупые сериалы, актёры без трусов, девица Клунева дурында… — гламурные звёзды кинулись бедствующий народ с экрана поучать, как нужно жить в обнимку с золочёным унитазом. Потом от гламура досталось просвещению и образованию тож, а тем временем незаметно пала социалка. Политики в гламур с головкой окунулись. Они разыгрывают такие спектакли, что простой человек ничего понять не в состоянии, и потому в ответных реакциях парализован от и до. Ну взять: в Москве — в столице! — танки расстреляли Дом Советов, в Нью-Йорке самолёты срубили небоскребы, в центре Европы целую Югославию разбомбили в пух и прах… Теперь повсюду в мире действия официально-теневых властей предсказать нельзя, а между политической властью и народом произошёл понятийный и физический разрыв. Попробуй тут бодрить народ в пользу царствующего на века начальства! Глэм-администрации — «бояре» — не подкачали тож: ни на один вопрос у них ответа нет. Вот, министра сельского хозяйства спрашивают о прогнозе цен на хлеб конкретно, а он, улыбаясь, отвечает: «Зерна в стране хватит!» Его не об этом спрашивают, но он, кося под «простоту», вопроса совсем не понимает. Он вроде как не знает, что на дворе у нас капитализм и рынок, а при них «всегда всего хватает», смешного райкиновского «дефисита» товаров в принципе не может быть. Важно не физическое наличие зерна в стране, а — в сопоставлении с доходами населения — его цена. Есть деньги — иди, покупай и кушай, не хватает денег — ходи голодный, нет совсем — умри. И что, глэм-ты-мой-министр, значит: «зерна в стране хватит»? Кому хватит, для чего? Для экспорта международными компаниями из оффшоров, кому принадлежит почти всё наше товарное зерно? Вы, въедливый читатель мой, броситесь спрашивать меня: почему в РСФСР при урожаях сто десять и сто двадцать миллионов тонн зерна не хватало и его прикупали, а теперь при урожае семьдесят миллионов тонн зерна «хватает» и его экспортируют вовсю? Отвечаю: ибо убили на корню животноводство, и народ теперь потребляет гораздо меньше молока и мяса, чем в застольные Советов времена. Но от глэм-министра сельского хозяйства народ правды не услышит. Значит, улыбчивые на американский лад «эффективные администраторы» народ дезинформируют, сиречь — на мельницу геноцида — просто дурят! Теперь гламур добрался до военных, до «органов», «контор» и академической науки — и те тоже азартно принялись дурить.

Конечной стадией развития глэм-науки станет — в термине душки Ницше — «весёлая наука». Она открывает злые истины для «ангелов» и «чудовищ» — целевой аудитории своей. Именно в них глэм-капитализм вживляет пятёрку глэм-паразитов: роскошь, экзотику, эротику, розовое и блондинистое с серёжкой в ухе, в пупке и на губе. Ведомые «ангелы» и «чудовища» обретаются исключительно в виртуальных временах-пространствах — в тех мирах, какие возникают на экранах, в мониторах, наушниках плэйера, телефоне и вообще. В глэм-обществе истина глаголет устами блондинок. Где только теперь моя из мукомольного техникума Блондина?! Вот вам, недальновидный читатель мой, и тот — помните? — дежурный на экзамене вопрос: «В чём заключается брак муки?» — как в жизни обернулось!

Постмодернизм для гламура — культурный фон. Дабы выделиться и быстро добиться материального успеха, бесталанные в большинстве своём постмодернисты насобачились карьеру выстраивать на имидж-симулякрах. Симулякр есть противоположность реальному действию и конкретной вещи. Сегодня создавать броские симулякры учат на любом тренинге по имиджмейкингу и брендингу, ибо в глэм-капитализме победить в конкуренции за потребителя можно лишь создавая примитивные и яркие имиджи, бренды, тренды. Гламур — не только стиль жизни человека, но и технология, принцип организации глобального бизнеса, политики, науки, масскультуры, топового спорта… При том всё чаще стоимостью обладает не вещь, не бренд, а именно лидерство, кое позволительно выразить словечком «тренд». Дорогущая трендовая вещица вскоре окажется на распродаже, и будет стоить сущие гроши, но первые её покупатели не прогадали: они выиграли темп и оказались лидерами потребления — молодцы! По логике гламура выходит: дабы стать лидером, след вкладывать ресурсы в виртуальность, коя оказывается материального дороже бытия. В постмодернистском гламурном сообществе власть разума, к коему всегда обращался модерн, сменилась властью воображения, архаичных по сути своей фантазий. Выморочный мир! Гламурные войны совсем не за горами: будут сравнивать с землёй целые государства, дабы только покрасивей заснять и на фоне блондинок в розовых купальниках и метросексуалов в спортивной или военной форме всучить «эффективный» оружейный бренд остальному миру. ООН с ЮНЕСКО, ФАО и прочие международные конторы гламуром не предусмотрены, значит, они будут медленно и верно отмирать.

«Блондинку», неотразимый читатель мой, не след понимать буквально. Афроамериканка Опра Уинфри — она блондинка в смысле создания бренда внешности, кой управляет сознанием и вообще. В гламуре форма управляет содержаньем! «Блондинистое», как элемент гламура, означает создание себе оригинального внешнего образа, кой организует восприятие самого себя и мира, и то, как сего «ангела» или «чудовища» воспримет потребитель.

«Розовое», как умники написали до меня, — это не просто яркий цвет, а радикальное цветовое решение проблемы. К примеру, у продавца товара нет нового продукта, тогда он делает новую яркую упаковку — симулякр — и так привлекает внимание покупателя к своему старому товару. Технология давняя, но раньше не было масштаба! Сегодня в мире гламура обретаются не только метросексуалы и блондинки, но и бизнесмены, политики, военные, чиновники, люди от искусств и спорта… Это я ещё пропагандистов опускаю! А теперь ещё и учёные интеллектуалы всё чаще следуют логике гламура, сменив мышленье на воображенье и эмоций воз. Правильным людям гламур представляется пустым, смешным и вредным, но именно такая рационально используемая чепуха теперь быстрее всего приносит имя, должности и деньги. Если, к примеру, вы член-корреспондент Российской академии наук, но имеете топовый сайт и светитесь там в брутальных ластах на подводной ловле греческих амфор и морских ундин, или в смокинге по ресторанам с блондинками и креатурами чиновного начальства, то академиком вас изберут раньше, чем советского образа неприметного член-корра, кой по традиции выставляет себя только в научных журналах и на отраслевых конференциях и съездах тож. Пока народ считает гламур раздражающей глупостью, «ангелы» и «чудовища» на ней — за наш счёт! — преуспевают. Не информация, а яркие образы приносят скорейший имиджевый и материальный успех — в бизнесе, в политике, а теперь в науке. В соревновании на скорость информационный шум оказывается функциональней традиционной информации, а «глупые» блондинки схватывают ситуацию лучше традиционных интеллектуалов и вообще.

Подпёздыш, видно по всему, уже заделался авторитетом глэм-науки. Или я позавидовал на его небрежно брошенную фразу: «Последний мой полёт на рейсовом: прикупил личный самолёт…» А расспрошу гадёныша, дабы вы, негламурный читатель мой, не сочли за завистливый поклёп.

— Я не раз видел по ящику твою фигуру, только не знал, что это ты. Раньше служил госбезопасности, теперь её продаёшь?

— Отлично сказано, Бодряшкин! У меня две фирмы…

— Хакерская и кибершпионаж?

— Лоббистская и кибербезопасность! — Ковбасюк по старой привычке «конторы» незаметно осмотрел всю сферу салона и перешёл на шёпот. — Занимаюсь наукой в области защиты информации и лоббирую научные проекты. Защищаю коммерческие тайны российских оборонных компаний от кибершпионов…

— Смерть кибершпионам!

— Тихо ты! Без работы хочешь меня оставить? Защищаю российские компании от шпионов своих западных партнёров, а западные компании — от российских шпионов.

— У нас разведчики, а не шпионы!

— Ты в каком веке живёшь, Бодряшкин? Три четверти оборонной промышленности России в руках иностранцев. Им шпионить уже нет нужды: они хозяева конструкторских бюро, номерных некогда заводов, а какие от хозяев могут быть секреты? Не дашь информацию — выгонят на улицу пинком, с волчьим билетом. Сегодня за детьми на ЕГЭ следят пуще, чем за шпионами. У меня подписчиков на Западе в пять раз больше, чем в России. При таком раскладе — ты же понимаешь, кому в первую очередь служат… Шпион есть разведчик, только с негативной коннотацией из области устаревшей советской этики.

— Гражданство США?

— Само собой! И Мальты. Большинство топменеджеров российских якобы компаний, обеспечивающих безопасность информации и курируемых якобы нашей с тобой, Бодряшкин, бывшей «конторой», имеют зарубежное гражданство, а то и пару-троечку гражданств. Случись что, сел на личный самолёт и — фьють! — уже на Мальте, при своих деньгах и в кругу семьи. Хотя я, конечно, патриот!

Ну, кто в России поцреот — начальство разберётся!

— Ты хотя бы «сексот», или скатился в «осведомители», «информаторы», «агенты»?

— Я разве что «источник». Наша с тобой, Бодряшкин, советская «контора» давно выродилась в непонятно что. В своё время в одесской «конторе» был всего один фарцовщик — я. Не пустым людям — начальству и цеховикам — таскал из Европы итальянскую мебель, мерсы, катера, тряпки, камешки-цепочки… — что закажут. На импортное барахло особенно свирепствовали жёны и дочки. С приходом «укры» из одесской «конторы» выперли всех русских и евреев, теперь «укры» работают не на государство, а только на политические группировки и бизнескланы, а это при тотальной коррупции одно и то же. Сегодня фарцовщиков в любой «конторе» как блох на помойной собаке…

Из рассказа Ковбасюка след… Он крутой лоббист, на глобальный рынок продвигает новые гражданские товары с закрытых военных производств. У российской недобитой «оборонки» есть кому на выставках свои вооружения продвигать, а вот гражданские товары или научные разработки и патенты сами производители не в состоянии продвинуть, в бюджетные закрома «старпёры» двери пинком открывают не научились, как это может делать гражданин мира Ковбасюк. Недавно он, радетель, озаботился нехваткой питания для недоедающих народов, и взялся продвигать исследования по выращиванию до размеров анаконды кольчатого дождевого червяка.

— Представляешь, Бодряшкин, сколько мяса, колбасы! Корм — навоз, лесная подстилка, чернозём, луговые земли, а земли у нас… Чем русский чернозём грейдером сдирать и по «шёлковым путям» эшелонами гнать в Китай, в безземельную Европу и любому, кто готов заплатить коррумпированным чинушам три копейки с тонны, куда патриотичнее на месте через червей-гигантов производить диетическое мясо — дешёвое, питательное и вполне годное на вкус. Мы на бюджетные деньги сначала разрабатывали червячные консервы как питание для космонавтов в длительных полётах, а с этого года расширили исследования до общепитовских сосисок и колбас. Прикинь перспективу: дешёвая колбаса из настоящего мяса, а не из трансгенной сои и крашеной бумаги.

— Твоя фамилия органично вписывается в название продукта! Как выперли из «конторы», справедливости не служишь. Сегодня, Ковбасюк, ты вражий сукин сын!

— О себе родном я знаю всё, можешь ярлыки не клеить. Сегодня, кстати, есть ради чего стать сукиным сыном. Ты чистую прибыль с мясных червей представить можешь? Натуральная мясная колбаса, только не свиная, говяжья или птичья, а из культуры червяков. Новый мировой бренд! Он уже пошёл на бездонный китайский рынок. При коммунистах колбасы не хватало, а при либералах колбасы завались, но производят из непоймичего — поголовья-то в стране нет, хоть в подзорную трубу, в телескоп ищи. Российским власть имущим позарез не хватает сырья для колбасы, а начнёшь делать её из «лишних людей» — «пятая колонна» и олигархи втихую предлагали недогоняющим властям и такое — чревато бунтом. Вот и хочет начальство втайне отладить крупное производство экологически чистой колбасы из мясных червей. Главное в червеводстве — генная инженерия и подбор гормонов роста. Сытый избиратель охотно простит властному начальству всё остальное непотребство…

Мясо из легенд! Кто всю жизнь прожил на жратве казённой, тот меня поймёт. Мясной червяк — он типа вепря Сэхримнира. В Скандинавии времён викингов бытовала «схема Вальгаллы» — устойчивая мифологема для бойцов. Как повествует Младшая Эдда, в Вальгалле, раю воинов-героев, души-эйнхерии при блеске-свете мечей предаются поочерёдно двум занятиям: «Эйнхерии все / рубятся вечно / в чертоге у Одина; / в схватки вступают, / а кончив сраженье, / мирно пируют». На пиру они пьют мёд, стекающий их сосцов козы Хейдрун, и едят мясо вепря Сэхримнира — «каждый день его варят, а к вечеру он снова цел».

— Неисчерпаемое мясо! — продолжает заливать Подпёздыш. — СССР развалился из-за колбасы: кругом, куда ни глянь, гуляли тучные стада, а на полках магазинов — шаром покати. Сегодня и одного жиденького стада — днём с огнём не сыщешь, а так называемых колбас — навалом. Глазами колбасы народ уже наелся: за неё власть имущих скидывать не будет. Осталось либеральному начальству снова сделать колбасу мясной — и можно почивать. Колбасный государственной важности вопрос окончательно решаю я! Вот под какую цель моей фирме отвалили из федерального бюджета сотню миллиардов, а сейчас я везу в правительство заявку на следующий стольник. Все локальные и мировые войны ведутся, по сути, ради колбасы. Я голубь мира! А если и сукин сын, то не вражий!

— Кандидатура на медаль «За окормление народа». Служишь начальству, прям как я. А изучали последствия употребления червячной… червяковой… червивой колбасы для организма едока?

— Чур меня! Положительные заключения купили — грошовое дело!

— А вдруг родятся одноглазые или двухголовые дети, от ГМО-продуктов случаев уродств уже тысячи.

— К тому времени, как общественность и ВОЗ обнаружат циклопию и начнут искать виновных, мы уже переедем на другой проект.

— А есть у вас в дешёвом мясе конкуренты?

— Похоже, есть. Недавно мои айтишники хакнули инфу: где-то в российской глубинке начали экспериментировать с производством колбасы из мяса мурзляков.

— Отставить! Начальство не позволит. Мурзляки — инопланетяне, разумные существа, наши гости с планеты Заклемония. Кащеногие и кащерогие мурзляки — они все пересчитаны по пальцам, живут в бане на лужайке у Кремля, в футбол играют, мигом выучились по-русски говорить…

— Те, на лужайке, да, разумные, но один мурзляк куда-то всё-таки пропал, а размножаются они вегетативно. Чуешь, контрразведка? А чтó разум! Ты человеку таблетку дай… не будем озвучивать чего, он потеряет разум навсегда — и разводи его как скотину. Быки и свиньи просто быстрей людей растут, а то бы… При глэм-капитализме во власти пребывают исключительно ненасытные дельцы, а капиталисты, согласно Марксу и Ко., опасностью военного конфликта с Заклемонией могут пренебречь. Прочь сантименты: дело всегда решает расчётная норма прибыли. Только по вине невыспавшейся секретарши Кремль однажды не подарил мурзляков американцам. А теперь мои конкуренты спрятались где-то и химичат, осваивают бюджетный триллион!

— Триллион?! На такие деньжищи можно развить высокую науку!

Говорю, хотя сам так не считаю: Мендель открыл наследственность, бесплатно в монастырском огородишке копаясь.

— Какая высокая наука! — вскипает, как ждал, Подпёздыш. — Она давно в помине!

И принялся отечественную науку крыть. Российское государство ныне вообще не знает, на кой ляд ему сдалась наука: вожделенная народом колбаса в магазинах есть, на сдавшуюся Западу страну войной никто нейдёт — можно и без оружия всё по дешёвке взять, значит оборонка не нужна… Я государство отчасти понимаю: зачем теперь наука, если реального производства нет, заказов от бизнеса нет, а в науку коррупция внедрена системно. Какая наука, если речь уже идёт о физическом выживании страны?! Отраслевая науку убили на корню, а академической теперь руководят «эффективные менеджеры», недогоняющие бюрократы. Они устроили в учреждениях форменный феодализм. Яйцеголовые учёные, особливо из категории «научного подшёрстка», — среднего звена, рабочих лошадок, — стали крепостные суть. Традиционные учёные, элита при Советах, сегодня стали плебсом. Да, да, профессора, академики, директорá крупных институтов, если не выдвинуты администрацией, превратились в бесправный плебс. При этом бюрократы кормятся от яйцеголовых: примазываются к публикациям, открытиям, патентам, а за спинами своих оброчных мужиков создают странные юридические лица — стиральные машинки для отмывки грантов и бюджетных средств. Сами ни в идеях, ни в технологиях, ни в железе не понимают ничего, а сами взялись по протекции от начальства, и докторские защитили по блату тож. Научные школы утрачены, молодых кадров нет, смену не готовят и не собираются учить, разрыв поколений в науке устрашающ. «Эффективные менеджеры» не способны сформулировать и поставить задачу, а яйцеголовым работать не дают, зато переводят их на частичную занятость, дабы побольше платить себе родным. Полураспад фундаментальной и полный распад отраслевой и вузовской наук тихо состоялся, на плаву осталась гольная глэм-наука: имитация, бутафория, игрушки, бодрящая начальство отчётная болтовня и отписки — всё! Четвёртый технологический уклад в стране утерян, а на пятый, как в развитом мире, рот нам разевать уже не след…

— Нобелевских лауреатов всё больше, а научных открытий всё меньше, — помню, козырял Подпёздыш. — Умы окостенели. Уже никто не способен вывести следующий закон Ньютона или на худой конец изобрести новый динамит. При массовом окостенении умов возможна только глэм-наука. Средний мозг европейца уже уменьшился на сколько-то там, не помню, граммов, а в Латинской Америке, в Африке — полная умственная деградация, клинический тупизм! Идиотизм скоро накроет Европу и Россию. Глэм-наука заточена не на открытия, а на попадание в рейтинг…

Пора мне начальству доложить: поле благотворного для общества бодризма сужается и в счёт скудеющей научной нивы. Вслед за политиками и людьми искусства научная среда освоила использование примитивных социальных инстинктов и архаичных культов тож. Базовые заблуждения общественного сознания овладели учёным миром и стали основанием для загадочной веры и необъяснимой убеждённости в своей правоте участников научных исследований и вообще. Взять, к примеру, теорию условного рефлекса, холодный термоядерный синтез, клонирование, стволовые клетки, проект живая и мёртвая вода… Научный подход заменён архаичными социальными инстинктами, восходящими к понятию «вера», и всё это научно-религиозное безумие мотивируется убеждённостью фанатичных глэм-учёных в праве любым макаром зарабатывать себе на жизнь.

Ковбасюки и Ко. пугают правительства и стригут бюджетное бабло. Глобальное потепление, летающие тарелки, озоновые дыры, крокодилий грипп… — кто их видел, щупал, нюхал? Только о них читал и слышал. Не веришь в озоновые дыры — изволь в тюрьму! Технология стрижки бюджетов отработана от и до: с помощью подкупленных бессовестных учёных корпорации запускают утку, стращают ею начальство и народы, поднимают истерию — и получают сверхприбыль на карман. К примеру, фармакологическая мафия организовала истерию с ВИЧ и СПИДом, химическая — с озоновыми дырами… примеров несть числа. В чём-то польза для общества, конечно, есть, но по существу — грабёж! Бизнес-мафиози уже давно покупают Нобелевские премии для «своих» учёных. Фальсификация научных данных поражает. Учёный мир, главный исследования объективной реальности оплот, ложится под гламур — под болтовню и звонкую картинку.

Да, быть глэм-учёным очень интересно: поиск денег под революционные прожекты, невиданные эксперименты, злоупотребления, суд…

— У меня сын двадцать девять лет, а уже генерал таможенной службы. Откуда, спросишь, на погоны упали звёзды? Правильно: с доходов от червячной колбасы.

— Ты же так подставляешь Кремль, нашего дорогого — по всем статьям — президента и всё высшее начальство!

— Ты уважаешь личности главных крышевателей олигархов?

— Как персоналии — уважаю не всегда, а как государственный институт — уважать обязан! Россия накроется медным тазом, если пришельцы с Заклемонии, мурзляки, в следующий раз прилетят не гостить, а воевать…

Ещё, войдя в раж, Ковбасюк понарассказал мне премножество смешных историй про сверхдорогие нереализуемые проекты, под которые учёные напёрсточники смогли раскрутить государства на бабло. Сегодня обосновать восторженными «экспертными мнениями» можно любой бред. Учёное жульё освоило бизнес-манипулирование в совершенстве: размахивая патентами, льют елей в уши чиновников, венчурных фондов и денежных мешков. Вопят: молекулярные роботы смогут очищать, лечить и даже обессмертить человеческий организм, находясь внутри него! Любые предметы потребления можно создавать непосредственно из атомов и молекул! Вступайте в касту бессмертных: переселим ваш мозг в тело андроида с легко заменяемыми органами любого пола!..

— Значит, конец классической науке? — спрашиваю, самому даже интересно.

Простой пример, не унимается Подпёздыш. Уникальное научное знание принесло талантливому учёному Нобелевскую премию и один миллион долларов в карман. Это его первый и последний миллион, и, как правило, он получен в конце жизни. А тысячи не обладающих никакими уникальными знаниями людей — спортсмены, модели, актёры, «медийные лица» и безымянные околобюджетные чиновные пиявки — миллионы долларов отсасывают каждый год. Побегал гламурный футболист несколько сезонов, набрал рекламных клипов, и получил в сто раз больше нобелевского лауреата, пахавшего всю жизнь. А можно и ноги не ломать: улыбаться в камеру, демонстрировать свою брутальность или силиконовые сиськи и чревовещать. Девица Клунева, наверное, богаче всех наших академиком вместе взятых, потому что она публична, с утра до ночи тащится на «голубом глазу». Гламурные тёлки уже лезут в президенты. В Америке лезет Опра, отжав сотни миллионов у дураков и дур. Девица Клунева сначала  пролезла в «хиты и топы», скоро партия недогоняющих задвинет её в депутаты Госдумы, затем режим её губернатором назначит. А то и сразу в президенты  России — олигархи, «пятая колонна» и постмодернисты в помощь ей. В зачумлённой гламуром среде и учёный люд, наконец, взялся актуализировать свою науку, демонстрировать миру, насколько та может быть розовой, блондинистой и сексуальной. Глэм-учёные играют в «открытия» и, поддерживая миф о существовании российской науки, отписывают туфтовые отчёты. В самых чиновничьих верхах у нас окопались такие дубы и проходимцы, что перед наукой стало некому ставить задачи и осуществлять контроль. Даже целеполагания у российской науки нет, сегодня не определено: чтó и когда должно считаться конкретным научным результатом. Уже профессора вузов в пользу глэм-образования призывают отказаться от «устаревшей книжности». Сами же вузы превратились в места тусовки молодёжи, а учёба и приобретение профессиональных навыков теперь не так важны. Научные бюджеты и гранты «пилят» родственники и друзья начальства, включая высшие должности в государственной машине. Многие учёные и программисты, живя в России, используя наши помещения, технику и бюджетные средства, работают на заказы от американских научных фирм. В гламурном капитализме главное — яркость впечатления и мобильность: они конвертируется в деньги, статус, власть. Для гламурного капитализма характерна проектная логика жизни: они постоянно вкладываются в новые проекты — будь то бизнес, семья или образование, вкладываются в расчёте на максимально быструю отдачу, продают бизнес на пике капитализации компании, дабы перейти к новому проекту и предоставить лохам подбирать объедки. Завораживая перспективой изменить мир, учёные мошенники ломают судьбы и причиняют людям разочарования и боль. Гламурный образ научного продукта становится дороже качества и пользы от него. Главная цель глэм-науки — не знания и смыслы, а нажива, прибыль. Во главе стран, крупных фирм и венчурных фондов стоят бизнесмены: деньги считать и пилить умеют от и до. Учёный-напёрсточник живёт визитами к распорядителям деньжищ. Он освоил бизнес-манипулирование, он насобачился создавать иллюзию наличия у него нового продукта и может обосновать любой бред так, что потом трудно будет подкопаться. А для власть имущих коррупционеров, например, главное — это решить, куда направить ресурсы, дабы там никто и ничего посчитать не смог, и можно было пилить бюджет и фонд без риска оказаться обвинённым. Стратегией глэм-учёных стало использование ярких, понятных любому простаку образов, как в экранизированных литературных сказках, лишь бы мобилизовать деньги и электорат, и тем сохранить свою монополию «канонических учёных». Британские и американские глэм-учёные из Силиконовой долины вопят сильнее всех. В мировом глэм-цирке впору объявлять: «Весь вечер на арене — ковёрные британские учёные!» Какую истерию подняли с озоновой дырой! Пропихнули даже «Международный день охраны озонового слоя». А на девятом вале истерической волны в холодильниках вместо фреонов стали использовать более дорогие хладагенты, а кто выступает против сего подорожанья, тот совершает преступление века — Дюпонов сверхдоходов пытается лишить. Теперь это доказанный факт межкорпоративных «фреоновых войн», но денег-то лжеучёные успели огрести вагоны и — по инерции — до сих пор гребут! А если вдруг отыщется честный классический учёный, в научной среде за истину борец, корпорации спустят на него псов из пиар-агентств, специализирующихся на клевете, и те станут порочить доброе имя учёного, пока тот ни заткнётся или даже — в назиданье лохам — ни умрёт…

— Прогресс останавливается? — спрашиваю Подпёздыша, самому даже интересно.

Да! При паровом двигателе экономика росла по десять процентов в год, сегодня, при компьютерах, — один–два процента. Специализация в науке стала критической: учёные не понимают друг друга. С интеллектом людей — просто катастрофа! По заказу олигархов, политиканы и попы любых конфессий людей превращают в обезьян: если всё оставить как есть, исторически скоро сильно поредевшее население будет в пещерах молиться, жить. Россия погружается в средневековье: крепостное право, казаки, имения, челядь, дружина, междоусобица, разбойники на дорогах, эпидемии, теология в школах, в вузах, во властных структурах, цензура в дебильных СМИ, космическую ракету на старте освещает орденоносный поп… В скором времени от выезжающих на природу отдыхающих будут требовать справку о членстве в Обществе защитников озонового слоя, а от посетителей планетариев — справку о членстве в Обществе плоской Земли…

Я не Бэкон, но чую суть вещей! Глэм-учёный и прочий шарлатан говорит с народом на языке одном, значит, языке понятном, и потому услышанное не требует от человека размышлений и сомнений, заходит в память надолго и легко. А классический учёный говорит о вечных вопросах — кто мы? откуда взялись? что нас ждёт в будущем? как устроен мир? — говорит на языке своём, и народ со своим умом, убитым ЕГЭ, СМИ и интернетом, понять сходу ничего не может, ибо нужно самому много знать и сильно напрягаться, ставить под сомненье — и всё истинное пролетает мимо. Неподготовленные умственно, доверчивые люди смотрят и слушают других, дабы развлечься и получить толику полезных знаний, а вовсе не просветиться и научные открытия постичь. Мой вывод: в человеке доверие к гламуру заложена природой на уровне инстинкта. У мужей учёных большой аудитории в принципе не может быть, а частный бизнес, умножая прибыль, требует массовки. След, в плане гламура капитализм для человечества ужасно вреден: он ведёт к безумной конкуренции, лживой недобросовестной рекламе, излишней трате материальных ресурсов и изводу времени впустую, то бишь, отбирает у человека жизнь.

В большой науке открытия случаются, если решения принимаются ассиметрично. Управляйся наука большинством, «консенсусом», мы бы топтались до сих пор в Средневековье, а Ломоносов на Белом море тянул невод с рыбой и морских котиков острогой бил, как его отец. Дабы совершить открытие, меняющее мир, учёный должен твёрдо стоять на позиции: «Какое мне дело, чтó думают, советуют и делают другие?» Развитие материальной культуры и общества во все времена определяли всего несколько людей. Истинный учёный всегда в меньшинстве или вообще один, ему присущи, кроме ума и знаний, непослушность, мужество, упорство. Строящие каркас мира одиночки должны быть готовы жертвовать собой.

Сказанное относится к классическим учёным. Глэм-наука же — позорище сегодняшнего дня. Не удивляйтесь, легковерный читатель мой, если завтра из бюджетов многих стран, и в их числе России, выделят сотни миллиардов долларов на борьбу с крокодильим гриппом. И не важно, что в русской природе крупных рептилий нет: глэм-учёные вмиг докажут, что смертельно опасный крокодилий грипп передаётся теплокровным животным и человеку через, например, тритонов, ещё не совсем вымерших в ручьях средней полосы. Учёные аферисты поднимут такую истерику — грядёт апокалипсис, всем конец! — что медицинские лаборатории и корпорации в лёгкую срубят все эти миллиарды, и холодильники Центра госсанэпиднадзора никому не нужными вакцинами забьют. Через год-другой глэм-истерик наступит тишина, о крокодильем гриппе забудут, а через много лет затратного хранения вакцину — по-тихому в расход. Кто пикнет, того с работы вон, а то и посадят от и до.

А между тем, фундаментальная с прикладной науки — естественный для развития России особливый путь. В мире фабрика — Китай — имеется уже, банк — США — тоже есть, музей — Европа — процветает, России остаётся наука лишь. Мы можем создать особливый технологический уклад, не всё ж позориться полезных ископаемых продажей. Эй, Михайло-наш-Ломоносов, Вавилов, Курчатов, Павлов… — вставайте из гробев своих: созданная вами блистательная русская наука убивается в гламур! Сегодня для руководительства возрождением науки уже сталинские наркомы позарез нужны!

Подпёздыш вернул меня к мысли о шпионах… Коль глэм-науки цель — нажива, а денег всегда больше за бугром, значит, все секретные отечественные технологии и материалы пренепременно утекут туда. Бери, родное начальство, на заметку: российская глэм-наука — насос для откачки отечественных прорывных идей и технологий за рубеж. Смерть глэм-шпионам!

Припоминаю, и девица Клунева отметилась в российской глэм-науке, с перспективой выдвинуться на Нобелевскую по биологии и вообще. «Наше почти всё» особливо преуспела в генетических прожектах. Она предложила вывести двухголовое или сразу трёхголовое начальство. Многоголовость учёная дева мотивирует, во-первых, острой нуждой в умножении интеллектуальной мощи чиновного начальства, во-вторых, экономией бюджета на содержание начальствующих лиц — трёхголовый, по теории девицы, думает за троих, и пусть жрёт в три глотки, но желудок-то останется один, а в-третьих, ростом востребованной обществом личной ответственности начальника за профуканное, по обыкновению, дело: трёхголовый в случае провала порученного дела не сможет переложить вину на других, а станет разбираться между своими головами, и тогда можно будет одну из голов показательно рубить. Есть правда сомнение: одноголовые-то в телевизоре надоели всем, а тут влезет на экран целый сказочный зверинец и в перебивку начнёт изо всех ртов нести пургу. Идея Клуневой недогоняющее начальство изрядно вдохновило! Ещё бы: прокурору и супротивному народу будет непонятно, какой рот слушать и кому позже предъявлять. Как в случае с мясными червями, из бюджета глэм-учёным селекционерам подкинули вагон деньжат. Говорят, в закрытых лабораториях опыты по выведению трёхголовых чиновников начали с учёных кур и жаб…

Ещё девица Клунева предложила глэм-учёным разработать генетическую бомбу, коя избирательно мочит в сортире «неправильных» коррупционеров: сбросил парочку фугасок — и город чист, можешь заново всё начинать! «Правильных» назначенцев генетическая бомба, само собою, не коснётся.

Не забыла Орлеанская дева и о несупротивном в принципе народе: подготовила прожект о выведении четырёхрукого и четырёхногого работного люда, дабы вкалывали вдвое больше и бегали по заданиям быстрей. А что, давила на логику девица: у мурзляков по четыре ноги-руки — и общество благоденствия у себя отстроили, живут! Пора отходить от устаревших дарвиновских стереотипов. Земляне тоже, может, заслужили коммунизм — лежи себе, СМС пиши, мечтай… Для второго захода в строительство земного рая в России премудрых голов и ловких рук-ног остро не хватает. Нужно принимать реалии: мы всегда брали не уменьем, а числом. Четыре руки-ноги — это, значит, машет сразу двумя кувалдами, двумя лопатами, вот вам и искомая производительность труда!

Кроме грядущих судьбоносных нацпрожектов, у девицы Клуневой нашлись и сегодня осуществимые уже. Ну не буду вас, учёнейший читатель мой, обременять естественными прожектами любой почти девицы по выведению богатых женихов, бескорыстных содержателей и спонсоров капризов, но душка Клунева уже который год всем желающим и платёжеспособным продаёт свой личный генофонд в виде отстриженных ногтей, отрезанных парикмахером волос и отплёванной — тьфу-тьфу — слюны. Трудолюбивая дива за один рабочий час способна наплевать в чашки Петри столько эксклюзивной фенотипической слюны, что после её фасовки и продажи хватит на покупку новой легковой машины. Учёные-экспериментаторы утверждают: генетический материал человека имеется и в его соплях, но глэм-дива, «наше почти всё» — великая эстетка: своих «коз» пока не продаёт, возможно, позже — по мере оскудения более эстетичных отходов фенотипа.

Отмечу, как расхлёбыватель жизненной фактуры: глэм-капиталисты и глэм-учёные не могут существовать сами по себе: они здравствуют, прыгая с плеча на плечо неповоротливых рыночных гигантов или дербанят бюджеты регионов и целых государств. В эпоху постмодерна популярность и гламурность становятся как сёстра-близнецы.

Гламур, между тем, порождает новые формы неравенства и конфликтов, строго делит общество на «своих»-«чужих». Теперь владеешь вниманием — владеешь миром. Ради привлечения внимания гламурные президенты и кандидаты в президенты кидаются в крещенскую прорубь, рядятся в Джеймса Бонда или порно-диву, при том никто из них уже не обещает народу положить руку на рельсы, если что пойдёт не так. Какие рельсы, когда у них всё в шёлковом ажуре! Работа с образами, привлекающими внимание, возбуждающими эмоции потребителей в оскотинившемся обществе капиталистов, создаёт экономику, похожую на виртуальную реальность. Осмысление фактов от сотворения мифологий отстаёт всегда. Осмыслить факты реально способны лишь умницы от природы и традиционные учёные мужи — таких интеллектуалов осталось очень мало. А мифы — помимо ангажированных властью социологов, политологов, историков и спецслужб — часто по доброй воле творят журналисты, писатели, артисты, священнослужители любых конфессий, чиновники, домохозяйки… Это я ещё рекламщиков и сумасшедших опускаю! Мифы для общества полезны — создают культуру, но для традиционной науки они — смерть. Супротивные умники, к слову, утверждают: власть имущим выгодно рациональные знания мифологией сменить, дабы легче было манипулировать сознанием народов.

Теперь вы, всезнайский читатель мой, броситесь спрашивать меня: что есть наука? Отвечаю: наука представляет собой арсенал методов и способов, коими проверяют гипотезы и теории строят. Глэм-науку я держу за современную стадию развития лженауки. Масштабы глэм несопоставимы со старой доброй лже: глэм-учёные ворочают триллионными бюджетами, им платят все государства и корпорации от и до.

Как отличить науку от глэм- и лженауки?

Цель науки — внеидеологическое объективное познание мира, дабы изменить к лучшему человека жизнь. Наука принимает и отвечает на вызовы противоречащих ей результатов исследований, знаний и идей. Наука опирается на постоянно растущий объём знаний, и потому меняется без перерыва на революцию или обед. Метрология, фактология, методология — три принципа, по коим определяется наука; если их нет, то это лже- или глэм-наука.

Цель глэм-науки — получение бабла; это бизнес, нередко с идеологической подпоркой, польза его для человечества не имеется в виду. Глэм-наука непримирима к любым вызовам своим доктринам. Она, как правило, статична: после первого выставления на публику идеи налаживается поток привлечённых денег, общепринятые исследования не проводятся вообще, а результаты опытов, противоречащих доктринам, умалчиваются от и до. Глэм-учёные выдвигают такие лженаучные утверждения, кои не поддаются немедленной проверке, посему традиционные учёные долго или вовсе не могут доказать, что сии утверждения сфальсифицированы или ложны по своей сути.

Вот образчики лженаук, от коих глэм-наука оттолкнулась, прежде, чем взлететь: алхимия, астрология, теории полой и плоской Земли, френология, иглоукалывание, мегалитизм, криптозоология, нумерология, вторая луна, биокоммуникация, иридология, фэн-шуй, персонология, радионика, радиэстезия, лозоходство, лоусономия, вечный двигатель, астрология с хиромантией, ченнелинг, веганство, гомеопатия, живая и мёртвая вода, эликсир молодости, дианетика, ясновидение, теория Фрейда, левитация, телегония, детектор лжи, Бермудский треугольник… Это я ещё гномов и эльфов опускаю!

«Научный коммунизм» за полтора века усилий неглупых людей так и не стал наукой, ибо гипотезу коммунизма научными методами и способами нельзя объективно опровергнуть или подтвердить, равно как, например, гипотезу внеземного возникновения жизни. На научном коммунизме деньжищ не срубишь, потому глэм-учёные забили его в игнор.

Глэм-учёный озабочен не фундаментальными открытиями, а превращением в зрелище науки, ещё — паразитированием на госпропаганде и рекламе корпораций, созданием научных фейков и, главное, хлопочет о личным росте как информационной сущности и вообще. Глэм-учёный — очковтиратель, шарлатан, публичный и агрессивный изобретатель вечного движка; ему необходим прямой эфир, где можно сыпать цифру и цитату, а проверить его брехню специалистам не успеть. Даже не успеть задать ему убийственный вопрос: почему железный самолёт летает, а железная гиря — нет? Глэм — это шоу-бизнес на науке, где лохам «продают мечты». Глэм-учёный всегда выглядит привлекательно и зазывно: в роскошном кадре с шикарной инфографикой метросексуал с блеском играет, на эмоции умело давит… — и невежде-потребителю никак не устоять. У глэм-учёных популярны идеи, противоречащие официальной науке и сложившемуся вещей порядку. Таким макаром они играют на традиционном подозрении народов в отношении высшего начальства и любых госинститутов. Чем хуже в стране отношения начальства со своим народом, тем больше плодится антинаучной чепухи.

Сам глэм-учёный вполне может и разбираться в предмете, но, однажды переступив через добропорядочного учёного в себе, он отрабатывает проплаченный заказ. Не нужно быть совсем учёным, дабы понять бредовость гомеопатии, заряженной Чумаком воды или телепатии Джуны. Это я, товарищ Бодряшкин, своим третьим глазом вижу на сто лет вперёд, а обыватель за одно поколение никак не учует катастрофу с умственной деградацией культурных ранее народов, а значит неизбежный закат их цивилизации под напором варваров и добровольных их пособников — ленивых и доверчивых невежд. А именно массовое одебиливание, тирания новинок деформирует мировую картину спроса, посему на прорывные технологии заказчика в капиталистическом мире просто нет, фундаментальных научных открытий нет, а тихая традиционная наука обращается в кричащий глэм. При том ни один крикун нигде ни разу не объявил себя глэм-учёным. И даже, возможно, не думал по утрам: вот позавтракаю я какао с круассаном и поеду ставить глэм-эксперименты, дабы нарыть глэм-доказательств заказанной мне глэм-доктрины…

Здесь вы, грамотейный читатель мой, броситесь спрашивать меня: почему же в капиталистическом мире антинаучная и антикультурная пропаганда столь свирепа? Отвечаю: после крушения социалистической системы власть имущие обрушили уровень общей культуры населения и качества школьного и вузовского образования в России, дабы, как в каких-нибудь зачумлённых империализмом США, поскорее общество потребления создать, взрастить стада безумных покупателей товаров и услуг. А образованный, учёный человек ― худший покупатель: его главные ценности находятся в мозгу, а не на полках магазинов…

— В политике, — говорю Ковбасюку, — тоже создают химеры: демократию, национальные мифы и проч. — для управления народом. Только глэм-демократия, считаю, чревата новыми «Тёмными веками»…

Помню, ту мысль развивать не стал: пред постмодернистами, мошенниками и ворами бисер принципиально не мечу!

 

 

Глава 2. Как «символ очищения» инкогнито лечу в Сломиголовск

 

С Новым годом, товарищи!

В кабинете Патрона пьём коньяк «Суворов» под женеральскую закуску… Одна бередит заноза: вижу на столе свою позавчерашнюю статью о мурзляках. Она вся исчеркана советских времён красно-синим карандашом фабрики имени «Сакко и Ванцетти». Ужели опять выдал какую-то государственную тайну и «контора» вышла к моему начальству для согласования наказанья меры? Статья, да, взорвала учёный и недоученный во многом мир, встряхнула даже посильней, чем моя завоевавшая признание в верхах система бодризма в укрепление взаимопонимания начальства и его народа.

Вы, внимательный читатель мой, помните, конечно: мурзляков я встретил на болоте Жабьем, а изобразил искусно в мемуаре номер пять. Не ведая, что исследования по мурзляководству засекречены по жуть, я накатал бодрящую статью и сдал её — без гонорара! — в журнал научно-популярный с благой целью просветить народ. Хорошо ещё сдал без натурных иллюстраций! Главред журнала про секретность не ведал тож: опубликовал мой опус в разделе «мир животных». Я писал: мурзляк заклемонский (Murzlyak zaklemonsky Bodryashkin), конечно, инопланетянин, существо разумное, но ведёт себя как очень неприхотливая домашняя скотина — смирная такая, внешне похожая на сухопутного осьминога от и до. Мурзляк на Земле не предубеждён против человека и безопасен для окружающей среды, разговаривает на почти литературном русском языке, может содержаться в простом сарае, в средней полосе пасётся где угодно, но не переносит сильный холод и, хотя питается мхом, торфом, лесной подстилкой и корой, но мясо — мурзлячина — на товарном выходе получается вполне чревопитательно и сносное на вкус: сойдёт и в качестве пищевой добавки, и как наполнитель в дешёвых колбасах, сосисках и тэдэ, разве что дубильных веществ в мурзлячине многовато, но это даже лучше — желудки у малоимущих едоков на перспективу продубятся, а в ледяном космосе или в Нечерноземье людям изысков не до: блины с икрой уже и на Масленицу подают на редкость. Если же, отринув этику, возвести мурзляка в культуру, это может оказаться, во-первых, решением проблемы нехватки животного белка, особливо в бедных странах; во-вторых, при освоении дальнего космоса астронавтам свежее мясо на борту нужно позарез — на консервах далеко не улетишь; в-третьих, олигарх Сироцкий и компания уже планируют переселение на спутник Сатурна, Титан, на коем атмосфера защищает от солнечной радиации, давление практически равно земному, а метана — хоть залейся, топи им батареи миллиарды лет — не перетопишь, только нет свежего мясца, а с Земли на Титан не навозишься живых баранов и козлов, Сиротскому и Ко. никаких миллиардов не хватит расплатиться. Но прежде, чем возводить мурзляка в культуру, я сформулировал две задачи: пред мировой наукой — подтвердить безопасность музлячины для здоровья едока, пред начальством — решить этический вопрос переработки тел инопланетян в продовольственное мясо и костную муку. А в конце статьи я праведно чуточку взгневился: почему о результатах важнейших для голодающего человечества исследований в открытом доступе экспертных и научных публикаций нет? Или опять случилось, чему никогда не дóлжно быть: начальство скрывает правду от народа?

Вы, гуманный читатель мой, конечно, броситесь спрашивать меня: разве не кощунство вводить разумное существо в культуру, разве это не чистой воды мурзляколизм? Ещё нам нового каннибализма не хватало! Впервые инопланетяне на Землю прилетели — а мы их сразу на сковороду и жрать! Отвечаю. Вот что Кутя-прокурор рассказал мне лично: когда живущие с ним на Жабьем мурзляки сообразили, что зимой на болоте людям не хватает мяса, они задались: сколько надо? Килограмма три на неделю хватит. Отрезайте! У Кути и Бобоши Тройкина рука с ножом не поднялась, тогда мурзляк, улыбаясь во весь рот, со своих ляжек и боков, нарезал полную кастрюлю мяса, после чего впал в анабиоз на несколько часов, мясо отросло снова, зияющие раны затянулись без следа, а донор лишь больше обычного съел мха и торфа. Мурзляк оказался тем райским вепрем Сэхримниром, коего по утрам викинги режут-варят, а к вечеру он снова цел. Грохнись мурзляки на Жабье тому назад лет двадцать, наделали бы мы из них колбасы, котлет, и, глядишь, СССР не развалился.

Ушлые дельцы раньше Кути-прокурора прознали способность мурзляков к сказочной регенерации тканей, завернули доходное знание в государственную тайну и на исследования срубил бюджетный триллион.

— «Контора» сочла статью утечкой, на!.. — кивает на журнал Патрон. — Собиралась тебя, Бодряшкин, хорошенько взгреть, на!.. Я уж сел катать положительную характеристику: утечку, как всегда, списал на квадрат головы, то-сё, как вдруг они передумали, и теперь просят откомандировать тебя в «контору», на!.. Задание у них!

— Мне со сломиголовского детства к трёпкам не привыкать! Разрешите разлить?

— Разрешаю! Про Сломиголовск речь и пойдёт, на!.. Хочешь по родным местам прокатиться с ветерком? Прям сегодня, на!..

— Так точно! А причём тут мурзляки?

— Оказывается, в самых верхах ты значишься единственным в стране неангажированным спецом по мурзлякам, на!.. Остальных консультантов бизнес-учёные и воры уже скупили. Коррупция в учёном мире чревата для интересов государства, на!.. Со дня, как кащеногие мурзляки прилетели с Заклемонии, за ними гоняются все шпионы мира…

— Смерть шпионам!

— Смерть! По моей рекомендации сегодня утром тебя включили в состав тайной государственной ревизионной комиссии — искать, куда делся бюджетный триллион. Его года два тому назад по закрытой статье кинули науке — изучать первых пришельцев, на!..

Я не шпион, но с данными разведчика-героя. Почему меня назначили главным по мурзлякам, оно вам, заштатный читатель мой, должно быть абсолютно ясно: в верхах заглянули в личное дело, видят: контрразведчик, сиречь «свой», не буйный, всегда в теме, в деле, холостяк, и компромата не так чтобы уж очень — ну и назначили ведущим от и до. Так у нас и президентов в закулисье назначают. Только в отличие от воровского мира, в Кремле семейному положению кандидатуры внимания не придают.

Самому даже интересно: когда отечественные киногерои морочат чьи-то головы, то избирают — сам не знаю, почему — самые немудрёные товары из отрасли животноводства. Великий комбинатор Остап Бендер морочил рогами и копытами, герой фильма «Подвиг разведчика» — щетиной, помните его внушающую речь: «Терпение, мой друг! Пройдёт ещё немного времени и щетина на складах вашего отца превратится в чистое золото!» С тех пор доморощенная мысль взлетела уже к стыку космоса с животноводством!

На счастье или на погибель, сам ещё не разобрался, говорит Патрон, оба корабля с Заклемонии рухнули именно в российские аномальные болота. Ухватившись за такую пруху, учёная братва выбила средства на перевод отсталого отечественного животноводства в невиданное по эффективности инновационное русло, дабы обеспечить России мировое лидерство в мурзляководстве и затоварить мир дешёвой колбасой. Так бы тот триллион без следа и растаял, но на днях, по вине невыспавшейся секретарши, в самые верхи взлетели копии документов о перечислении крупных сумм в оффшоры, из них следовал неизбежный вывод: у кормушки оказались лжеучёные, по своей сущности — ворьё. Эти умники не сообразили даже разделить новую отрасль «мурзляководство» на три традиционных части: науку, технологию и промышленное производство, и не потрудились методологически разбить исследования на космические и земные, и много чего ещё. Деньги есть — ума не надо! Подозреваемые мужи кинулись оправдываться: в России, мол, и бурёнки дают молока в три раза меньше, чем в америках-европах, хотя занимаются ими наши учёные животноводы уже сто лет, а мы только один годок с прицепом, с какой стати вы хотите финансового краха по мурзлякам достичь в пятьдесят раз быстрей? Начальство неожиданно вскипело: выборы на носу, прикажете и по мурзлякам от вас целый век чего-то ждать и не дождаться?! А самый главный разочарованный начальник учёным мурзляководам прямо заявил: не выйдет сделать из меня глупого эмира, того, из байки о Ходже Насреддине, восточном тролле, кой подвязался обучить эмирского ишака богословию и чтению Корана наизусть! И решило начальство заслать к мурзляководам не благолепную Счётную палату, а негласную ревизию по типу спецоперации контрразведки, с полномочиями действовать по обстановке и вообще. Войны нет, а «смотрящих» засылают по-военному!

Я только «за»! Докладываю Патрону военную тайну, кою сорок лет, как отставной Мальчиш-Кибальчиш, хранил:

— Раньше в Сломиголовске был закрытый от шпионов завод по производству химических отравляющих веществ и боеприпасов. А по соседству, за глухой стеной, институт ядерной физики, ещё более закрытый. Пацаном в школе-интернате я на дохлых кошек в речке ловил раков, на кладбище варил в ведре — подарке уборщицы, доброй тётки. Вот как-то угощал её рачишками с травкой и дымком, она, разомлев, и проболталась: физики изучали влияние радиации на репродукцию биологических организмов — тараканов, крыс, людей…

Отмечу, как очевидец жизненной фактуры: физики многих лириков напоотравляли — из-за неизбежных в любом сложном деле техники отказов, традиционной халатности и бардака, а вся территория, прилегающая к заводу и физическому НИИ, оказалась заражённой изотопами с… — здесь кабы опять не проболтаться! — с «продолжительным» периодом полураспада от и до. У строящегося химзавода и новейшего НИИ сначала не было своей котельной, использовали центральное городское отопление, потому в случае ЧП крупные биологические останки неудачных испытаний, как я сегодня понимаю, по ночам сжигали в ближайшей котельной — то бишь, в угольной котельной школы инкубаторской моей. Очень может быть, у Прыща — от частого его присутствия в котельной и ночёвках на тёплом шлаке — сами пятна, нарывы и прыщи на коже и маниакальная секспылкость были вызваны облучением и вообще. Да и у многих наших девчонок, вспоминаю, с кожей и менструальным циклом не всё было в порядке: у всей в прыщиках девчонки по возрасту месячные едва-едва начнутся — а уже «залетела» от и до. И мне, не исключаю, от родной физико-химической науки тоже кое-что досталось, но не квадрат сметливой головы! Шлаковые горки у стены котельной часто становились для юных баторов ареной игр, а грузить шлак совковыми лопатами на самосвал и радиоактивную пыль глотать по заведённому директором порядку заставляли провинившихся в чём-то пацанов…

— Официально там уже давно другая контора, на!.. — сообщает Патрон. — Изучает астробиологические объекты, но тоже с вредным производством, на!.. Места в столицах для грязных производств у них не нашлось, вот засунули в Сломиголовск, якобы, подальше от шпионов…

— Смерть шпионам!

— Смерть! Был зажиточный советский город, а у либералов оказался моногород, на!.. Столичным учёным отдали один из корпусов твоего интерната под жильё, а опыты, на!.. производят в лабораториях и цехах бывшего химзавода, за кирпичной стенкой. Исследуют всё подряд: от микромира и колорадского жука до хвостов комет. Недавно отхватили куш на изучение залётных мурзляков, все предыдущие проекты, не отчитавшись, бросили, на!.. По праздникам учёные мужи сваливают все в Москву, на непрерывных производствах дежурит местный персонал, и лагерная вохра, на!.. Сейчас подъедет за тобой подполковник из «конторы», он уже был у меня час тому назад, уехал готовиться к командировке, на!..

— Мне не доверяют?! — обижаюсь на спецслужбы.

— Никак нет, Бодряшкин! У них на тебя досье в сто восемь мегабайт. Мне его показали, на!.. Ничего серьёзного: драки, бабы, пьянки, нарушения границы, браконьерство, незаконное хранение оружия, угон автомобилей и катеров, угрозы физической расправы, шантаж, семь поджогов, погромы, нападения на банки и склады… — ерунда! Считают: гранат перекидал только слишком — хорошо, учебные или газовые все почти…

— Теряют квалификацию: нарыли маловато! А где мои любимые пункты: «проникновение на охраняемый объект», «похищение опытных образцов», «копирование секретных документов»?

— Их после сегодняшнего задание обязательно добавят, на!..

— Сами на задание шлют, сами — по исполнению — и вменяют…

— Так заведено — «контора», на!.. Они там все такие, и в тебе, не боись, чувствуют родную кровь. Если на тебя нарыли сто восемь мегабайт, на меня должно быть восемьсот один! А то обижусь, на!.. Главное: в твоём досье маячит, хотя в неявном виде, неоднократное покушение на выдачу государственных и технических секретов через СМИ и интернет. Болтай поменьше с кем попало, на!.. Болтун — находка для шпионов!

— Смерть шпионам! — как закричу, вырвалось непроизвольно.

— Смерть!

Надо собраться, а то с одного задания едва без вины условно осуждённым ни вернулся.

Тут в чернильной рясе заявляется Савелич. Наверное, Патрона с Новым годом поздравлять. Перекрестился, не разглядев, на портрет Сталина, кой в простой деревянной рамке по праздникам достаёт и вешает на стену Патрон. Сам грознее тучи, плюхается за стол и просит взглядом. Патрон из холодильничка пузырь освящённой водки вынимает, наливает в стакан по ободок, ставит перед отцом-десантником и говорит:

— Ты у нас военный пастырь, на!.. Помолись за Бодряшкина, приободри бойца: ему сейчас, в пургу, по заданию родины в Сломиголовск лететь, на!..

— По единой! — Савелич опрокидывает залпом и смотрит пытливо на меня. — «Бодряшкина приободри…» Атеиста…

— Я не воинствующий атеист: православную культуру уважаю, берегу.

—  «Больши сея любве никтоже имать, да кто душу свою положит за други своя», — цитирует Савелич. ― Бодряшкин — русский офицер: голову за други своя всегда положить готов. Помолюсь за тебя, боец, в храме. Если вернусь туда… Я сейчас от архиерея… Поругался насмерть! Недавно ты, Бодряшкин, за этим столом говорил: «Для чего нужна сегодня церковь?» Я твои слова запомнил. Говорил ты: храм нужен только как место, где бедняк хоть изредка может постоять рядом с богатеем и начальством, мол, это снизит остроту социальной розни между ними — для общества выйдет польза…

— Могу сформулировать и точнее, — отвечаю я. — В храме легче всего создаётся иллюзия единства начальства и его народа…

— Этой иллюзии уже нет и в церкви, — не дал договорить Савелич, вертя в руках пустой стакан. — Поцапался с архиереем — он подсел на гламур. Какими словами мне теперь провожать воинство в горячие точки? Они же каждый день видят этих красавчиков в золотых рясах.

— Так точно! — охотно влез Патрон. — Ваш архиерей стал гламурным, на!.. В одеяниях на девицу Клуневу похож. Противно смотреть, на!..

— Внешне — на Клуневу, у них и машины одной марки, и на море загорают рядом, а внутренне — стяжатель, перерожденец, бизнесмен! — стукнул стаканом об стол Савелич. — Нам только голых девок в храмах не хватает! А магазины уже есть, концерты есть, бассейны, пекарни, склады, погреба… Храмы предоставляют юридические адреса дельцам, бандитам…

— Всё как в Ватикане! — говорю. — Оттуда пришла гниль, эрзац-религиозность. Ватикан уже давно корпорация, а не церковь. Вашим, отец, архиереям богатства Папы покою не дают. Правящая партия недогоняющих не догоняет Америку принципиально, а православная церковь католическую догоняет ещё как. В слово Божье вносит ещё больше и больше социального содержания, поёт гимн власть имущим, а бедных и сирых презирает, нос от нас, «ватников», воротит.

— Ни одна церковь бедных за людей не держит, на!.. — вступает опять Патрон. — В христианском учении изначально, уже две тысячи лет, одобрялись отношения хозяина и раба. Бодряшкин, заметь: ни в одной из книжек Священного Писания не найдёшь слова осуждения рабства, я об этом Савеличу сто раз говорил, на!.. Богоугодное превосходство богатеев над рабами попы облекают в библейскую символику, на!.. Царь — от бога, на!..

— Увы мне… — сокрушается Савелич. — Бодряшкин, брат, плесни: надо прояснить…

Наливаю святому отцу сто пятьдесят освящённой водки, Патрону и себе — по сотке коньяку и провозглашаю тост:

— Смерть гламуру!

— Смерть!

— Сегодня впервые захотел оставить сан, — сокрушается Савелич, хлопнув без закуски второй стакан. — Не хочу оказывать богатым «гламурные религиозные услуги» — теперь это следует называть так. Православные либералы гробят церковь, выхолащивают содержание Христовой правды, подменяют смыслы. Католическую церковь либералы и миллиардеры уже забили, храмы продают в частные руки, веры в Европе, считай, нет. Теперь добрались до нас. Гламур уже поглощает русскую иконопись — а патриарху всё равно. Политики, олигархи, звёзды экрана, министры, генералы на камеру встречаются со старцами, под завесой светско-рождественских мероприятий, но всё с обычными для мирской публики фестивальной помпой, глянцем, пьянкой, сценой, баней, ряжеными, прислугой, девками, охраной… От рядовых священнослужителей, как я, церковное начальство требует не проповедей, а коммерческой отдачи, денег. У меня, как у ГАИшника, план по выручке, а не по спасённым душам. Приедет чиновник или бандит на новой тачке, бросит несколько купюр ― и иди, батюшка, освещай его новый внедорожник: «Ниспосли благословение Твое на колесницу сию и ангела Твоего пристави к ней, да шествующии в ней им храними и наставляеми, в мире и благополучии путь свой совершивше, Тебе славу и благодарение воссылают, хвалящее Отца и Сына, и Святаго Духа. Аминь», а потом сразу колесницу гонит на автомойку ― смывать пятна от святой воды. Вот и вся глэм-вера. Не дай бог испугать богатого прихожанина ужасом смерти! Нет, ты говори о доброте и милости Христа лично к нему, неправедно нажившему, а заодно клянчи деньги на храм. Я, воевавший офицер, должен клянчить деньги у ворья! Беднякам дать храму нечего, сущие копейки: остаётся бюджет и воры. Не хочу служить гламурной церкви и не буду! Аминь!

— Гламур — всегда подмена, — говорю, — прельщение, уловка Антихриста. Вы, святой отец, прежде, чем хлопать дверью, хотя бы попытайтесь воспитывать богатых прихожан, сподобьте их делиться с сирыми, дабы хоть нам всем надежду сохранить на смычку начальства со своим народом. Общество без такой смычки распадётся и опять случится социальная революция, а с ней ― разруха, кровь.

— У нас с буржуазной контрреволюцией разруха, на!.. — говорит Патрон. — Недогоняющая власть научилась так ловко врать народу, что легко скрывает свою тоталитарность, на!.. Гламур — не игра, а игрища мировых масштабов, на!.. Почему игра? Тоталитарный либеральный проект гораздо проще осуществить во внешне игровом режиме постмодерна. В православии гламур — это своего рода пропуск в земной рай, на!.. Его надо заслужить, пожертвовать ради него.

— Денег? — спрашиваю, самому даже интересно.

— Не только, — отвечает Савелич. — Нужно отвергнуть всех «негламурных» людей, отвернуться от них, поменять круг знакомств. Нужно принять назначенную власть имущими «правильную» идеологию господ и рабов, занять место на «правильной стороне» истории страны и мира. «Ватник» не может быть «правильным» по определению церковных иерархов. Приверженность гламуру — это недоверие к первозданному миру, к Богу, превращение себя, любимого, в маленького бога. А недоверие к миру заставляет презирать людей, тяготиться их присутствием, перекладывать вину с виновных на их жертв. Гламур — элемент разделённого общества. Это мы, сидящие здесь за столом офицеры, готовы положить жизнь за други своя, а у гламурных православных либералов заповедь другая: сегодня умри ты, я — как-нибудь потом.

— Святой отец, — говорю, — материя первична. В России сначала общество разделилось на бедных и богатых, а теперь каста имущих строит идеологию, дабы в своём богатстве через наследование закрепиться на века. С той целью привлекли и церковь, замазав её глэмом. Православный гламур создаёт особливый образ монетизированной церкви ― с диктатурой богемы над массами трудящихся. Православный гламур обещает научить, как богачу со всем имуществом, со всеми преступлениями попасть в царство небесное. Гламур использует арсенал православия для создания своих образов, реализации медийных и творческих проектов. Публичные исповеди с дозированной искренностью — не катарсис, а дьявольская самореклама. При капитализме, как при царизме, православная церковь предназначена в первую очередь для материально успешных людей. У них своё миропонимание, свой стиль жизни, потому и современная стилистика церковности стала включать сомнение, иронию, карнавал — постмодернизм. Кто постоянно сомневается, тот ни за что не отвечает. Сие и нужно богачам, дабы не отвечать перед народом.

— А девицу Клуневу поставят министром рультуры, на!.. — ревёт с возмущением Патрон и кивает мне пальцем по стаканам с ободком «Суворова» разлить.

Разливаю и не соглашаюсь с Патроном:

— Девица, конечно, питомица либерально-христианской среды, коя приспосабливает православную веру и духовность к нуждам конфликтного мира богатых и бедных. Православие — как всегда было и есть — стоит за рабство, за классовое разделение и покорность рабов, «Любое начальство — от Бога». Посему называть миссию приспособления духовных ценностей церкви к либеральному мiру «новой» никак не след. Мiр новых капиталистов принципиально не нов. «Матушка» Клунева в должности министра не смогла бы продолжить стержневую линию высшего руководства партии недогоняющих на показушную умеренность и сбалансированность в обществе. «Матушка» Клунева — «новая миссионерка» из либерального клана, а эти люди со своими оппонентами из православно-гламурного и умеренно-патриотического бэкграунда обходятся бесцеремонно и жёстко, ибо руководствуются метафизической ненавистью к православию и традиционной русской культуре. Не след человека, коего называют православным, или кой сам таковым себя кличет, автоматически считать верующим, честным и порядочным. Православный не значит автоматически хороший, живущий по совести. Человека должно судить по делам, а не по демонстрациям какой-то веры. Пообщавшись накоротке с иным «православным патриотом», не мешает проверить свои карманы. Эти показушные верующие стоят в храме и разглядывают трещинки в штукатурке и с тоскою ждут: когда вся эта бодяга кончится, скорее причаститься и в кабак. Такие походы в храм сродни соисканию индульгенций в католицизме времён инквизиции. Гламурные «православные бизнесмены» дискредитируют церковь: когда они попадают под следствие или загремят в тюрьму за воровство, о них люди говорят: «А ещё и православный!» — и конец уважению прихожан к церкви. Пастыри должны иметь силу воли и принципиальность, дабы отлучать перевёртышей от церкви. А наши пастыри проглатывают лицемерие паствы, дабы не лишиться прихода. Церковная политика в тупике и выхода никто не ищет. Главная цель высших иерархов — нажива, и плевать они хотели на «Третий Рим», историческую память русского народа и прочую пургу. Иерархи приспособили веру и церковь к капиталистическому миру, и считают сию порочную идею «новой миссией».

― А мне, офицеру в рясе, что прикажешь делать?! — кричит готовый застрелиться Савелич. — Приободри, брат!

— Приободрю! А здравомыслие людей, а традиции, а любовь, милосердие в душе, история страны, герои родины ― они пока остались, значит есть, чтó противопоставить гламуру в православии. А вы собираетесь бежать с поля боя. Вы же, Савелич, советский офицер! Начальство, наконец, очнётся от либерального дурмана и сметёт гламур!

— Я не могу на тебя, Бодряшкин! ― хохотнул Патрон. ― Зачем начальству сметать то, чтó оно само же создало, на?!. Духовная жизнь недогоняющего начальства формализуется в виде госрелигиозных обрядов, на!.. Они в храмах в специально подготовленных для них местах молятся на телекамеру, а попы плешивые головы их освещают, прощают грехи и проч. — и это глэмпредставление для народа служит оправданием для воров, на!.. Мол, да, мы воруем, это знают все, но мы и веруем, значит, бог уже простил! У нас, воров, главное, есть незыблемые «скрепы» с родиной, со своим народом, здесь лежат наши с вами предки, «только все вместе» мы можем «поднять», «совершить рывок», «прорыв», на!.. А СМИ, постмодернистская культура, церковь должны воспитывать народ в духе чинопочитания, смирения и непротивления злу насилием, на!..

Тут-то и заявляется скучного вида товарищ в штатском. Савелич, хлопнув третий стакан освящённой водки, уходит в храм молиться за меня. Здороваемся с товарищем, трём о предстоящей операции «Твёрдый знак», и вдруг:

— Товарищ Бодряшкин, вы, знаю, холостяк… Жена взбеленилась: грозит разводом, если сегодня улечу. Как офицер офицера: вы там под куранты начните сами, а я подскачу… второго января. Вот спецсвязь с «конторой»… — Даёт трубу спутникового телефона. — В машине ждут: прибор ночного видения, теле-фотокамеры, снайперская винтовка с глушителем, заряженная переносная КВ радиостанция, взрывчатка, гранаты, наручники, прочий инструмент. Отвезу вас на вертолёт. Полетите с вояками: в «конторе», сами знаете, «усиление» под Новый год — «жопы» охраняем, бортов для спецопераций нет. На Непроймёнск пурга идёт, железная дорога местами уже встала…

— Прочисть им там, Бодряшкин, как ты это умеешь, на!.. — напутствует Патрон. — Зажги под Новый год!

— Есть зажечь! А почему операцию назвали «Твёрдый знак»? — спрашиваю, самому даже интересно.

— Чтобы никто не догадался! — ржёт Патрон. — «Контора» все свои затеи обзывает, на!.., ну я и посоветовал твёрдый знак: «Ё»-то ты уже освоил, а в Сломиголовске у тебя все шансы заслужить медаль, на!..

Тут из институтского буфета приносят термос со свежезаваренным чаем-зверобоем, в большом контейнере — ливерные с пылу с жару пирожки, Патрон выдаёт тревожный чемоданчик, отказывает в мою пользу непочатую бутылку коньяка «Суворов», тогда опрокидываем «на посошок», прощаемся с братской обнимашкой и скупой слезой, и конторский подкаблучник отвозит меня на гарнизонный аэродром…

У зелёненького Ми-8 топчутся два лётчика, старлеи. Понятно: старшие офицеры празднуют дома Новый год, сплавили в командировку молодых неженатиков с общаги. Загружаюсь. Остаётся дождаться ритуала под названием «предполётные указания экипажу». Ждём — указаний нет.

— Пока не запретили по погодным условиям, давайте запускаться! — предлагает командир восьмёрки. Говорит с нетерпением, как будто стоит не у дверки кабины вертолёта, а перед кабинетом зубного врача и желает с процедурой закончить поскорей. — А то ещё на площадке метель прихватит, и будем здесь под куранты куковать. — Кивает на обувную картонную коробку в салоне вертолёта. — Меня вечером невеста ждёт с подарком…

В самом деле: солнышко, пробежав зайчиками на винтах, затянулось низкой облачностью. Ветерок сначала нагнал рваных облачков, а скоро небо затянула пелена.

— Взлетаем, пока есть окно! — командую. — Пурга заходит, железка уже встала…

Перспектива встретить Новый год невесть где вертолётчиков не вдохновляла, и экипаж быстро занял места в кабине, забегали по многочисленным выключателям руки, запуск. Ещё раз вызывают диспетчера в эфир.

— Понял, …-надцатый, взлёт разрешаю! — соглашается бодро-поддатым голосом динамик. — Горючее взяли?

— А то!

— Дербентский?

— Он!

Раздался вой пускового двигателя, мотор чихнул, затрахтибидохал, задребезюкал, взвыл, и винты завертелись каруселью. Сначала ненагруженный наш пепелац всем нутром припадочно дрожит, силясь оторваться от земли, потом пару минут, набирая высоту, кружит над аэродромом. Впав в предновогоднее настроение, экипаж не стал набирать нужную высоту, и сразу лёг на курс…

Полёт на малой высоте — захватывающее зрелище, тем паче, на новом для меня маршруте. Скоро пурга прижимает пепелац к земле. Летим очень низко: свежий снег с верхушек деревьев сбиваем и вихрим. Кабы только на ЛЭП не напороться. А как бодрит болтанка! Представьте, бесстрашный читатель мой: вы сидите в катящемся под горку холодном железном гараже, по коему снаружи кто-то молотит кувалдой. Барабанщику аккомпанирует надрывный, пробирающий до косточек ветра вой. А из иллюминаторов тусклый брезжит свет…

Мне же парашют положен! Засунулся в кабину — посмотреть. За бортом ни зги не видно, пацаны летят по приборам, о бабах говорят, точней, кричат. Командир:

— Мне хватит в бильярд играть, женюсь!

— На ком?!

— На крошке-Золушке! Купил ей сапоги по цене хрустальных, жена нашего полкана лично выбирала! В новогодний вечер иду в общагу педухи: какой прынцессе сапожки подойдут, на той женюсь!

— Педухи?! Воспитывать будет!

— Зато классика: муж — офицер, жена — училка! Полкан обещал: женишься — сразу квартиру и четвёртую звёздочку на погоны! Ценит кадра!

— Его жена тебя ценит! Одна, б-дь, гарем заменит!

— Это в прошлом! Мне гарем не нужен! Тропики полканши для меня чересчур! Маленькую Золушку хочу!

— Вертолётную площадку в Сорвиголовске закрыли! — докладывает, обернувшись ко мне, штурман. — А футбольных полей в городе давно уже нет, я там бывал! Куда садиться?! Ну как, летим обратно или «хрен с ним»?!

Конечно «хрен»! А парашют? Командир в ответ смеётся:

— В пургу с парашютом не прыгают, да и низко! Зависнем в поле, где ЛЭП нет, спустим вас по десантному тросу!

Эх, где только моя ни пропадала! Десантируйте меня, кричу, у входа на городского кладбище, а в поле заметёт. Показываю штурману на карте города крестик и киваю на обледеневшее стекло:

— Надо прояснить!

— Есть! Кабина дырявая: при юго-западном ветре задувает как раз во все щели, так что профилактика здоровья необходима по регламенту! — Весёлый штурман мигом достаёт бутылку, гранёные стаканы, наливает всем по сто пятьдесят дербентского коньяка, с тремя маленькими звёздочками, точь как у пацанов на погонах. — Главное, чтобы керосин не замёрз, а окна — ерунда! Мы и не с такими сосульками летали! От винта!..

Песню «Вихри враждебные веют над нами» сочинили, чаю, в кабине старенького вертолёта, отслужившего своё ещё в Афгане. И «Вьюга смешала землю с небом» — тож. Кабину продувает так, что шевелятся ресницы. Видимость — круглый ноль.

— Не боитесь, товарищ майор?!

— Я скорее подполковник!

— Есть, подполковник!

— Не боюсь, но разбиваться мне категорически нельзя!

— Что так?!

— А кто задание родины исполнит?! Да и сына ещё не родил, дом не построил, только девятнадцать книг написал!

— Девятнадцать книг?!. Вы что, из контрразведки?!

— Так точно!

— Тогда посторонним находиться в кабинете военной машины запрещено!

— Я не стукач, и много лет в отставке!

— Тогда можно! Разрешите, товарищ подполковник, разлить?!

— Разрешаю!

И горячие пирожки с ливером на коленки неженатым офицерам подаю.

— А я не мог понять: чем так вкусно в кабинете пахнет! — кричит лётчик. Он отвернулся от приборов, скинул авиационный защитный шлем, откусил полпирожка и взял стакан. — Подальше от начальства, ближе к кухне! В лётной пайке такой вкусняшки нет! Разрешите, товарищ подполковник, тост сказать?!

Тут вертолёт тряхнуло. Я, дабы к потолку не взлететь и не разлить, вцепился намертво в стакан.

— Подбили?! — кричу против логики и ветра.

— Никак нет! — с невозмутимым выражением лица отвечает штурман. — Это у моего командира такой маневр снижения — настоящий асс!

— В шторм на сказочном корыте летать может только асс!

— Почему сказочном?! Обычное для нашего авиаполка дырявое корыто!..

Дабы не отвлекать от управления и долететь, не стал напоминать служивым, чем закончились Александра-нашего-Сергеича страсти по дырявому корыту. От маневра асса я ощутил себя глушеной рыбой, и ощутил тяжесть гранат, распиханных по карманам с боков и на груди. Хорошо, трёхзвёздочный дербентский спас! Это ещё моего «Суворова» не открывали! А с ним нам и новый альпийский ледяной поход был бы нипочём. Только с Суворовым больше связан не лёд — огонь! Огонь?!. Химзавод с высокой кирпичной стенкой похож на крепость Измаил! Тут-то в квадрате головы и блеснула бодрая такая мысль…

На подлёте к Сломиголовску пурга стала затихать. Машина делает пару крутых виражей вокруг дымовой кирпичной трубы котельной моей школы-интерната. Старая труба вся в копоти, дымит, значит, газ так и не подвели. Когда-то я на спор лазал на неё; до самого верха взбирался по ржавым железным скобам с полулитровой бутылкой лимонада «Грушевый дюшес» на голове: не уроню — лакомство моё. На пепелаце приземляться здесь опасно: можно как фанера над Парижем пролететь, то бишь, врезаться в трубу, как французский авиатор Огюст Фаньер в 1908 году влетел в Эйфелеву башню и разбился насмерть. Тогда зависаем над перед входом на кладбище площадкой. Вертолётчики включают посадочные фары, ракетницей в дополнение освещают место приземленья, сбрасывают сначала трос, по нему лихо съезжаю я, потом на землю соскальзывает по тросу казённый инвентарь. В добавок из поднятой винтами снеговерти падает мне на голову картонная коробка. Я видел сию зелёную коробку в салоне вертолёта: командир вёз её искомой своей невесте, а ветром вынесло, когда для десантирования открыли дверь. Но как теперь с женихом связаться и вернуть? Машина, набирая высоту, уже дала пару кругов над площадкой, для красоты поздравления меня с Новым годом отстрел тепловых ловушек для зенитных ракет включив, и теперь отваливает боком по обратному маршруту. На снежке легковесная коробка прилипла к тёплому квадрату головы, пусть там и остаётся: на спецзадании руки контрразведчика предназначены для штатных исключительно вещей!

 

 

Глава 3. Новые «меньшевики» и «большевики» во власти

 

Небо просветлело. Топя снег и являя грязь, восстаёт от земли тепло.

У изгороди кладбища вижу остов сгоревшего УАЗика, «буханки», на боку с трудом различаю надпись: «РЫБОХОТПЧЕЛОКОНТРОЛЬ», и от руки размытую приписку мелом: «Привет Зацелованному пупку от волкособов». Озадаченный, взвалив рюкзак и подхватив сумки, иду в направлении центра града, озираюсь, как учили. Самому даже интересно: чтó переменилось в Сломиголовске за сорок истекших с детства лет?

В мою здесь предсуворовскую бытность между кладбищем и интернатом лежал пустырь, большой и безобразный: строительный мусор, чахлые деревца, битое стекло, кусты… На пустыре мы в «казаки-разбойники» играли, взрывали начинённые карбидом из-под шампанского бутылки, жгли резину и всё, что горит, и били всё, на что хватало детских сил разбить. Новый химический завод разбогател очень быстро, и местное начальство ненавязчиво предложило ему на пустыре устроить городской парк силами заводчан, школьников и добровольцев. Лесопитомника во всей округе не нашлось — саженцы выкапывали на кладбище, вдоль берега речки и в лесу. Моему интернату отвели участок между кладбищем и котельной, каждому классу разметили аллею, устроили социалистическое соревнование: мы, баторы, сами деревца сажали, окучивали, поливали, берегли…

Захожу в свой парк. Он, само собой, донельзя запущен: лавочек и урн в помине нет, а от узорных чугунных фонарей на главной аллее остались редкие ржавые столбы. Местами пахнет свежею мочой, чернеют на снегу непотребства кучки, валяются пакеты, бутылки и шприцы. На верхушках ближайших столбо-колов сидят две дежурные вороны: склонив головы, с подозрением одним глазом смотрят на меня. В полусотне шагов, меж кустами, по делу бежит гусёк крупных подозрительных собак… Мамынька родная, кем ты ни была: это же стая волкособов! Уши округлые, хвосты не свёрнуты, как у собак, в кольцо. Волко-собаки бесстрашно заходят в города, перепрыгивают через заборы, безоружных людей не сторонятся, а ребёночка или старушку могут и задрать. Городской парк страшно одичал! Нагие чёрные ветки ясеней и лип, с коих ветер сдул снежок, покачиваются и шелестят, тщатся погрузить меня в сонм воспоминаний. Сразу нахожу свою аллею: сажал эти берёзки собственной рукой, поливал, гладил и берёг. Посадил, теперь припоминаю, ровно семь стволов — дождались меня четыре…

В детстве я не успел побыть ребёнком. Ни одной фотокарточки с кругленькой головкой не осталось у меня. Первая сохранившаяся фотка: я суворовец, в натянутой по уши форменной фуражке, дабы не видели квадрата головы. С детдома запаслив был — прятал, как собака, недоеденный хлеб, потом мочил, на костре поджаривал и ел за обе щёки. Интернатский опыт пригодился: под мою солдатскую каску свободно помещался средних размеров бутерброд.

После суворовского жизнь двинулась нескончаемой дорогой и пропахла потной теснотой вагонов, пыльным полумраком крытых брезентом грузовиков. Я не успевал привыкнуть к одной казарме, как было пора привыкать к другой. Для облегченья переездов я не обзаводился мебелью совсем. В воинской части каждый раз на новом месте мне выдавали с панцирной сеткой гремучую железную кровать, точь как в интернате, недетскую только на размер, а ещё тумбочку и деревянную табуретку с прорезью посередине стульчака для удобства переноса. В моей казённой квартире на заставе не водилось чашек и тарелок — они бьются и потому не терпят в ручной клади спешный переезд. Я обходился армейскими кружками и мисками из металла. У меня не было любимых безделушек — в офицерском чемодане им не хватало места завсегда…

Пока, закрыв глаза, прижимал щеку к обледенелому стволу и думал: я всю жизнь на субботниках с успехом высаживал на заставах и в городах деревья, что ж я детей своих никак в мир не засажу, пока вспоминал себя десятилетним, подвалила четвёрка пятнадцатилетних пацанов, на лицах — разбойничьи ухмылки, в руках — самодельные ножи… Один стал предлагать «приезжему хмырю» оплатить местный «налог на тропинки в нашем парке». Другой уже требует у «чудилы в балаклаве» бабло и вещи по-хорошему отдать…

У меня вещи и деньги все казённые или чужие, отвечаю, я военный, старший офицер, никак не могу отдать. А «ваш парк» сажал я, скорее должны мне вы. Но те армейского юмора не понимают, играют заточками, вплотную подступают и грозят. Ну конечно: угрожаешь, значит креативен! Только не мешало бы сопленосым разбойничкам сначала научиться жертву выбирать. Я смелый: карать не боюсь! Спецназовца не доводи! С хулиганами пора особо разобраться! Тогда бросаю тревожный чемоданчик и сумки с инструментом наземь, из-под балаклавы опускаю на глаза специальные защитные очки, а из кармана вытаскиваю готовую к применению гранату, развожу на ней усики чеки, кричу:

— Я при исполнении: воспитывать некогда — просто накажу! Смотри, школота, сюда! Газовая граната «ка пятьдесят один», стоит на вооружении спецслужб, но сгодится и для разгона толоконных лбов! У вас шестнадцать секунд: успеть удрать, дабы без глаз не очутиться сперва в больнице, затем — в колонии для несовершеннолетних! Кругом марш, бегом!

Разбойнички оказались сметливые: сделали кругом марш — и кучкой в сторону города бежать! Я — в целях обещанного наказания сугубо! — тяну К-51 за кольцо и мечу гранату, как учили. Хлопок, шип газа, истошные вопли горе-налётчиков, поражённых ядом в самые глаза… Они побросали ступеры и, зажав руками лица, натыкаясь на стволы деревьев и кусты, разбегаются уже не командой — врассыпную, кто куда…

Оглядываю поле боя: казённые вещи без ущерба, враг панически бежит. Дежурные вороны громким карканьем одобрили мою победу и, вероятно, припомнив старые обиды, погнались за одним из пацанов.

Как видите, тоскующий читатель мой, упиться воспоминаниями об интернатском детстве мне не довелось.

Выхожу из парка на городскую улицу, в частные дома. Тут, семеня, пожилая с землистым лицом женщина идёт навстречу, озирается затравленно по сторонам. Интересуюсь: как пройти к гостинице «У мэра»? Объясняет, как принято у культурного русского народа, и тогда негромко добавляет от себя:

— Приезжий, с кладбища идёте… Не ходите больше один через парк, нигде в одиночку не ходите, только по центральной улице, и то, когда светло. В городе выйти вечером на улицу — что сыграть в русскую рулетку. Интернатские вандалы в парке всё ломают, людей грабят, могут и пырнуть. И с дач тащат садовый инвентарь, даже простые палки. «Металлисты» три раза взламывали мой домик: сначала унесли железную кровать, потом кастрюли, сковородку, электроплитку, чайник, умывальник, косу, серп, ложки, гвозди, вилки, нож. Времена повернули вспять: добывать себе на жизнь каким-то осмысленным трудом многие взрослые уже разучились, а молодые не умеют или не хотят, ремеслу их не учат. Остались одни собиратели, как люди в доисторическую эпоху. Выломал, собрал, сдал, получил деньги — и тем жив. Теперь езжу на дачу с кипятильником и чайничком из огнеупорного стекла. Люди говорят: в городе гуляет оружие. Не один таксист пропал вместе с машиной. Блатные не грабят только старух, как я, с этим у них строго. Зато волкособы в сентябре опять старушку разорвали: зачем-то пошла одна к реке по оврагу — наверное, шиповника собрать. Её внучку в местной газете назвали Красной Шапочкой, так сейчас все и зовут. Нас, пенсионеров, кругом обманывают. Сын достал фуражку милиционера, повесил её мне в прихожке на видном месте — сомнительные личности приходить в квартиру сразу перестали. Я врач-дерматолог. До пенсии работала с интернатом. Там детки теперь совсем неуправляемые. Несколько банд, опаснее всех — «котельные». Наркоманы. Милиция знает, но… Уже давно каждый год — два-три случая заражения сифилисом. А ведь им по тринадцать лет! Причём уже вторая стадия, то есть заражаются ещё раньше. Клизмы детям без вазелина ставят. Беда!..

Думаю про себя: все детдомовцы выходят когда-то на развилку: одна дорога ведёт к сказочной мечте, другая — к реальной колонии, тюряге. На узенькую первую дорожку смогут выбраться буквально единицы, а по широкому этапу бредёт нескончаемо толпа. Располагайся в городе воинская часть — был бы у подростков хоть один для подражанья достойный образец.

Тогда прошу старушку рассказать про химзавод времён социализма и о жизни народа тогда и сегодня, — мне ж ещё отчёт начальству и свой мемуар писать…

И пенсионерка — долго, наверное, молчала, никто не задавал, — как для себя итог, выдала анализ… В Сломиголовске, как во всём СССР, народ жил будто малышня в саду. Там кормили, поили, одевали, выгуливали, сажали на горшок, сказки волшебные читали и укладывали спать. В таком благополучии окормляемые государством дети были готовы к любым потрясениям и невзгодам: внешним войнам, учениям по гражданской обороне, сборам военнообязанных, землетрясениям и тушению пожаров, временному голоду и бесконечным холодам, к бытовым, конечно, неудобствам и тяжким физическим трудам… Кроме такой беззаботной жизни дети ничего не знали. А когда, вдруг, не пойми откуда явились совсем не сказочные воры, дети Советов растерялись, не смогли дать им отпор, и потеряли всё. А как иначе: их не учили сопротивляться партийным прохиндеям, волкам в овечьих шкурах, ведь компартия СССР для детей была умом, честью и совестью эпох. Представьте группу в детском саду. Приходят воспитатели и говорят: «Дети, теперь мы будем по новому распорядку жить!» Воспитатели детишкам хорошо знакомы, им доверяют все, так было всегда. Выбора у деток нет, кричат: «Ура!» — и возвращаются к игрушкам. Когда ушлые «ум, честь и совесть эпохи» затеяли перемены, неразумным детям ничего не оставалось, как по инерции принять неведомые правила игры. Эти правила менялись постепенно. Я в то время работала в медсанчасти химзавода. Режимный объект: в каждом цеху сидели автоматчики. Заводчане не поддержали путчистов: «Как же так, мы все идём к демократии, свободе, а они нас тянут назад в тоталитарный СССР?» Знать бы, что путчисты хотели добра для большинства, а мы, как наивные детки из вчерашнего детсада, тянулись за яркой обёрткой с пустышкой вместо конфеты. Люди ждали: скоро всё успокоится, и пред ними откроются врата развитого капитализма, и тогда все мы разбогатеем и станем ездить за рубеж. Ожидания деньжищ казались обоснованными — заслужили ведь! Химзавод с очень квалифицированным персоналом и испытательным стендом для испытания заводскими учёными новых технологий имел огромнейший потенциал, и вот, наконец, заводу предоставили полную хозяйствования свободу. Химпродукция была востребована в мире, и завод начал её на экспорт отправлять. Первое время все получали хорошо. После этого на завод зачастили иностранцы. Перестройка, гласность — автоматчиков долой… Да, для зарубежных капиталистов многое открылось в то время, когда сняли секретность почти со всех производств и запустили «лису в курятник». Завод продолжал работать по-прежнему с восьми до пятнадцати — вредное же производство. Труд без напряга и переработок. Бесплатный завтрак в одиннадцать часов: молоко, булочка с маслом, сыром и варёное яйцо, после работы — бесплатный обед, а так же рабочие автобусы развозили заводчан из города и в город, отпуск — тридцать пять дней, почти бесплатные профсоюзные путёвки. Дозиметры, как всегда показывали ниже нормы, каждые полгода — полный медосмотр в нашей медсанчасти. Платили за «вредность», приплачивали даже некурящим. На пенсию — по льготной сетке и от государства квартира по желанию в любой точке СССР. На жизнь хватало с лихвой. Иллюзия советской страны сохранялась и после попытки мятежа, и после Беловежских соглашений и расстрела Белого дома заодно. Вот только жилось всё хуже. Социальные гарантии не трогали до 1994 года — пока в руках у иностранцев ни оказался наш завод. Те сразу, не увеличив зарплату, обрубили социалку, а через несколько лет устроили банкротство. Распад советской жизни случился не в одночасье, он был растянут во времени и завуалирован патриотическими лозунгами свободы: сначала «перестройка, гласность, ускорение», потом «руку на рельсы» и «врагов мочить в сортире»… Советское общество жило оторванным от экономики страны. Люди довольствовались спущенным компартией представлением о том, как советский человек должен выглядеть, где и как жить, работать, отдыхать и кушать. Как это похоже на воспитание нового члена общества в такой маленькой группе, как детсад или семья. Властное начальство так легко и кинуло на доверии народ, что он ему верил, как дети своим воспитателям в саду и родителям в семье. Сад обернулся дремучим лесом, люди заблудились в нём. Детишки из советского детсада с тех пор выросли и взялись за ум. От наивности не осталось и следа: взрослых детей при капитализме не бывает. Мы потеряли сначала страну, потом завод, город, и всё, чем раньше жили. Одно теперь у всех подспорье — полуголодная семья…

— Но в целом жить можно, — и вы голосуете за кормильца-мэра?

В прошлый раз, ответствует старушка, голосовала за него: три короба наобещал, кулаком себе в грудь бил ― исполнит! Народу уже столько наобещали, а ему, глупому, всё мало! Мы все в мольбе к начальству протянем ноги. У мэра руки по локоть в бюджетном кошеле. Теперь опять за него проголосую: хочу, чтобы вор убрался подальше от города — хоть и в Госдуму. Но промывка мозгов работает отменно: одна подруга, пенсионерка тоже, недавно говорила мне: «Не понимаю, как в других странах люди живы без партии недогоняющих?» Так испереживалась за полуживых американцев и французов, что на днях угодила в психбольницу — там конец, залечат… Мой племянник, дельный парень, был главой администрации в пригородном селе. Зимой на деньги добрых людей из Непроймёнска организовал автолавку — нашёл где-то и отремонтировал старую «буханку» — и по выходным развозил бесплатно еду по заброшенным деревням и хуторам. Старики-старухи, принимая куски в дар, рыдали: «Я боюсь брать…», «Как во сне…» Промучился два года, исстрадался и ушёл. Уже в трёх окрестных сёлах все люди из управ поувольнялись, печати и документы бросили: людям — ни взять справку, ни заявить, ни родить, ни похоронить… Дома администраций стоят пустые, двери и окна заколочены. Восемь месяцев в году без света, ни литра бюджетного бензина, депутаты обещанный газ так не провели, заплата — слёзы, и ту подолгу не платят, а штрафы на главу сельской администрации летят со всех сторон. Снегом дорогу занесёт — сидят и неделю ждут, когда из города пришлют бульдозер и расчистят. Анархия! Будто бескровная революция произошла. Кругом разруха без войны. Китайцы, приходите! Вам расчистили русскую землю без пожаров. Хоть бы мой племяш скорей из города куда-нибудь убрался — пусть станет беженцем, но жив. Местные депутаты одобрили сбор на мычание и кукарекание, «мешающие гражданам спать», — и коров с курями не стало. Так в лицо и смеются: зачем доить коров, когда можно доить людей? Голодные отцы семейств начали стрелять собак, даже возник новый промысел, пока бесплатный — ловят голубей. Кто-то перешёл на ворованный китайский корм с завода. По городу собирают списки желающих куда-нибудь из страны бежать. В интернате чуть ли не половина воспитанников — «опекаемые», «зависимые» — в основном от наркоты, среди подростков три-четыре случая в год самоубийств и столько же попыток, часты травмы от изнасилования, издевательств и побоев. Открыли уже третью группу коррекции детей с задержкой психического развития, с психопатологией по типу шизофрении. И есть отчего смолоду рехнуться: на традиционном для Китая фестиваля собачьего мяса, поднебесные гастарбайтеры отловили почти всех местных собак — всего штук сто, — живьём сварили и съели. Интернатские дети эту милую традицию наблюдали. Закладка психики происходит в возрасте от восьми до двенадцати лет. Если в это время случается травма, то она развивается, и в шестнадцать лет уже нужна психокоррекция, иначе ребёнок превращается во взрослого социопата. А сегодня и сетовать даже поздно: врачей нет, а какие остались — работать не хотят или разучились, ведь не платят. В населённых пунктах лечат не когда человек заболел, а когда выездная бригада в медицинском автобусе прибудет раз в полгода. Недавно моей подруге — она на улице поскользнулась на льду, сломала ногу — присланный из Непроймёнска хирург назначил обезболивающую мазь и записал с медицинскую карту: наносить поверх гипса три раза в день. В городской больнице всё за деньги, больные приходят и спрашивают врача: «Почём я болен?» Главное, все работать разучились: терапевта, учителя, электрика, сантехника, парикмахера, даже почтальона днём с огнём не сыщешь, специалистов в городе не осталось — чиновники и охранники одни. Евреи и армяне все давно из города убежали как от войны. Что делать? Город умирает, да, но мы-то не умерли ещё. Я до недавнего работала курьером, таскала сумку, падала не раз на лестничных площадках, думала: так, наверное, с сумкой упаду и умру между пятым и четвёртым этажом. Сейчас предвыборные листовки раздаю у магазинов и на остановках…

Больше старую женщину слушать не стал, простился. Войны нет, а с мест бегут по-военному. С выморачиванием городков, сёл и деревень обрывается народа историческая память, исчезают питомники для выращивания здоровых молодых людей, лишается продовольственной безопасности страна, негде становится спасаться гражданским людям при техногенных катастрофах, эпидемиях, войне. Жители малых городов, кто ещё беженцем не стал, стали зарабатывать на жизнь ровно так, как это делали их предки в XVII–XVIII веках. Способ производства, кой всё чаще встречается в российской глубинке, называется «рассеянной мануфактурой»: купцы отдают ремесленникам и городским беднякам сырьё, а затем готовые изделья выкупают. Производственная цепочка распределялась по отдельным домохозяйствам от и до. Сии мануфактуры появились в Италии в XIV веке. И вот теперь в России XXI-го века жители малых городов выживают точно таким макаром, без трудовых книжек и заработать на мизерную пенсию надежд. На улицах умирающих городов стоят всё те же новые старые столбы, дрянное освещение, ужасные дороги и газоны, помойки с крысами и роющимися нищими людьми, разве что у иного голодранца завёлся сворованный или найденный в контейнере мобильный телефон.

Об описанном паскудстве я не раз докладывал куда след, но, видно, среднее звено начальства аппетит терять не хочет — ему с мест подавай чо-нить пободрей: «Веселится и ликует весь народ!» А центральные СМИ и «органы» о грядущей анархии и растущем хаосе в стране молчат трусливо и тем дезориентируют высшее начальство и вообще.

В испорченном настрое по улице к гостинице иду.

Отмечу, как осветитель жизненной фактуры: в предместьях российских городов жизнь всегда иная. Окраины же Сломиголовска — наследственная от нового капитализма жесть. Здесь мрак и безнадёгу можно снимать без всяких декораций. В город, погружённый в депрессняк и срач, уже нельзя прекрасное вернуть. В одноэтажном мире кладбищенская тишина царит: петухи в подворьях не поют, коровы не мычат, одни каркают дежурные вороны. «Разруха от либерального режима» — обязательно влепил бы журналист Пломбир Тютюшкин, будь он сейчас со мною здесь. А непотребства мгла вопиёт особливо в середине дня. Обитают на окраинах всё больше люди больные, безработные и хулиганы. Градообразующий Сломиголовский химзавод с коих пор закрыт, а на новом непонятном производстве, затеянным неизвестно кем, вкалывает в основном приезжая рабсила. Те же местные, кому посчастливилось найти официальную работу, получают сущие гроши. Преступным способом отовариться можно куда быстрей и проще — вот и ворует, грабит, бандитствует с отчаянья народ. Попробуй в одиночку тут со своим бодризмом хотя б ослабить криминальные воззрения подростков, когда по всем государственным каналам день и ночь детей смущают криминальные с матюгами сериалы, горы сисек, педики и блатной шансон.

Я, как поборник правды, объявляю: если сей миг из-за гор свалки вылезет непроймёнский обыватель и прямо задастся мне в лицо: «Чего ты хвалишь всё начальство, чего попрекаешь всё народ, ты сравни показуху Сочи и Москвы с разрухой моногорода Сломиголовска. Народ разве в сей разрухе виноват?», с моим бодрящим ответом выйдет большая закавыка. Как в гиблых, начальством брошенных, местах прикажете бодрить народ? Кроме пива с водкой его здесь нечем решительно бодрить! Если, конечно, презреть годы обещаний от начальства. Но в клятвенных заверениях положить руку на рельсы, как верном средстве взбодрения народа, я теленачальству совсем не конкурент. Пока шёл по окраине города, наблюдая стихийный помойки, придумал для них новый заграничный  термин — «экостресс». Где мусорно-помойный стресс, там не до показухи от начальства: живым бы народишку остаться — голода и эпидемий избежать.

В одной свалке, издалека вижу, копаются бомжи — незаконно добывают металл и пропитанье. К ним на всех бензопарах с мигалкой подлетают люди в форме, неразборчиво кричат и вручают каждому бумажку. Подхожу, фотографирую, самому даже интересно. Бомжи в прострации: таки не убереглись — и власти вручили квитанции на оплату общедомовых услуг за освещение улиц, подъездов, подвалов и дворов.

Только, первопрестольный читатель мой, не мни о Сломиголовске свысока: великий Бальзак в Бердичеве сыграл свадьбу с графиней Ганской.

Миновав частный сектор без коров и петухов, выбрался на прешпект хрущёвок — архитипичных объектов российских городов. Пятиэтажки, задёшево и наспех выстроенные ещё при Хрущёве с Брежневым в придачу, давно облезли, покосились и вросли. В них доживают «зверушки из панельных домов» — так обзывают народ из «пятой колонны» либералы. Здесь вижу третьим глазом: дома, столбы, заборы, гаражи рисунками и надписями от и до испещрены. В них, верно, заключена поэтика непроймёнских улиц начала двадцать первого века образца. Городá, кто помнит, ещё в античные времена разукрашивались надписями, пошлыми картинками, знаками и вообще. Тому свидетельство улицы засыпанного пеплом Везувия города Помпеи в Древнем Риме. Вот и сломиголовская улица не «корчится безъязыкая», «кричать и разговаривать» ей есть чем. Она предостерегает, увещевает, взывает и грозит. Она разоблачает, констатирует, объявляет войну и мир, молит о помощи, любви. Тысячелетиями власть имущие и священнослужители возбраняли высказываться по запрещённым темам, вынуждали художников и народ прибегать к эвфемизмам и эзоповому языку. Но страх отступает, когда человеку нечего терять, или он влюблён, или заделался философ. В землистых лицах редких прохожих чувствую враждебность и тревогу.

Иду по прешпекту и на фотокамеру «конторы» городскую поэтику снимаю на века…

Вот на аспидного цвета оштукатуренной некогда хрущёвке чёрной краской из баллончика выведено наспех: «Сами вы говно!» и подпись: «Жизнь». На цоколях иных руин и на кривых заборах засекаю перлы: «Сегодня я опять не улыбнулся»; «Мы обречены на этот постсоветский ад»; «Борись с системой — намочи манту!»; «Дайте кредит на дрова — замерзаем!»; «Выглядишь, будто не живёшь уже неделю»; «Будь трезв и опасен»; «Не ждите чуда, чудите сами»; «Пьянство — это искусство масс»; «Я злой и страшный серый цвет, всю яркость я сведу на нет!»; «Такой маленький город, а мы всё не встретимся…»; «Сегодня мы делаем то, что в детстве обещали никогда не делать»; «Поверь в себя! Ты можешь стать мастером спорта по спуску на социальное дно»; «Здесь не умер Бродский»; «Я уже давно не я»; «Мне от вас ничего не нужно»; «Мать ну ты это не болей давай»; «Революции быть, любимая!»; «Вам не рады»; «Каждой птице по небу!»; «Мы и дальше будем превращаться в таких вот отвратительных взрослых?»; «Больница наша — дом чудес: попал в неё — и там исчез»; «Это тебе всё снится», «В жопу мир гламура!»…

И везде на панелях убитых зданий выписанные по трафарету чёрные квадраты — верно, кто-то из «идейных» супротивных постарался. Здесь, на прешпекте, зажатом меж двух рядов однообразных хрущёвок, чёрные квадраты выглядят зловеще особливо: как «Наш ответ Малевичу» — внеэстетичному, злыми силами назначенному гламурным, чёрному квадрату, повешенному где-то в галерее далёко.

Дома, тротуары и дворы можно описать и одним словом: «беда». Чаю, не все люди сводят концы с концами, и уже давно. Жизнь города катится к большому общему концу. Если на заре второго капитализма в натуре и с карты России исчезали сёла, деревни и посёлки, то сегодня стираются в лохмотья города.

На главной улице машин немного, народу — и того: по домам, надеюсь, раз в год крошат оливье. Свалки мусора прямо на улицах почти под любым забором и кривым столбом. Зато красуется привезённый из столицы избиркомовский гламур. По обеим сторонам дороги под третьи этажи вздымаются с девицей Клуневой рекламные щиты. От партии недогоняющих свежайшая кандидатура в депутаты изображена в образе советских времён работницы завода. Тело девы облегают разящие сломиголовского обывателя прикиды: оранжевый комбинезон для защиты от вредных химических веществ; на лбу, в отраженье фаролучезарных глаз, — защитные очки, почти как у меня, только во сто раз дороже; на руках — замест по обыкновению бриллиантов с маникюром — резиновые ядовито-зелёные перчатки; по бокам комиссарского тела к поясному ремню приторочены две противогазовые сумки, а гофрированные резиновые трубки, как пулемётной лентой, крест на крест с плеча до пояса рельефно опоясывают гордо вздымающуюся силиконовую грудь. Противогазы сразу узнаю: то устаревшее ещё в прошлом веке резино-техническое изделие № 1 производства Куйбышевского завода КИНАП — сегодня их только «органы» используют для пыток. В депутаты Госдумы кандидатура была б похожа на кронштадтского лихого морячка времён Великого без оглядки Октября, кабы защитный комбинезон был в чёрный, не оранжевый, окрас. Девица Клунева — как выходит по пиар-сюжету — когда-то вкалывала на особливо вредном производстве, а, стало быть, она местным избирателям в доску до кончиков ногтей «своя». Дева на билборде объявляет себя самой «нашей» среди всех членов партии недогоняющих и вообще. Кандидатура обещает приехать в Сломиголовск на Новый год с подарками для «своего народа», клянётся до конца разоблачить местных коррупционеров, а, стань депутатом, — сделать город самым гламурным в Непроймёнской стороне и каждому избирателю выдать шесть тысяч четыреста «для полного счастья» на карман. У неё уже и евро-проект нового кладбища готов, а после глэм-реконструкции хрущёвок многие богатеи-москвичи ринутся в Сломиголовск на ПМЖ и обеспечат город интеллектом и баблом. Час возрождения города с девицей Клуневой пробил: сегодня или никогда!

У придворного поэта Державина в «Русских девушках» — в обобщённом портрете счастливых и здоровых дев, танцующих под пастушка свирель, — «сквозь жилки голубые льётся розовая кровь». Задаюсь: а есть ли в русской литературе обобщённый портрет глэм-девицы? Отвечаю: типа «девица Клунева» в русской литературе нет. Сегодняшние типажи вечных дев выламываются из русского ряда вон. Они, кстати, и биологически не русские совсем. Та же Клунева не скрывает: еврейка по маме и отцу, «родилась под звездой». Мэр Сломиголовска, её конкурент на выборах в Госдуму, старался привязать деву к образу Эллы-людоедки, мол, это та же Эллочка, только времён капитализма — вульгарная, недалёкая тёлка-сексапил, живёт за счёт мужчин, разве что вокабуляр чуть шире. Но мэра подняли на смех: у Людоедочки после ухода мужа-инженера с одним стулом весь месячный доход составлял рублей сто двадцать, у Клуневой же — больше в миллион примерно раз.

Девица Клунева отпечатала и привезла в город большой тираж «Истории одного города», Салтыкова-нашего-Щедрина, а её волонтёры страждущим книжечки раздали. Сравнение Сломиголовска с Глуповым попало в точку. С глупостью в мозгах можно только смириться, а вот слом голов можно попробовать предотвратить. Народ в кои веки возбудился и ринулся под знамёна самопровозглашённой Орлеанской девы. На митингах девица Клунева клеймила мэра:

— Ваш мэр похож на Салтыковского градоначальника Брудастого с органчиком вместо головы. У них и фамилии похожи. «Не потерплю!», «Разорю!» — иного отношения к народу от Брудастого Второго не ждите! Для этого чинуши слёзы бездомных детей — чистая водичка, испарится без следа; он, как говорят монголы, «с заросшим шерстью сердцем». В городе главная проблема власти, а не экономики! Ответственная элита на местах скончалась: правят сугубо на свой карман! Если и дальше недогоняющая система продолжит гнить, народ превратится в плебс, и государство будет кормить его как в Древнем Риме и Византии, чтобы только за кусок хлеба и зрелища ходил голосовать. «Хлеба и зрелищ, лучше без хлеба!» — вот что ожидает народ Сломиголовска с нынешней властью кнопкодавов!

Зато она, аки Орлеанская дева, готова вести полународ-полуплебс и всех обездоленных сирот в последний бой с захватившими власть и землю чиновниками, с китайцами, монголами и вообще.

Итак, листающий читатель мой, к какому литературному типажу прикажете отнести Клуневой девицы образ? Сей типаж вытеснил с экрана и журнала с книгой образы героических свинарок, звеньевых полеводческих бригад, военных лётчиц, стахановок и комсомолок, моей обожаемой Фроси Бурлаковой и, конечно, Тоси из «Девчат». По мне, так одни только пустоголовые, отмороженные козы, свинки и кобылки, тряся оголёнными телес частями, ныне пред зрителем паясничают, прыгают, ревут. Сей типаж своим вульгарным видом и безумной речью отобьёт любой у вменяемого наблюдателя бодризм. В классической русской литературе образа глэм-девицы нет. Опять мне за всех литкорифеев отдуваться! Но сперва замечу…

Из всей великой братии писателей-реалистов русских выпадает на свой путь один только Салтыков-Щедрин. Он гнал из-под пера сатиру супротив начальства. Взять для примера его «Сказку о ретивом начальнике, как он своим усердием вышнее начальство огорчил». Не люблю цитировать, сам классик, но… «В некотором царстве, в некотором государстве жил-был ретивый начальник. А случилось это очень давно, в ту пору, когда промежду начальства два главных правила в руководство приняты были. Первое правило: чем больше начальник вреда делает, тем больше отечеству пользы принесёт. Науки упразднит — польза; город спалит — польза; население испугает — ещё того больше пользы. Предполагалось, что отечество завсегда в расстроенном виде от прежнего начальства к новому доходит, так пускай оно сначала, через вред, остепенится, от бунтов отвыкнет, а потом отдышится и настоящим манером процветёт. А второе правило: как можно больше мерзавцев в распоряжении иметь, потому что обыватели своим делом заняты, а мерзавцы — люди досужие и ко вреду способные. Приехал он в своё место и начал вредить. Вредит год, вредит другой. Народное продовольствие — прекратил, народное здравие — уничтожил, науки — сжёг и пепел по ветру развеял. Только на третий год стал он себя поверять: надо бы, по-настоящему, вверенному краю уж процвести, а он словно и остепеняться ещё не начинал… Начал ретивый начальник докладывать. Так и так; сколько ни делал вреда, чтобы пользу принести, а вверенный край и о сю пору отдышаться не может».

Сия цитата описывает и день сегодняшний, увы. Но то есть злая сатира, гротеск по форме, сколь беспощадный, столь и бессмысленный совсем. По сути классик в лицо начальника, верно служащего капиталистам, дворянам и царю, бросает укоризну: ты эксплуататор, насильник, вор, дурак! А то чиновники сами того о себе не знают! Тогда к классику вопрос: для чего писал? А вот я, как служивый офицер и патриот, сатиру не пишу принципиально. Сатира отвращает, разделяет, бесит, и уж верно на пользу обличённого не бодрит никак. Меня от Салтыкова отличает! Я спец целеположенный от и до: призван судьбой и государством бодрить парализованный народ, служить порукой его с начальством смычки. Начальство и народ — едины! Без единения со своим копошащимся в земле народом беззаботное начальство мигом улетит под небеса. Салтыков-Щедрин, предвидя мои возражения чрез полторы сотни лет, описал соловья птицей глупой, коя хорошим голосом поёт о радости холопа, узревшего вдруг милость от господина своего: мол, сия птица-дура озвучивает перед народом несуществующую у начальства мудрость. Отмечу, как животрепатель жизненной фактуры: в пользу любимого начальства я не всегда заливаю соловьём. Анфасное начальство заслуженно хвалю, профильное — сиречь, антинародное — иной раз критикую. Сатирик же типизировал властного начальства образ, придав ему только коррупцию и дурь. Тогда спрошу: а кто, как не чиновное начальство, Россию строил, расширял? Пётр Первый только приказы отдавал, а работали чиновники в натуре. Теперь припоминаю, как Салтыков непонятно для чего/кого, опередив постмодернистов на сто лет, выгнал безумную строку о событиях в Москве: «Чего-то хотелось: не то конституции, не то севрюжины с хреном, не то кого-нибудь ободрать». Ну построй, устремлённый читатель мой, построй с таким «мастером слова» коммунизм, обновлённый социализм или, на худой конец, завалященький капитализм с человеческим лицом! Врач должен не только диагностировать болезнь, но внушить больному уверенность в исцеленье, выписать рецепт и проследить выздоровленье. Врач, главное, должен мобилизовать больного организма внутренний резерв. А Салтыков своими произведениями больную от и до страну мобилизовал, микстуру прописал иль проследил? Никак нет! Только фантастически отразил порочную реальность. Сие — для великого творца! — меньше, чем полдела. Нервы читателю стрепал, нагнал хандру, слезу — и всё! Но обманутый в ожиданиях, недоумевающий, обрёванный по жизни человек в принципе не способен хорошо работать. Мой же тезис: народ во все пять органов чувств след бодрить, мотивировать к труду и обороне, дабы у него на глупости не оставалось времени совсем.

Салтыков-наш-Щедрин, обобщив свой век, вывел в «Истории одного города» тип многоликого градоначальника-разорителя всех и вся. Не просто создал образ-гиперболу, а фантастический характер! Кто в городе Глупове видел в натуре градоначальника в механическим органчиком в круглой голове? Или нет, про форму головы классик не упомянул, может статься, у градоначальника голова была квадратной, точь как у меня. Не суть. В начальстве Непроймёнской стороны мэра Сломиголовска всегда аттестовали исключительно как «фантастический дурак». В недогоняющей «вертикали» такие шестёрки на местах позарез нужны. Войны нет, а служат «вертикали» по-военному. Написав типического градоначальника в гротескных красках Салтыкова, разве можно рассчитывать на смычку начальства со своим народом? Да ни в жизнь! А девица Клунева и её команда обличали мэра по сатирическим канонам: то есть, по внешности, повадкам, бытовым поступкам и вообще. Тоже глупо! Назначенный начальник ценен не тем, что в рабочее время окучивает особ иного пола, стрижёт бюджет и отжимает бизнес, а деяниями на благо вышестоящего начальства, а значит, государства, кое оно — почти по конституции — олицетворяет от и до.

А вот на щите и мэр — гламурный, надуто-величавый! Обобщённого портрета современного градоначальника в отечественной постмодернистской литературе тоже нет и, по определению, быть не может, ибо постмодернизм за нехудой кусок служит власть имущим, точь как любых конфессий церковь, все «органы», «конторы» и государственные СМИ.

Дабы установить сей четырёхугольный щит с мэром, на обычном перекрёстке сделали по-быстрому кольцо, поставили ненужный светофор, кой во все стороны подолгу смотрит красным глазом, и теперь избиратель за рулём с полчаса стоит-любуется в доску своим градоначальником-кормильцем. Тот изображён в четырёх образах-портретах. Первый — олицетворитель власти: мордастый с завитыми усами толстячок в царского генерала форме, с огромными эполетами и через плечо жёлтой лентой, в просвечивающем через шёлк бронежилете, область груди утыкана значками, звёздами и медалями от спорта, юбилеев и непойми-чего, на крутом боку — вся в драгоценных камушках, позолоте и резьбе — висит внушительных размеров сабля, капитальные ноги в белых рейтузах и хромовых сапогах с золотыми шпорами попирают ковёр персидский, брошенный на в узорах весь паркет, в ногах властителя лежит пара дымчатых борзых, и слоган: «Вместе сделаем Сломиголовск столицей провинциальной России!». Второй — столбовой дворянин и исконный граф Непроймёнской стороны: среди недогоняющего начальства на местах явление новое, ещё не устоявшееся в своём гламуре, отсюда и взялась в портрете мэра на ослепительном светском шабаше в Кремле французского с нижегородским смесь — вышел скорее во дворянстве мещанин, а по восприятию на зрителя подобный Вию, и слоган: «Вперёд, Сломиголовск!». Третий — созидатель: этот, само собой, в синей робе, строительной каске и белозубой ослепительной улыбке собственноручно штыковой лопатой в одиночку роет для своего народа котлован под новую больницу, обещанную начальством ещё в прошлом веке, и слоган: «Сломиголовцы! Раб на галерах гребёт только ради вас!». И, наконец, глава семьи, «свой парень»: здесь, на мой третий глаз, в образ мэра сицилийский мотив случайно вкрался — кроме возлежащих в ногах отца семейства и в умилении смотрящих в его глаза жён с многочисленным потомством и любовниц в боа и с плюмажем шляпках, за спиной и по сторонам «папы» торчат суровые пеньки-мужчины — некоротышки на крышуемых улицах не выживают, — они все в чёрном: от шляп «Борсалино» и очков «Армани» до комбинированных лофер от «Петрини» на кривых ногах, и слоган: «Сломиголовску нужен свой отец!». Декор недогоняющих кандидатур в Госдуму становится всё интересней! Ужели Подпёздыш прав: грядёт регресс, народ вернут в пещеры — молиться, жить…

Со всех щитов мэр призывает: «Голосуй сердцем!» Точно, как рубаха-парень Ельцин призывал голосовать за капсистему и себя. Конечно, сердцем! Ибо мэр на выборах позиционировал себя «хорошим парнем» — других заслуг перед людьми не отыскалось, как его команда по сусекам ни скребла.

Отмечу, как бодросветитель жизненной фактуры: ни разу никто из недогоняющих антикоммунистов голосовать головой не призывал. Как припомнишь фактуру такую — помирать не охота! Для худых властей голосование головой опасно, ведь объективное познание реальности — самое важное для строительства личных баррикад, а если в кудрявой голове избирателя супротив власти баррикады нет, чиновник для народа может ничегошеньки не делать, спокойно на кресле почивать.

Иду по улице и вспоминаю недавнюю склоку в СМИ…

В кои веки, под натиском местной элиты, власти Сломиголовска осмелились вопреки Москве предложить свою кандидатуру в Госдумы депутаты. Возможно, уж очень много натащил из бюджета мэр, и пришла пора упрятать его куда подальше за депутатскую неприкосновенность. Столичные же рыцари без страха и упрёка, скорее всего на пьяный в бане спор, спустили на район девицу Клуневу, да, воспользовавшись поводом, решили — для галочки пред несупротивным до сих пор народом — мэра назначить по графику коррупционером, взяточником, вором, и всем недогоняющим на местах чинам и иным монголам явить пример, каково самому брать и не делиться с центром. Мэр — кандидатура педагогических наук, до мэрства работал тренером по сумо и тела власть имущих охранял. Для недогоняющих охранник и спортсмен — типичная кандидатура в депутаты.

Тогда в стане правящей партии вспыхнула из ряда вон война. Мэр самокритично огрызался. В одном интервью он даже заявил: «Мы не страусы, чтобы утыкаться головой в песок. Проблемы есть, не отрицаем. Мы же видим, чем исписаны все городские стены». Ещё мэр купил телеэфирное время и каждый день по непроймёнским каналам крутил не для слабонервных клип, как «блондинка Клунева, эта кобыла всея Руси» в Москве на своём мерсе паркуется у салона красоты. На глупый сей наезд девица, давя на логику, с задором отвечала:

— Да, я блондинка! Но волосы у корней ещё темнеют, значит, мозги, из которых они растут, работают исправно! А мэр за оскорбление меня попадётся на глаза слепой Фемиды!

— Скорее я накажу кобылу за оскорбление власти! — огрызался мэр. — Депутат она! Вообразите себе, люди, её скелет с отбеленными зубами! Россию позорит: шляется по заморским пляжам в незамужнем виде, живёт с чужеземцами из недружественных стран, клянчит у них деньги!

— Я виновата, что дружественных не осталось?! А ты, кот-толстопуз, попробуй, попробуй сам поклянчь у чужеземцев! Они русского языка не разумеют: на избирательную кампанию у одного кента попросила лимон «зелени» — он авиапочтой прислал ящик незрелых лимонов. Как патриотке этой страны с таким недогоняющим хоть день прожить?!.

В заочных дебатах с мэром девица Клунева давила на справедливость, патриотичность, великую историю России, соблюдение законности и наведение порядка, спасительную оборону от чудовищного внешнего врага, чувство самосохранения и пристрастие к халяве у народе, экономический рывок, гламур… Это я ещё утоление нужд простого человека опускаю! В духе обновлённой концепции недогоняющих, руки-ноги на рельсы положить не обещала, зато на мелодию любимой своей песенки о кошках посулила сочинить гимн Сломиголовска, дабы всем сразу вдохновиться и в глобализацию рвануть.

Мэр язвил: для обещанной гламурной больницы, муниципального лечебного учреждения имени себя, Клунева уготовила девиз: «Жизнь скоротечна!» В переводе с языка столичного гламура, девиз означает: бери от жизни всё, пока не угодил в мою больницу — последний свой приют. А рядом с больницей, продолжал мэр, против санэпидстанции правил, она новое кладбище хочет заложить.

Ещё мэр предположил: Сломиголовск попал в список городов, за счёт которых власть Непроймёнской стороны собирается резко снизить процент бедных и бездомных. За чертой бедности у нас населения семьдесят процентов, как в любом моногороде-депрессняке, а Клунева хочет уменьшить до пятидесяти, как — по статистике — в среднем по Непроймёнской стороне. Значит, нужно ожидать новые тысячи могил за первый избирательный срок девицы. Целую дивизию горожан хочет уложить в гробы! А я обещаю в муниципальных столовых кормить бедных в долг, а скоро — обещаю! — открою и приют: будет неимущий дорогой мой человек жить стабильно, не хуже, чем на горьковском забытом «Дне». Скоро жить станет лучше, жить станет веселей!

Тогда из стана девицы Клуневой явилась белу свету интимная кличка мэра — «Зацелованный пупок». О ней раньше знали только местные людишки, но команда Клуневой бельишко разгребла и запустила кличку в российский оборот. Анонимы большими тиражами и фотографическим материалом оповестили мир, что у нехилого мэра-сумоиста на большом животе есть глубокий пуп, и мэр обожает на пляжах Таиланда, купаясь в блаженстве с негой, лёжа на спине, плескать в кратер пупка мексиканскую текилу, а местные девы вылизывают её и живот целуют, визжа, естественно, от удовольствия, страсти и любви. Клуневцы организовали флешмоб: как мэра в Кунскамере показывали заспиртованным в банке с этикеткой «Зацелованный пупок».

На такое оскорбление своего понимания счастья мэр обозвал девицу Клуневу «сливным бачком», но обоснования сей клички были такими грязными, столь ломающими рамки традиционных телесклок, что мне, чистоплюйный читатель мой, культурности хватит вам их не предъявить.

Скандал разгорался от и до! В правящей партии недогоняющих проявились и сцепились две группировки, аж пошатнулась власти вертикаль. Публика стала ожидать рукоприкладства и даже покушений. Но вмешался избирком: в случае повторения перехода на грязные личности, он обещал обе кандидатуры с гонки снять, дабы не компрометировали партию пред несупротивным избирателем, олигархами и вообще. Между строк окрика от избиркома публика прочла: к чему распалять такие страсти, коль всё равно голоса считаем мы?

То я привёл фасадный на публику базар. Теперь загляну вглубь темы. Впервые в стане недогоняющих произошёл раскол. Партия и её кормильцы-олигархи разбились на две неравные по численности части. Такое уже было сотню лет назад, потому ярлыки — большевики и меньшевики — нашлись немедля. За большевиками сразу закрепилась кличка «кнопкодавы». Это конституционное большинство в Думе, весь с потрохами Совет Федерации и стоящие за ними министры, губеры и чиновный люд. Большевики окормляются от бюджета и правильных — то бишь, делящихся со властью — олигархов. За меньшевиками закрепилась кличка «революционеры». Они отнюдь не «псы режима», напротив, «рыцари свободы», и очень недовольны сложившимся раскладом, посему требует себе у кормушки дополнительно места. Их через разные ништяки и гранты подкармливает коллективный Запад, заинтересованный в некритичной раскачке яхт. Меньшевики-революционеры заявляют себя профессиональными борцами с российским государством, обзывают его «режимом», но только на словах, на деле ж власть большевиков они только щиплют, и то не больно, показушно, дабы свой оторвать кусок. Никаких социальных революций революционерам, естественно, не нужно, максимум — уличные беспорядки с битьём милицией митингующих людей. И меньшевики, и большевики суть либералы, им в принципе нечего делить, им есть, чтó делить в натуре. Сегодня революционеры страшно недовольны: они в мировое сообщество тащат на себе страну, они выпрыгивают из своих козлиных шкур, а позорные волки режима их на содержанье не берут, не предлагают годных для бюрократов и коррупционеров должностей, как своим прихвостням-кнопкодавам. Ибо, как писал Салтыков-наш-Щедрин: «Когда и какой бюрократ не был убеждён, что Россия есть пирог, к которому можно свободно подходить и закусывать?»

Кнопкодавы позиционируют себя элитой новой страны, либеральной номенклатурой, уважаемыми, лучшими людьми. Революционеры же претендуют стать новым сословьем; оно ещё не сформировалось и не закрылось как номенклатура кнопкодавов. Революционеры всегда готовы обличение режима променять на содержание, имущество и должность. Главное отличие революционеров идейных ленинских от недогоняющих в том, что революционной борьбой с государством теперь занимается жадная компашка, желающая одного: получать у обличаемого государства сословную ренту — всё.

Девица Клунева — революционерка. Дабы поэффектней плюнуть в большевика-мэра, она готова даже набрать в рот говна. Ей подкинули деньжат на избирательный залог, своих кровных на выборы не истратила ни полкопейки. Это мэр Сломиголовска пусть напрягает собесы, ветеранские организации, муниципальных служащих, недогоняющих пенсов, дельцов с подарками и прочих верных режиму кадров — большевицкий ЦИК закрыл на всё глаза.

Выступления девицы Клуневой против мэра в психологии называются «эмоциональным шантажом». В Госдуме, вещала Клунева, мэр стал бы очередным кнопкодавом, праздным большевичком, исполняющим волю кукловодов, а нужно за народ с трибуны глотку рвать! Горе-спортсмен, не зная правил, лезет в игры на «чужом поле». С утра до ночи народу врёт как дышит. За восемь лет мэрства он ничего для ширнармасс не сделал, зато в городе шестьдесят самоубийств и пропавших без вести две сотни. Пропавших горожан списывают на волкобой, как на Таймыре убитых браконьерами северных оленей. Эти цифры — справка есть! — ещё без учёта тех десятков горемык, чьи скелетированные трупы милиция на улицах подобрала, вывезла в лес и закопала, дабы за счёт бюджета не покупать гробы и не занимать на забитом кладбище места. Нет шансов, что в Москве ваш мэр хоть что-то выбьет для народа. Город в руках бандосов и торчков, жители — терпилы-заложники безвластья. Жаловаться некому, ибо большевистская до самого верха «вертикаль» всегда в хорошей доле. Зачем мэр носится по улицам с мигалкой и сиреной? Он озабочен, дабы иностранные корреспонденты не проникли в город и не сняли убийственный для его «сидения» сюжет. Ему остаётся огородить город китайской каменной стеной и накрыть куполом от спутников и дронов.

В чём-то я мнение девицы Клуневой разделить готов. Мэр лезет в Думу с соплями для выживших из ума старух: он хочет «сделать власть милосердней, добрее, ближе к людям». А сам наладил выпуск водки «За правду!» и из своего автомобиля выстрелил из травмата в пешехода, не уступившему ему на красный свет дорогу. Или ещё его лицемерный перл: «Голосуйте сердцем!» Это за Зацелованного-то пупка — сердцем?! Девица Клунева, напротив, молила избирателя призвать свой самосохранения инстинкт: хоть раз проголосовать желудком:

— У мэра под пиджаком бронежилет — сердца нет! Для него народ — питательный планктон. Сердцем за него голосовать! Перед выборами все бандиты становятся на публику сентиментальны: старушку маму вспоминают, тяжёлое детство, корку хлеба, «сделал сам себя»… Врёт! Я сломиголовцев призываю: голосуйте кошельком, голосуйте желудком! А кошель и желудок пусты — долой мэра! «Семь раз отрежь себе, один — отдай наверх» — такая философия чиновника в двадцать первом веке не прокатит!

Помню, мне пришло на ум: мэр Сломиголовска бит головой, только не как я однажды, а сто тысяч раз за свою спортивную карьеру. Мозги в спортзале, особливо, когда после броска на борцовский ковёр головой не попадал, отбиты напрочь. Вот раскопанный Клуневой в подтвержденье факт: мэр для личной охранной команды устроил соревнования по метанию гранаты на дальность и в окно. Такие состязания среди отдыхающих граждан устраивали в 1939 году в парке «Сокольники» в Москве.

Мэр отбивался и принципиально:

— Демократия для любой страны опасна: заведи демократию не на словах, на деле, тотчас к власти придут национал-патриоты или коммунисты. А либерально-гламурная тусовка «революционеров» есть банда шифрующихся тоталитаристов: они не терпят чужого мнения, противоречащих суждений. Они готовы сожрать любого, кто высказывается не в их пользу. Если вдруг революционеры придут к власти, очень скоро окажется: король-то голый. Зато тотчас начнётся тирания, сталинский тоталитаризм вернётся в либеральном обличье! Революционеры — подстрекатели, попы Гапоны, они не дают народу спокойно прозябать!  В верховной власти и без Клуневой толпы ненормальных, а я в целом психически здоров — справка есть!

Мэр вещал в верхи о пагубности установления в общественной жизни страны глэм-явлений подобных «клуницизму»: они подрывают доверие к власти, низводят ораторствующее начальство до клоунов на арене цирка.

— Клунева как диковинная птица с бразильского карнавала! Как заморской птице российский избиратель может доверять?! А я человек системы, патриот! Защищаю систему, живот кладу, имею за то награды! Теперь недогоняющая система должна защитить меня от революционеров. Да, не выполнил план по поджогу леса. Но у меня под боком химический завод: летом полыхнёт — вся вотчина сгорит, с чего кормиться? А жечь леса зимой — дороговато, субсидий не хватит, и самому не останется на жизнь. Ну и что, что я обещал жечь леса, я же не сделал!

Команда мэра организовала запись откровений Клуневой в СПА-салоне. Той глаза закрыли маской из тепличных огурцов и разговорили: она не увидела, что её записывают «большевики». Кандидатура в депутаты сама назвала себя «прошмандовкой власти»:

— …Ведь я доверенное лицо главвора! Я не могу публично его спросить: «Где деньги, метросексуал?»

Мэр Клуневу клеймил:

— Начальница! Махнула левой — голуби мира взлетели, правой — город сам построился. Хочет вывести одурманенных пропагандой людей на улицы — качать права. Я тоже умею качать права. Посмотрим, кто кого перекачает! Ладно,  взбрело глэм-девице народ резать по-живому. Но сначала отработай приём на кошечках, как в «Операции «Ы»» тренировался Трус: возьми брошенный сельсовет и обустрой. Зачем дурынде целый депрессивный город?

Ещё мэр хвалил себя:

— Я один из первых в Непроймёнской стороне подхватил идею «Церковь в шаговой доступности». Я человек набожный, людям открытый: вызываю пресслужбу и на камеру неистово молюсь о богоугодных делах, всё как делают в телевизоре старшие товарищи по партии. Я для жильцов аварийных домов организовал льготную очередь за смертью. Я неплательщиков предложил не выселять на улицу, а гуманно депортировать в любую страну, готовую их принять. Пусть даже их разберут на органы, а остатки пустят на органические удобрения, всё польза. Я научился управлять городом, не привлекая внимания санитаров. Навёл в этом городе чистоту и порядок! Экология такая, что пчеловоды уже собирают и на рынке продают подснежниковый мёд. Я первым в Непроймёнской стороне в рамках программы по благоустройству на сайте госзакупок объявил тендер на уборку мёртвых тел бездомных и безродных граждан с улиц. До меня безымянные тела валялись на улицах, их месяцами объедали крысы, волкособы, опарыши мух и все, кому не лень. Когда ещё участковый сподобится напиться в стельку и убрать, завернёт тело в мешок, кинет в багажник, отвезёт в лес и скатит в овраг. А теперь культура благоустройства налицо! В этом году подрядчик, выигравший тендер, подобрал восемнадцать условно свежих тел, доставил в морг, там упаковали и свезли на кладбище в общую могилу, обслужили не хуже безымянных солдат.

Войны нет — а последний долг отдают по-военному!

К своему депутатству мэр готовит ряд законодательных инициатив. Один законопроект уже готов: взимать налог на шипы, ибо железные шипы на колёсах за год сдирают с родных дорог один сантиметр асфальта. Ещё предложил внести технологическое новшество в избирательный процесс: проводить опросы и голосованье без участия граждан:

— Это сэкономит бюджет! Граждане давно сообразили: если бы выборы действительно что-то решали, их бы на них просто не пустили…

Затеи мэра не понравились столичному начальству. Но особливо недогоняющее начальство раздражила озвученная по пьянке в бане недовольным мэром речь, что его, променяв на Клуневу, бросила Москва, и что, мол, «новая тьма надвинулась на Россию: уже в районные городишки присылают на кормление из самой Москвы», так разрослась в столице толпа детей, внуков, друзей, охранников, держателей компромата и любовниц, готовых отовариться хотя бы по среднему разряду.

Москва придралась даже к пустяку: где, говорит, производственный травматизм в отчётах? Портить статистику, издеваться? Разве вам заказывали о трудящихся заботу? Мэр оправдывался: ну если в городе совсем нет производства, откуда возьму для отчёта травматизм, со смертельным особенно исходом? Прикажете людишек под видом трубочистов сбрасывать с трубы угольной котельной?

Мэр, сам не ведая того, напомнил мне, обожателю русской литературы XIX века, архиупадническую из «Бесов» мысль: «Патриотизм обратился в драньё взяток с живого и мёртвого. Не бравшие взяток считались бунтовщиками, ибо нарушали гармонию». По Фёдору-нашему-Достоевскому выходит: не берёшь взяток, значит, выпадаешь из системы властного начальства вообще. Сию объективную реальность хорошо поддавший в бане мэр доносил как-то до своих сатрапов, а кто-то из них откровения босса зафиксировал и штабу девицы Клуневой продал. И понеслась компра от революционерки: мэр — взяточник и коррупционер! Вот уж новость! Система властной вертикали у нас основана на личной преданности, кумовстве, коррупции и взятках — так сложилось, наследие царизма, ну и теперь добавились происки Запада от и до. Если целеполагание у начальства с кнопкодавами — устроить стабильный сырьевой капитализм, как не брать?

Критика оппонентов на выборах всем давно обрыдла. В борьбе за избирателя девица Клунева сделала ставку на продуктовые и вещевые пайки и позитивизм. Но сделан и неожиданный, сносящий избирателя с катушек шаг, — внедренье котоизма. Всех владельцев котов и кормящих бездомных кошек в подворотнях граждан Клунева причислила к лику своих избирателей и обещала им бесплатный кошачий корм из мяса мурзляков:

— Корм сертифицированый по стандартам ISO, лучшего качества, справка есть! А что не доест ваша бого-кошка, не западло подъесть и самому.

А дабы отличить истинно верующих кошатников от колеблющихся и неверующих совсем, первым вешали на грудь значок, сходный с комсомольским. Естественно, вместо портрета Ленина, отвлечённо смотрящего налево, на значке изображена эротичная иконка Клуневой-кошки с манком глаза в глаза. Есть у новой религии и духовная перспектива: любой котоугодный избиратель в котоизме может быть причислен к лику святых. За понос котов в оголтелых СМИ и, тем паче, их кастрацию виновных серьёзно оштрафуют. Сексуальное поведение котов и кошар не считается развратным, анекдоты на эти темы запрещаются навек. Любое сравнение гулящего мужчины с котом и гулящей женщиной с кошкой, считается преступлением против котоизма и вообще. Как и все боги, бог Кот и богиня Кошка могут безобразничать: драть обои, ходить налево, приносить в подоле, драться, ловить и жрать мышей, птичек, мух, и до пятнадцати раз на день требовать от хозяина еду. В скором будущем члены кошачьей партии в Госдуме будут бороться за предоставление кошкам с полуторалетнего возраста избирательного права. И немедля дать кошкам-аборигенам российское гражданство, а паспорта у многих из них уже есть.

Котоизм будет поддержан государством, наравне с христианством, мусульманством и дэрэ. Ибо поклонники бого-кошек и котов такие же граждане России, и ничем не хуже последователей иных конфессий. По крайней мере, кошек почитали ещё в Древнем Египте, когда христианства, иудейства и мусульманства не было в помине. Кошка — символ плодородия и солнца. А их в России остро не хватает. В древности египтяне называли кошку ономатопеей «миу». В 17-й главе «Книги мёртвых» один из важнейших богов египетского пантеона, бог солнца Ра, выступает в образе рыжего кота. На Руси был своеобразный свод законов под названием «Правосудье митрополичье». В документе упомянута кошка как домашний зверь. Она появляется в статье, определяющей наказание — денежный штраф — за хищение домашних животных. В XIV веке за хищение кошары полагался штраф в три гривны, а это шестьсот пятнадцать граммов серебра — цена вола или трёх скакунов, или отары овец. Любая подзаборная кошара справилась бы с обязанностями мэра лучше, чем тысячи раз битый о пол головой спортсмен. Единственная объединяющая российское общество идеология — это котоизм. Построить за счёт бюджета кошачьи городки, кошачьи гостиницы и ЗАГСы, стадионы, кладбища, залы для кошачьих концертов, завод робото-кошек, выделить кошачьи дорожки на тротуарах, открыть кошачий суд… Идеология котоизма уже давно существует, она накрепко сидит в самоотверженных пламенных сердцах миллионов кошатников и сочувствующих им людей. Мэр же Сломиголовска отказал своим избирателям в выделении городской земли под строительство первого в России кото-храма. Все истинные последователи котоизма должны включиться с отщепенцем в священную войну! И в первую голову — не голосовать за мэра на выборах в Госдуму.

Презрев такой накат со стороны революционерки, я, как мой Патрон, остаюсь против кошек, ибо все они заражены вирусом пофизизма и аполитичны. Не раз я пробовал кошар бодрить — не драть обои, не дрыхнуть сутками, ловить мышей, сторожить квартиру… — всё без толку!

На главной площади вижу запечатлённую всеми центральными СМИ картину: целый — из бытовых холодильников — снежный городок. А под щитом, прикован цепью к железной ноге придорожного столба, стоит открытый престарелый советский холодильник со свежей ржавчиной и на морозце разорванным нутром. Вам, СМИпрезирающий читатель мой, сию архитектуру объясню…

Пару недель тому назад девица Клунева на двух КАМАЗах привезла в Сломиголовск холодильники в количестве сорока штук. Презрев дождливо-морозную погоду, она митинговала, взгромоздившись на самый здоровенный агрегат. Перед собравшимся народом кандидатура потрясала формата А4 пачкою бумаг: вот, согласно бюджету на текущий год, городские власти в декабре должны были сдать сорок социальных квартир для выпускников Сломиголовской школы-интерната. Она, ваш будущий народный депутат, для раздачи обустраивающимся в полученном жилье выпускникам, привезла на сей праздник сорок холодильников из самой Москвы. Но оказалось — она такого кощунства от местного начальства не могла вообразить! — ни одной квартиры не выделяли детдомовцам уже восьмой год кряду, потому и выгрузила свои подарки на площади перед зданием мэрии — как немой укор.

Техника мокла и ржавела от дневного дождя с ночным морозцем, и через несколько дней непроймёнская природа, с попустительства местного начальства, низвела импортную технику до состояния металлолома. В одну из ночей холодильники куда-то сволокли. И торжествующая девица подала иск на мэрию города: мол, украли пожертвования из избирательного фонда Кнуневой, а это кое для кого уголовная статья. Жертвенную технику ночью же вернули под дождь и снег.

— Вчера прилетела на причёске — и уже сутки на слезе! — клеймила мэра Клунева на сленге столичных глэм-девиц. — Обрыдан весталкой горизонт! Кондовый параллельный мир из упаднической литературы постмодерна! Вместо уже объявленного в верхах повсеместного благополучия и гламура — мир нищих и бездомных, просто мрак! Новый прицел для беспощадной сатиры! В Сломиголовске, как в городе Глупове, царит пагубное безначалие: всем заправляют вооружённые банды и дикие звери из лесов! Так было только в Германии времён Тридцатилетней войны: в город забегали волки, хватали обессилевших людей и утаскивали на съедение в чащу! Управление в городе потеряно: улицы запустели, везде свалки, отопление отключено за неуплату, в трущобах граждане стонут в ожидании голодной или холодной смерти, холеры или чумы! Туберкулёз, сифилис и корь уже накрыли!..

В Сломиголовске, нагнетала дева, продуктовых магазинов вчетверо меньше, чем пивнушек и аптек: горожанам еду заменили пивом и лекарством. В магазинах товары берут только по акциям, а на задних дворах по утрам граждане — старики и бедняки — роются в мусорных баках: за выброшенные продукты дерутся в кровь. Просроченный хлеб выкидывают только на пятый день после даты производства, и то полив его грязной водой или посыпав углём. У нормального недогоняющего начальства в городах люди гробят себя в борьбе за место под солнцем, а в Сломиголовске — за место на кладбище. У вас народ из источника власти, из субъекта низведён до объекта ограбления — всё! Мэр знает одно дело: набивать поборами бюджет, дабы оттуда ночами, пока добрые горожане дрожат в кроватях, преспокойно красть. Приложи, сломиголовец, ухо к своему пустому кошельку, услышишь, как в нём шуршит мэр-чиновник. Установил в городе чиновничье иго! Во всех присутствиях сидит его родня — справка есть! Разбил ставки и увеличил число чиновников в три раза — создал себе дополнительный электорат. Вместо положенной по закону диспансеризации, уже каждый десятый горожанин таскает в себе туберкулёзную палочку Коха и каждый второй — недоверие к властям. Как в щедринском Глупове: недоимщиков хватают, описывают имущество и продают. Старух выгоняют из квартир на мороз, городское кладбище переполнено жертвами местного режима: лишних людей, даже покойников, уже некуда девать. Она же, девица Клунева, в партии недогоняющих — прима «здоровых сил», став народным депутатом, обещает построить в городе гламурную с иголочки больницу и новое кладбище, и ради экономии бюджетных средств расположить их поблизости, чтобы «ну поболел для вида — и быстренько задёшево свезли». При ней всё для народа: ревизия, бережливость, справедливость! Оцените, люди православные: в семидесяти семи книгах Священного Писания слову «справедливость» места не нашлось, а у меня теперь «справедливость» — через слово, всем избирателям в нужде для зачина обещаю бесплатные ночлежки и обеды. Со мной, народ, не пропадёшь!

— Из Москвы в этакую глушь руки не дотянешь: ни пальцем виновному погрозить, ни придушить! Губернатору Непроймёнской стороны давно пора вашего мэра — как когда-то градоначальника Брудастого с органчиком вместо головы — посадить в сосуд со спиртом и увезти на освидетельствование, а лучше сразу в кунсткамеру! Что за мэр: на городской площади разрешённый митинг биотуалетами не обеспечил! А приспичит кого — бежать куда?

Потом, презрев мороз, девица Клунева сняла красную модельную туфлю и стучала ею по крышке холодильника, напоминала местной администрации как врагу про «кузькину мать»:

— Мэр получил город на кормление — это я понимаю, так везде, — но откормился, наел пузо за два срока, дай другим. Играет в невинную стешняшку: он «не знает», куда делись федеральные деньги на дороги и расселение из ветхого и аварийного жилья. В городском парке уже объявилась говорящая берёза, она соком плачет, прося мэра: не пилите меня — я дерево, а не бюджет! Национальной идеей сломиголовцев давно стала надежда пережить воровскую власть, дождаться гонки на лафетах. С таким градоначальником даже дураки перестают верить в недогоняющее начальство! А недоверие народа к власти — угроза обрушения системы! Теперь я ваша «кузькина мать»! У меня не забалуешь! Голосуйте за меня, невинную во всём девицу — справки есть! Я тебе, мой друг-сломиголовец, не столичная телеголова, я здесь перед тобой стою почти раздетой на морозе. Смотри, земляк, в мои честные глаза! Я самая догоняющая из всех недогоняющих, справедливая, честная, воровать из бюджета и фондов даже учиться не буду! Я знаю: у сломиголовцев не осталось ничего, кроме здравого смысла. Вот и прикиньте: на кой вашему депутату воровать, если мой официальный месячный доход в два раза больше годового бюджета Сломиголовска? Хватит сидеть по норам, записывайтесь в моё ополчение — и рванём вперёд! Здесь, в гиблых нечерноземных местечках, остро не хватает заказного энтузиазма от евреев — Дунаевского, Френкеля, меня!  Помните наш «Марш энтузиастов»? «В буднях великих строек, / В весёлом грохоте, в огнях и звонах, / Здравствуй, страна героев, / Страна мечтателей, страна учёных! / Нам нет преград ни в море, ни на суше, / Нам не страшны ни льды, ни облака. / Пламя души своей, знамя страны своей / Мы пронесём через миры и века!» Нам ли стоять на месте? Моя мечта крылатая, моя мечта прекрасная, уже зовёт тебя вперёд! Приеду к вам на Новый год — организую марш энтузиастов! Стране не до жиру, поэтому раздам только гламурные маечки и белые трусы! Нет времени на раскачку! Враги обложили со всех сторон — мы справимся с ними только вместе! А кто на пути в счастливое будущее падёт — милости прошу на новое кладбище, старое забито деяниями местной власти: семеро из десяти погребённых даже до пенсии не доскреблись. Зачем в Государственной Думе ещё один бывший спортсмен? К тому же в высшую меру упитанный борец. С кем он, толстячок, собрался бороться, если как депутату в Думе ему бы довелось сидеть в правящей партии недогоняющих, имеющей конституционное большинство? Многосторонне недоразвитая личность! Законы выдумывают извилинами, а не мышцами и жиром! К тому же мэр импотент — справка есть! От передозировки виагры прямо на малолетней сексрабыне его недавно хватил удар — справка тоже есть! Импотенты долго не живут! Как депутат от Сломиголовска, я подниму его упавшее хозяйство!..

И ради гласности обещала запустить «Эхо Сломиголовска» радиоволну.

На личную роскошь мэр оправдывался по кальке патриарха РПЦ: мол, испытание богатством ниспослано Всевышним, и я, добрый христианин, «превозмогая отрицание и отвращение», вынужден сим богатством пользоваться от и до. Я, может быть, и хотел бы жить монахом в скромной келье или там безработным отшельником в пещере, и бичевать там зацелованный пупок свой за грехи, но, дабы не впасть в прежнюю ересь погони за Америкой-Европой, должен нести сей «тяжкий, золотой с бриллиантом, крест», нести его «как все» — как все недогоняющие, кто не понял.

Да, быть градоначальником очень интересно: почётный труд во благо исключительно народа, памятник нерукотворный, делёж бюджетных денег, выборы, подстава, суд…

Ещё девица Клунева пообещала народу в следующем году за счёт меценатов провести в городе пивной фестиваль, а для крикливых китайцев, дабы не мешали русским пить, спецом привезут рисовое пиво фирмы «Циндао» из провинции Шаньдун. Мэр: зачем так много пива обозлённым людям — они же и без китайцев город разнесут! Клунева: бесплатного пива и при коммунизме много не бывает!

А для подъёма гламурного статуса города девица предложила провести международный конгресс на тему: «Чем кошки-левши отличаются от кошек-правшей?» Кошатники всего мира, поражённые новейшей глэм-идеей, почище Бендеровских шахматистов ринутся в Сломиголовск и набьют местный бюджет и карманы граждан звонкою монетой!

Мэр назвал Клуневу «кривым зеркалом столичного гламура». И не попал опять. Девица решительно отмежевалась: гламурные венецианские зеркала в моих апартаментах по одному только факту своей дороговизны не могут быть кривыми, справка есть!

Тогда мэр предложил противнице сыграть на теледебатах в ролевую игру: он — Серый волк, Красная Шапочка — она. Девица Клунева тут же подала в суд за оскорбленье. В суде маститые адвокаты девы, обложившись экспертизами от лингвистов, принялись доказывать: шаперон есть предмет повседневной одежды для французов и англичан времён сказочника Шарля Перро. А что означает шаперон в евронатуре: накидку, накидку с капюшоном, накидку для верховой езды, капюшон с плечиками не ниже талии, дождевик? Но в «этой стране» такой одежды никогда не было и нет. Тогда как красный шаперон для русского читателя правильно назвать? Назвали шапочкой. И обвиняемый хочет потерпевшую, невинную девицу — справка есть, ввергнуть в пучину невежества советских переводчиков, ангажированных коммунистической моралью? В XVII веке красный цвет для мужчины означал менструацию, а для волка — кровь. В те времена приличные евродевушки и дамы не носили красных шапок-шаперонов, как их ни называй. Ибо красный считался цветом греха, красные головные уборы надевали блудницы, отсюда взялись «улицы красных фонарей». Выходит, в сказке заложен к читателю посыл: Красная Шапочка — малолетняя проститутка от и до. Выходит, мэр приравнял девицу Клуневу к малолетней проститутке — и за то должен отвечать.

Давя на двусмысленность сюжета сказки, адвокаты мэра возражали так: по сути Серый волк — это божественный муж для неразумных любопытствующих дев, шляющихся по гибельным местам в поисках приключений на свой не готовый к похождениям зад, просто в советском невежественном переводе сказки данная тема не раскрыта. Волк, вероятно, хотел спасти девочку от оголодавшей старухой поеданья, но что-то как всегда пошло не так, и он, вслед за бабкой, Красную Шапочку бескровно проглотил, не повредив при этом её нравственности и одежды. По сюжету же ролевой игры, Красная Шапочка, как положено новой Орлеанской деве, спасает раскаявшегося Серого от нетолерантных дровосеков топоров. Очень к тому же вероятно, что бабка, живущая без пенсии и холодильника одна в глухом лесу, не просто ненормальная, выпавшая из социума старуха, а Баба-яга — французский вариант: она сама представляла для Красной Шапочки смертельную опасность, а потому читателю и судьям жалеть её не след.

По этому суду мэр смог от Клуневой отбиться, но по иным сорокá делам с треском проиграл…

Отмечу, как модератор жизненной фактуры: мои идеи бодризма овладевают умами кремлёвских консультантов, девица Клунева — пример. Ей наказали бодрить народ, обещать ему что угодно, иначе в Сломиголовске назреет бунт. Недееспособная власть заставляет народ о революции вспомнить, когда верхи править по-старому не могут. Клунева бодрит народ узко и конкретно тем, что топит проворовавшегося чина, кой назначен в утопленники по плану из Кремля.

Придорожные рекламные щиты со столичным содержанием рекламы в непроймёнской глубинке смотрятся нелепо. По смыслу: будто непрошенные инопланетяне, как птицы, обделали естественный пейзаж своим помётом. Просто столкновение давно разошедшихся миров. Видеть неприятно, а коктейлем Молотова сжечь — не по закону…

Идя по тротуару, отворачиваюсь от щитов и сразу вижу местные черты: на первых этажах хрущоб трактиры «Зайди опрокинь», «Стоп-сигнал», «Нора волкособов». А вот заведение, к коему даже пристроили крыльцо. Это «Пункт выдачи бесплатного кошачьего корма имени Клуневой», он закрыт. У крыльца, находясь в блаженном состоянии лёгкого недоперепития, топчутся три «синяка» и недоумевают: пришли за обещанной бесплатной закусью, а тут, избиратель, как всегда, кидалово на доверии от депутата получи! «Синяки» бормочат: «Вот и уйди в бухую оборону», «Не, в натуре: мэрская палёнка «За правду» без закуси в меня не лезет», «Пацаны, обоссым крыльцо»…

На подходе к гостинице из асфальта на кривых ногах стоит ржавый бочонок урны, к ней приклеена с предупреждением бумажка: «В урну мусор не кидать! Дно отсутствует». Рядом, прислонившись спиной к бетонному фонарному столбу, сидит на картоне упоротый торчок, курит с фольги и трясёт балдой. Поодаль — в куртке с чужого плеча и надписью на спине «Горд быть россиянином» — шевелится подобие тётки: завидев меня, чучело кое-как встаёт, делает шаги навстречу, предлагает дозу герыча и бонус — «баян для уколоться». От мелькнувшей мысли, что подобные дилерши дозы героина прячут в интимном месте, всего меня вздрагивает и отклоняет так, что чуть не валится с головы коробка.

Всё же даю по-доброму совет:

— Вы, гений нечистой красоты, не валяйтесь здесь: начальство увидит — мелом обведёт. А в морге пьяный под Новый год прозектор напишет диагноз: «Умерщвление произошло путём переохлаждения трупа наркомана»…

Сумки тяжёлые, выдохся, но, кажется, пришёл…

 

 

Глава 4. Зеленоглазая Травинка

 

Трёхэтажная сталинских времён гостиница почти пуста: смотрит на главную улицу чёрными амбразурами окон. В вестибюле в эмалированном ведре с песком стоит новогодняя смолистая сосна, убрана разноцветными гирляндами да советских времён игрушками, их я с детства узнаю. Зато интерьер выдержан в современных горчишно-какашечных тонах, с отдельными пятнами красного цвета — где китайские фонарики висят. На видном месте висит плакат: «Зачем нужны супергерои, если есть наш мэр!».

Охранник лет тридцати пяти — невысокий, жилистый и трезвый — сидит у стойки, скучает, напевает шансон под нос. Увидев меня в дверях, резко подходит, здоровается, протягивает в татуировках лапы — забрать обе сумки, до номера снести:

— Добрый вечер! Если надо, сбегаю за «этим делом»… Я Рома-стрелок — обращайся, командир…

Последнюю фразу сказал после того, как легонько тряхнул мои сумки и внимательно оглядел меня с мокрых ног до на голове коробки.

За стойкой немолодая дама с внешностью гадалки. Она за делом: из большой рамы, висящей на стене за стойкой, вынимает картину девицы Клуневой в образе Пушкинского учёного кота, сворачивает её и кладёт на стойку рядом с рулонами другими, а из-под стойки вынимает, расправляет и вставляет в рамку картину мэра, ту, в образе царского генерала с эполетами и лентой поверх наград. Золотой воротник душит горло и мэр аки гусь тянет шею вверх.

Рома-стрелок закидывает на разведку фразу:

— Пупок во что ни рядится — люди видят сучье рыло.

— А в Клуневой кого? — задаю, самому даже интересно.

— Должны понимать — кого. Хотя человек для города новый, с деньгами, давит на пафос, а о нём даже несупротивные люди соскучились, в общем, мозги избирателю успела засрать хорошо. В городе считают: Клуху заслали в Сломиголовск первой ласточкой — кто-то хочет отжать завод…

Действо гадалки напоминает сцену из «Операции «Ы»», когда Трус продавал на рынке репродукции с русалочки картины. И то: полный жанровый набор одного субъекта гарантирует продажи от и до. По моей просьбе гадалка разворачивает рулончики из коллекции девицы. Там по канону избирательной компашки Клунева изображена на избирателя всевозможный вкус: вот она в образе Орлеанской девы, мечом возмездия маша, на белом скакуне несётся как угорелая по усеянному телами врагов полю; вот она чемпионка в гибридном виде спорта на пьедестале с кубком не одним; вот она заслуженный строитель в кевларовой защитной каске и бескорыстный спонсор — раздаёт в ликующей толпе ключи от новеньких квартир; вот она профессор в одеянии судьи вещает с кафедры о вечном… Это я ещё Клуневу-космонавтку опускаю! Как она среди звёзд в одиночку пространства бороздит, в то время как все людишки остальные, задрав головы и прижав руки к сердцу, в восхищении взирают на неё с поверхности Земли…

— А где образ работницы химзавода в оранжевом костюме химзащиты?

— «Работницу» и «кота» обещали привезти из Москвы сегодня, но погода…

На мой допвопрос про кота, гадалка прояснила… Вчера девицу Клуневу избрали председателем Кошачьей федерации Российской Федерации. И кандидатура в депутаты объявила: в случае её избрания в Госдуму, она в Сломиголовске построит Кошкин дом, сделает город кошачьей столицей России, выведет сломиголовскую породу кошек, а для начала международной деятельности — чемпионат мира по кошачьему боксу устроит здесь. И проведёт ряд международных конференций, типа «У каких кошек — леволапых или праволапых — сильней нокаутирующий удар»…

Мне ясно: в штабе Клуневой мощная команда! Супротивные ребята как-то разгребли: на деву работают не просто выдающиеся вольные умы, но и служивая недогоняющим властям профессура, целые лаборатории и институты, и даже парочка Нобелевских лауреатов из дружественных кремлёвскому начальству стран. Они освоили глэм-технологию раздувания скандалов. В эпоху постмодерна новый скандал — кроме, конечно, денег — есть суть и мера всех вещей. Трагедь превратить в комедь и тем обессмыслить — главная задача постмодерна. В политике, гламуре, СМИ и на необозримом рынке скандалов востребована именно такие, как девица Клунева — незамужняя «вечная девица» и невеста, богатая, бойкая, вхожая в Кремлёвские покои от и до. Она неподражаема, успешна, ищет «единственного», как Анжелика своего Жоффрея, она во всём первая, но живёт среди погонь завистников и толп плохих людей, от коих ей нужна немедленная помощь богатых покровителей, масс поклонников, избирателей и вообще. У Анны с Сержем, помнится, Анжелика в президенты с депутатами не лезла, но то издержки устаревших при Голонах времён.

Можно представить, как со всего мира ломанутся в Сломиголовск кошатники и защитники животных! Грандиознейший скандал! Кошкам оставляют многомиллионные наследства. Всемирная федерация кошек возбудится! Это вам не шахматный Остапа Бендера в Нью-Васюках турнир! Городской бюджет и карманы шустрых лиц набьются валютой от и до. Девица Клунева, как патриотка страны проведения турнира, уже официально объявила: первым чемпионом мира по боксу станет сибирский кот Пузослав из породы длинношерстных. У него густое противоударное жабо, небольшие подрезанные уши, штаны и широкий хвост, на кой при ударе противника можно опереться. В бою без перчаток, сибирский кот своими большими лапами с когтищами размечет шерсть противника по закоулкам ринга. Что важно, подбородок Пузослава округлён и не выступает: удар в нижнюю челюсть получается скользящим. Тело сильное, мускулистое, с бочкообразным, твёрдым животом. Апперкоты не пройдут. Костяк крепкий. Развитый мышечный каркас. Шея кругла, мускулиста и крепка. Впрочем, женский кошачий бокс Клуневой приветствуется тоже…

Убеждаюсь: как васюковцы шахматный, так сломиголовцы боксёрский кошачий турнир принять всегда готовы! Природу человека за восемьдесят лет не изменить.

Отставить кошек! Тогда у гадалки воспрошаю:

— В номерах насекомые-то есть?

— Блохи кончились в семидесятых, клопы — в восьмидесятых, чёрные тараканы-русаки — в девяностых, рыжие тараканы-пруссаки — в прошлом году ушли все до одного, не попрощавшись. Даже скучно.

Значит, предполагаю, и в Сломиголовске у людей виртуальных тараканов в головах осталось куда больше, чем в натуре.

— А интернет имеется?

— Есть, конечно! Но, простите великодушно, зачем в новогодний вечер интернет одинокому приличному господину?

— Я товарищ…

— И для товарища найдутся девочки, сауна, свежее пивко, всё недорого, я позвоню… — Внимательно разглядывает меня и пробует выпытать на «ты откуда взялся». — Поезда не ходят, дороги замело… Женское любопытство: с какой целью прибыли, товарищ?

— Командировка. — Снимаю коробку с головы и улыбаюсь. — В Сломиголовске я родился.

— Заметно…

— Ностальгия и в мэрии дела…

— Не скажет! — добродушно хмыкает Рома-стрелок и подхватывает с пола сумки. Поднимаясь по лестнице, продолжает меня разоблачать: — В пургу военные вертушки в рядовые командировки не летают. В обеих сумках — железо. Снайпер, да? И косишь под косого… Прибыл уработать мэра или москвичей с завода? Не боись, не стукану: я в армии был стрелком, сам таскал железо, сидел в засадах, убивал…

— За что топтал зону?

— Не того положил случайно. Отмотал пятёрку, выпустили по УДО. Докладываю, командир: вчера на полторы недели дельцы свалили в Москву, а Зацелованный пупок — в Таиланд. Хотя верный человек из мэрии сказал: Пупок рванул на стрелку с харбинской триадой, хочет поднять тему: всё забирает китайская мафия, город от гастарбайтеров мало чего имеет, одно недовольство населения. Это хабринская триада пригнала сюда рабов по заказу московских дельцов. А в городе не на что даже бездомных хоронить, трупы подбирают и увозят топить на торфяном болоте. Сиди в номере и жди, командир, готовься к обороне. Город, считаю, беззащитен.

— Перед кем?

— К вечеру все «органы» напьются, оставшиеся без работы китайцы могут из бараков выйти, местных тёпленькими в плен взять. До возвращения мэра успеют построить чайна-таун, вырубить окрестные леса, и будем в Думу вместо Клухи выбирать узкоглазого, а лет через пять — все базарить на рутайском языке. Я за китайцами слежу.

― И были уже поползновения на захват?

― Так точно! Месяца три тому назад они хотели выкупить брошенный корпус школы-интерната. Но с Пупком не сошлись в цене. Им пока разрешили только взять в аренду подвал. Присматриваются к городу, шпионят…

— Смерть шпионам!

— Смерть! Китайцы лезут в друзья к начальству, подкупают. И оно с радостью нас продаст, мы сегодня уже, читай, заложники все…

— А поподробней: здесь, уже чую, госизмена!

И Рома-стрелок свои наблюдения изложил… Зацелованный пупок — земля ему стекловатой! — когда его на выборах Москва, считай, бортанула, нового хозяина принялся искать. И нашёл — Китай. Раньше он только с шанхайской триадой яшкался на теме завода, потом на выборную кампанию брал деньги, а теперь, если не пустят в Госдуму, по всему видать, решил лечь на спину под китаёзу: на днях без экспертной оценки одобрил все «совместные проекты», выделяет территорию для строительства чайна-посёлка с собственной инфраструктурой — там всё начальство, материалы и рабсила только из «братской» КНР!

Зацелованный пупок чувствует обиженным себя. Чем отблагодарили за верную службу? Прислали из Москвы — из родной партии недогоняющих! — конкурентку. Принципы единовластия конституционного большинства в Думе летят к чёрту и погоняют расколом в правящей элите и оскудевшим кошельком. За что боролись? За что он свой живот с пупком в пользу вертикали клал? Он делал всё, что вычитывал между строк и чуял из духа либеральных недогоняющих законов. Он даже спецом развёл стаи волкособов, дабы те сокращали число ненужных капиталистическому государству детишек и старух. Никто не знает, сколько людей доживает в городе и районе. Граждане скрывают свою жизнь от государства: опасаются налётов чиновников федеральных и муниципальных служб. Есть такая хитрая штука: нормативно-подушевое финансирование муниципальных бюджетов. Естественно, государству выгоднее занизить численность населения, а муниципалитету — завысить с целью получить большие бюджеты на социалку, бюджетные субсидии, ну и чиновникам зарплаты пожирней. Конфликт интересов заставляет муниципалитеты скрывать число умерших лиц, как в гоголевских «Мёртвых душах».

Ещё Пупок выделил место для свалки олигарха Сироцкого, и откат на выборную компанию пошёл. Ещё пригрозил Москве закрыть химзавод по экологии, отсутствию очистки стоков в реку, и на деньги шанхайской триады перепрофилировать его в мусоросжигающий завод…

Из доклада Ромы-стрелка следует: Зацелованный пупок — проводник мягкой китайской силы, новой захватнической колониальной власти, какой когда-то была Золотая орда для нас. Китайская орда ничем не лучше.

— Командир, в гостинице я сегодня последний день работаю: перехожу в охрану Клухи. Травма головы ей не опасна, а вот наркоту подкинуть могут. А я всех людей Пупка знаю в лицо, ну и приёмы работы… Если, командир, вам в команду нужен боец, я с вечера свободен…

Когда идёшь на большое дело, очень важно набрать в команду местных. Непроймёнский стрелок с военно-уголовным прошлым мне может пригодиться ещё как: второй раз случайно уже «не того» не грохнет!

А про китайцев Рома-стрелок попал в точку. То иллюзия, что в России запустится плавильный котёл, как он работал в США целых два века. Но и там, наконец, котёл распался на куски. Теперь нет единой страны — США: страна и города состоят из враждебных анклавов, связанных между собою очень слабо. Сегодня США есть колосс на глиняных ногах, качни — рухнет и рассыплется на части: белые, чёрные, латинасы, китайцы, индусы, филиппинцы, преступные этнические банды и профессиональные дармоеды всех мастей… Это я ещё мормонов и ирландцев опускаю! В Сломиголовске — в глубинке, какую поискать — московские дельцы и хабринская триада создали анклав китайцев из пятисот мужчин. Они живут кучно в одном месте, они отобрали рабочие места у горожан на единственном живом заводе. Такая мина не может вскоре не взорвать. Неприязнь к китайцам выросла из толерантности, народу русскому навязанной извне. Бараки с китайцами уже дважды пытались ночью сжечь. По сути, в городе началась вяло текущая гражданская война. Внешне она пока имеет межэтнический характер, но её разогревает принципиальный внутренний конфликт — богатеев с бедными, начальства и народа. Это же богатеи наняли извне дешёвую рабсилу, а местное начальство обязано конфликты подавлять…

Двухместный номер с крашеными стенами и побелённым потолком оказался впрямь без тараканов и клопов, в нагрузку только — застойный воздух и запах сигарет, кой пропитал комнату навек. В номере темно, хотя на улице лишь полдень. Щёлкнул допотопный выключатель, от мутной лампочки полился слабый свет: если за столом читать, писать — зрению конец. А мне ещё план разведки рисовать в деталях! План действий, само собой, в моей светло-квадратной голове уже готов, но корректировка на местности неотменима — таков в контрразведке исстари закон.

Открываю форточку, сажусь на шаткий стул у старенького компа и, отхлёбывая чай из крышки термоса, захожу для проясненья в интернет.

«В госпитале врачи нас успокоили: психика больного оказалась в полном порядке — просто дурак»; «Вася, это ты присылаешь Клухе кетовую икру с Камчатки? Девка уже в истерике: самой столько не съесть, а угощать — жаба душит»; «Генеральный прокурор Российской Федерации призвал во всём следовать мать-природе. Осы-шершни, к примеру, умеют бороться с коррупцией в своих гнёздах. Вопрос: как нам, повязанным политкорректностью, корпоративностью и кумовством, научиться у шершней?»; «На утреннем заседании правительства Российской Федерации подвели итоги финансового года. Премьер-министр дал оценку спаду экономики и на следующий год сформулировал правительству новую прорывную цель: добиться роста экономики, пусть и отрицательного. Уже который год положительная динамика отрицательного роста экономики обеспечивает стране стабильность! В заключении премьер, хитро улыбаясь, заявил: «Секрет эффективной экономики России очень прост. Но секрет есть секрет!» Всю вторую половину заседания правительства премьер-министр спал с открытым ртом и гордо поднятой головой»; «Теперь заживём! Под давлением супротивных недогоняющее правительство Российской Федерации обещало в наступающем году сменить экономический курс сразу на 360 градусов»; «Выступая в глубинке перед своими изрядно оголодавшими избирателями, недогоняющий депутат Госдумы бодро скомандовал: «Начинайте жарить: рыба скоро будет!»»; «После падения сосули на голову министра здравоохранения Российской Федерации целая толпа высокопоставленных чиновников сбежала к своим семьям за кордон: они вдруг сообразили, что либерализм в головах новой российской номенклатуры неизлечим, но смертен»; «В ознаменование первой годовщины создания правящей партии недогоняшек готовятся грандиозные мероприятия. Так, с высот Кремля в пучину творческой интеллигенции из состава «пятой колонны» спустили заказ на цикл народных несупротивных песен о незыблемости и вечности в России недогоняющей системы. Западные старшие партнёры одобрили почин, сочтя эти песни гимном чиновничье-олигархического капитализма с местной спецификой. За духовную основу гимна заказчик предложил взять песни и марши германских нацистов о тысячелетнем Третьем рейхе. Думский хор благонамеренных девиц с присущей хористкам страстью к высокому начальству поддержал инициативу. Но не обошлось без язв: недобитые супротивные повылезали из своих щелей и принялись поучать несупротивных: мол, Третий рейх Адольфа Гитлера просуществовал всего-то с десяток лет, тысячелетием даже не запахло, а недогоняющему режиму в России всего несколько месяцев от роду, а он уж собирается воспеть о своей незыблемости на века! В отличие от космополитов из «пятой колонны», недогоняющие патриоты предложили цикл в духе главной песни Российской империи — гимна «Боже, Царя храни!» Ещё в каждом припеве новой величащей партию песни обязательно должна быть ударная строка: «Всё будет хорошо!». Без этих слов песня будет считаться экстремистской, подрывающей курс партии недогоняющих и основы колониального государства Россия. В следующем году недогоняшки хотят возвести это положение в федеральный закон, естественно, без объяснения, кому именно адресован рефрен «Всё будет хорошо!»»; «На форуме российских филологов заявили: характерное для эпохи постмодерна смешение понятий привело к смысловому приращению узких терминов: к примеру, наряду со старшими креатурами уголовного мира, «ворами в законе» всё чаше стали называть высших чиновников и крышуемых ими олигархов»; «По вине невыспавшейся секретарши, стало известно: интеллектуального запаса в партии недогоняшек хватает только на неукоснительное осуществление простого старого тезиса социалистов «отнять и поделить», только на сей раз правящие вкладывают в него обратный смысл: отнять у народа и поделить между высшим чиновничеством и олигархатом»; «Совестливый градоначальник Колобродинска горько заплакал, уяснив себе, что это был завтрак, а не ужин, и опять нужно ехать на работу — забивать народ…»; «Неутомимые экономические эксперты партии недогоняющих выступили с революционной законодательной инициативой: национализировать издержки и приватизировать прибыль»; «На вопрос судьи: «Зачем вам так много денег?», подсудимый честно ответил: «Я копил на такую большую взятку, чтобы дать — и наконец-то начали бороться с коррупцией»»; «В воспоминаниях о судьбе своей случайной родины олигарх Сироцкий однажды написал, чтó думал: «В России либералы перед капитализмом открыли не шлюзы, а кингстоны»»; «Огласил решение суда: признать гражданина А.А. — коммуниста, депутата — заочно сумасшедшим. После задержания водворить в психиатрическую лечебницу»; «Либеральная номенклатура и олигархат в России долго продержатся у власти, если смогут перемолоть культурный образованный народ в орущий на зрелищах и жующий корки плебс. Иная легитимность для антинародного, приватизировавшего ресурсы и бюджет страны правящего класса невозможна. Здравомыслие, самоуправление, самоорганизация и любая инициатива «снизу», объединяющая людей в народ, опасна для власть имущих, потому: «Больше двух не собираться!» Недогоняющая власть отстранила народ от государства: теперь государство — это «они», не «мы»»; «У революционной меньшевички, девицы Клуневой, появился серьёзный конкурент. Выходец из среды прозаседавшихся большевиков, некто по фамилии Недогончий, создаёт партию собачников. Наблюдатели ситуацию оценивают, как «наш ответ Чемберлену». Выброшен подзабытый в либеральных склоках лозунг: «Собака — лучший друг человека!» Не женщина, не управдом, не сотовый телефон, не пенсионный фонд, а именно собака! Конечно, собачники не потянут пока что на создание религии «собачизм», но на массовую партию людишек хватит и деньги откуда-то взялись. В партию могут вступить владельцы собак любых пород и предназначенья: служебные (военные, караульные, ездовые, пастушьи); охотничьи (промысловые и спортивные); комнатно-декоративные; бездомные дворняжки. Можно и, не имея собаки, просто заявить: «Собак уважаю за преданность и весёлый нрав», или «Сам хотел бы стать собакой», или «Я злой как собака!», или «Я не буду смотреть телепрограмму Клуневой „Матрос Кошка“». Все классики свои литературные произведения посвящали серьёзным псам, а не дурам-кошкам. Муму, Каштанка, Белый пудель Куприна, Артемон из Буратино, Мурзилка, Шарик из «Собачьего сердца», Белый Бим Чёрное ухо, Тотошка… — какие имена! Итак, армии кошатников против отборных дивизий собачников: посмотрим кто кого! Наконец-то скучающим избирателям предлагают реальное дело во благо страны! Оппозиционные комментаторы тут же влезли со своими прозападными инсинуациями. Мол, это очередной кремлёвский проект. Мол, всю энергию так называемых простых людей начальство канализирует и пытается замкнуть в самом народе, натравив разные его группы друг на друга. Власть имущие недогоняшки стравливают людей на почве национального вопроса, религии, возраста, пола, недвижимости, доходов, образования, экологии, привилегий, налогов, искусства, культуры, спорта… Принцип «разделяй и властвуй» здравствует и сегодня, простолюдины тысячелетиями ведутся на этот приём. Разделяй людей в подъезде, в магазине и, главное, в умах ― и у них меньше останется энергии и времени для политического противостояния с властью. Сверхзадача недогоняющих властей ― направить энергию народного протеста на борьбу с ветряными мельницами. В самом деле: чем собачники для кошатников и наоборот, как объекты борьбы, слабее тех же гастарбайтеров и иноверцев, на коих начальство и церковь натравливает русский свой народ? Ничем! Только совсем уж наивным гражданам такое сближение может показаться странным»; «Кандидатка в депутаты Госдумы от партии недогоняющих по округу Сломиголовск, девица Клунева, выступила с очередной пачкой инициатив. Вот некоторые. В связи с ежегодным сокращением населения России и в целях экономии бюджетных средств, предложено перепись населения заменить перекличкой. Ещё рекомендовано, «как в Японии», платить меньше тем, у кого талия больше 90 сантиметров для мужчин и 80 — для женщин. А ещё, в целях выравнивания уровня жизни в сельской местности и городах, на деревенских колодцах установить счётчики: почему городские за воду платят, а деревенские и скотина лакают принадлежащую государству воду на халяву?».

На последний риторический вопрос девицы Клуневой я уж было собрался авторитетно, как сам городской, ответить, но тут звонит внутренний телефон и мне в ухо из чёрной трубки знакомый дамский голос объявляет:

— Товарищ Бодряшкин, к вам поднимается Стелла, встречайте. Заказы на выпивку и сауну ещё принимаем…

Что за фамильярность! Я жду Наталью Алексевну из Москвы, председателя государственной комиссии, доктора химических и кандидатуру биологических наук, а тут поднимается местная звезда. И откуда на регистрации узнали моё имя? На секретных заданиях я всегда использую липовые документы — «контора» пишет! Конспирация ни к чёрту! «Контора» же наверняка предупредила Алексевну со мной по спутниковому созвониться, дабы не привлекать шпионских лиц. Смерть шпионам! Нет, видно, набрала администратора гостиницы и выдала на дух: «Товарищ Бодряшкин из Непроймёнска въехал?» Что значит не служила в СМЕРШе! А вдруг она тоже глэм-учёная, только конкурирующей фирмы?

Сразу затем стук каблуков, стук в дверь — и из тьмы коридорчика под тусклый свет потолочной лампы выходит на меня женодевочка — тонюсенькая, мелких размеров, возраста не разберёшь, и вся колеблется будто от ветерка травинка. Как «Девочка на шаре» с картины Пикассо. Рыжеватые с крашено-зелёными прядами волосы стрижены коротко совсем, личико — в неумелом макияже и жалкой попытке улыбнуться через боль. Щёки, видно, неоднажды мёрзлые, сухие, белесые слишком нездорово, на лицо будто натянут недопечённый и холодный блин. Только и виду что — бутылочно-зелёные слегка запавшие глаза. Сбросила курточку — оказалась в топе, короткой юбке, с воровским крестом на шее, в татуировках вся, в ошейнике, железе… Это я ещё пирсинг пупка в негодованье опускаю! Но хотя явился мне — если заценить по одной фигуре — обтянутый иссохшей кожей оживший на минуточку скелет, как цельный образ Травка выглядит пиндюристо и квотно. И не скажешь, что тяжелей помады ничего в руки не брала.

— Стелла! — звонко, с вызовом и говорит, и в упор смотрит.

— Интернатская?

— Да, выпустилась в прошлом году. Ты, дядя, не менжуйся: крест на шее и наколка на плече означают «Тюремный паспорт», ну что семнадцать лет мне исполнилось в колонии для несовершеннолетних.

— Знаю.

— Как приступим к делу — крест сниму. Теперь я совершеннолетняя, паспорт с собою, предъявить?

— У тебя ещё, вижу, наколка «За все причинённое мне отомщу» — голова девушки в фас, под ней кинжал и роза. Кому ты клянешься отомстить, мужчинам?

— Я не лесби: пацаны и мужчины пользуют меня с одиннадцати лет.

— А как же наколка с рукопожатием на фоне колокольчика — «Отсидела срок со звонком» с подругой? Её-то обычно наносят лесбиянки.

— День в день со мной в колонию прибыла одна… «Подругу» по глупости нанесла — дура я!

— Отсидела от звонка до звонка… На свободу не хотелось? Или плохо вела себя?

— Плохо: никому не дала, ни разу! За отказ били: козлы-вертухаи камень в валенок — и по горбу: боль страшная, а следов практически нет; козы расстреливали иголками из механического самострела. А я — ни разу не дала! За полтора года, как чалилась, всё заросло, стала по второму разу целкой — допрос окончен, рад?

— Откинулась невинной, молодцом, — ну и пошла бы учиться, работать, вышла замуж…

Вы поймите, законопослушный читатель мой: все отсидевшие в высказываниях на свободе крайне осторожны, посему девчонку нужно было зацепить за живое, разозлить, в таком разе только выложит начистоту. Так и есть: блестит тёмно-зелёным глазом с недовольством, кривит губы, но всё же решает отвечать по существу — значит, свои обстоятельства разумеет и хочет изменить.

— Кто нормальный, в здравом уме, возьмёт меня замуж? А за урода сама не выйду, навидалась! Лучше жить с собакой. На воле, дядя, мне только одно место подставлять — другой работы для Стеллочки нет, искала! Учиться тоже негде — всё давно позакрывали. На хлебных постах сидит родня Зацелованного пупка, дружки его собутыльники и б-ди…

Да, в небольших городишках социальных лифтов нет. Вернее, лифты есть, но везущие маленького человека только вниз. Зато в начальстве процветает кумовство и байство. Конкуренция за рабочие места в городишках выше чем в миллионниках гораздо. Позакрывали все мелкие производства: масло- и молокозаводы, лесопилки, элеваторы, автотранспортные колонны, ПМК, разные цеха; угробили колхозы и совхозы, дома культуры, кинотеатры, библиотеки, школы, стадионы… — не создав на их месте ровно ничего, кроме банков, аптек и кабаков. Тогда перестали по распределению присылать специалистов. Если и дальше тешиться резвой телеболтовнёй, через двадцать лет в райцентрах европейской глубинки и Сибири останутся одни старухи, и уже китайская администрация будет решать вопрос с организацией рабочих мест.

— …Положенного по закону жилья от властей не дождёшься: в городе пять сотен выпускников по десять-двадцать лет у администрации ждут погоды. Только сейчас двадцать лет после выпуска мы на улице уже не протянем. Я конец свой вижу, так что пользуйся, дядя, как хочешь, недорого беру! Ты, вроде, чистый: дам без каркаса. Может, когда меня и вспомнишь…

— А мать?

— На зоне, третья ходка, родительских прав лишена… Не лезь, дядя, в душу: я пришла работать! Чего вола е-ёшь? Вызывал?!

— Так точно! Я навроде журналист, за жизнь интересуюсь. Когда-то сам в баторах здесь ходил…

— Догадалась: репа квадратная и косишь…

Ничуть не удивилась — непроймёнка от и до! А, слышу, во втянутом к позвоночнику животишке-то с пирсингом бурчит… — похоже, у девчонки с голодухи, говоря учёно, колливубл. Тогда усаживаю свою Травиночку за стол, наливаю в крышку термоса чай со зверобоем, выкладываю из контейнера пирожки с ливером и весовой «Гвардейский» в придачу шоколад. С такого обхожденья осмелела сразу:

— Чай! Жалко денег на пузырь? Или дядя не в ресурсах?

— Ты чего такая дерзкая?

— План не выполняю… Странный ты: куда смотришь — не пойму. Я пришла… А пирожок нажористый, пальчики оближешь… Ладно, проглочу — жрать нечего на хате… — Откусила второй раз, тусклый глаз зажёгся как на движенье светофор. — Вау, мне откликается! Твоя подушка испекла? За родные слова отвечаю: никогда такой вкуснятины не ела! Можно съем… три? У меня слюны — захлебнуться… Сожрала бы всё в одну харю…

— Ешь!

— Только не думай: я не давлю на жалость!

— Не любишь ты себя.

— Раз в год люблю. Даже не предлагай завиться с тобой или, там, удочерить…

— Почему ж не уехать со мной, не удочерить? — Самому даже интересно. — Стала Бодряшкиной, выдал бы замуж за офицера — я в этом деле спец. По паспорту как тебя?

— Сам из инкубатора — какой ты мне папа! Базар фильтруй! Семья ему… За офицера… Нам всем конец! Мне восемнадцать, а — не видишь! — бацилистая вся, краше в гроб кладут! Плоская, доска доской, ни сиси, ни писи, и ничего, кроме сучков, не нарастает! Одни болячки да три аборта. Гудок, — дёрнула задом, — с два кулачка, мужику не за что ухватиться. Инкубаторские сейчас все такие: худые, кривые, больные, живые мощи, половина уже на игле, остальные — ещё год-два — и подсядут тоже. В нашем интернате один социальный лифт: сначала — в младших классах — подсаживают кукушат, потом они — мухоморы и хоттабычи на пале, в старших классах они уже торчки, а на выпуске заколются до зелёной наркоты. Из нас — ни отцов, ни матерей, ни стахановцев, ни в армию бойцов, — только на зону, а там от тубика в ящик дуба дать! Успеть бы отомстить…

Детдомовцы долго не живут!

Во взгляде девочки сверкнул загнанный волчонок. Даже не волкособ о двух ногах, а готовый к прыжку человеко-волк. И как иначе: интернатские озлоблены на всех взрослых и их детей, ибо они такие же эгоистичные и завистливые дети, только без родной семьи. Абстрактное желание отомстить сидит в них прочно, но осуществляется месть по обстоятельствам, часто случайно и совсем не тем. Посему добрые граждане на всякий случай ограждают от интернатских волчат своих детей. Отчётные о детдомовцах реляции про «вырастить неравнодушных», «активная жизненная позиция», «стать хорошим специалистом»… — остаётся по сей день пустою болтовнёй. Россия сурова к бомжам своим климатом, агрессивными подростками и исчезающе малым числом благотворительных организаций и меценатов тож. У нас бомжи не могут жить на улицах в коробках, у нас государство не выдаёт им по триста долларов в месяц и бесплатные шприцы, как в США. Бездомные перебиваются случайными грошовыми заработками, напрягаются по максимуму невеликих сил, и потому долго не живут.

— Нет, Травка, объясни: почему я не могу быть папой? Что голова квадрат?

— Причём тут квадрат! У нас по городу три семьи ходят с крышами-сёдлами. Их родаки на химзаводе в аварию попали, выброс случился, что-то взорвалось — и народили седлоголовых. А моего соседа по фатере, говорят, просто в детстве били по голове — тоже как седло. Хорошо не четыре руки ноги, как у мурзляков. У тебя даже красивая, удобная: руки заняты — можно чо-нить положить, хоть ту зелёную коробку. Прости, не могу сдержаться: в камере все так говорят… Смотришь ты как-то… не туда — рыба-камбала.

— Меня десятилетним отдали в суворовское училище, не успел стать типичным батором.

— Ладно, «папа», начинай: я здесь на работе! Оплата почасовая, твои деньги экономлю. За чай с пирожками спасибо, а шоколад можно с собой возьму? Валю поздравлю с Новым годом. У меня, как у цыганки из табора: есть план по суточной выручке, не выполню — сутенёр прибьёт.

— Не прибьёт: ты теперь под моей защитой!

— Ага, у него семь ходок! Заставляет, гад, работать даже когда девчонки не в кондях.

— Считай, он уже в восьмой ходке! О своей «работе» забудь. Мне для одной спецоперации помощники нужны…

— Б-дь буду: приехал валить мэра!? Меня внизу по дружбе Рома-стрелок предупредил: он действующий офицер, в сумке железо, косит под придурка, будь осторожней, случись что — стукни по батарее. Взял заказ от Клухи?

— Никак нет: мне Зацелованный пупок не нужен.

— Не Пупок… Опа! Значит химзавод!

— С чего вдруг?

— Ну, я вижу, ты дядя капитальный: в пургу прилетел на военном вертолёте, документы фальшивые, для засады всё с собой — оружие, пирожки с ливером, чай со зверобоем, пошёл в отказ от сауны и пойла с сексом.

Увы мне! Теряю навыки контрразведчика: рядовой боец и малáя раскусили на раз-два! Придётся действовать стремительно и неукротимо: в новогоднюю ночь, под курантов бой!

— Постоянное жильё-то есть?

— Откуда?! От Зацелованного пупка получишь! Временное кинул, только там жить нельзя: коммуналка, гнилой пол, плесень, облезлые обои, соседи-алкаши… В комнатах грязь, вонь, немытая посуда, постельного белья нет, спят на ворованных в интернате коротких матрасах. Отопление часто отключают, свет — тоже. Да ну! Одной знакомой сиротине тоже выделили в хрущобе временную хату, оказалась с долгами — сейчас выселяют по иску. Мы на кладбище сколотили хибару на бездомную бригаду…

Оказалось… На окраине кладбища, у самой реки, интернатские выпускники из кирпича и заборных досок сколотили сарай, замазали глиной, свистнули на дачах и установили железную голландку, дрова с дач и торфяные брикеты со станции тоже воруют, кровати, матрацы и одеяла вынесли однокорытники из школы-интерната — и живут. Дирекция кладбища их не трогает, опасаясь выполнения угрозы: побьём окна, спалим цех памятников и похоронную контору.

— Не обижайся, дядя: я сегодня вся на нервах…

— Вижу: собралась тонуть. А умная решила хотя бы попробовать прибиться к берегу счастья. Хочешь, помогу? Слово офицера!

— Не знаю… Из чужих мне никто никогда не помогал. Незнакомые меня боятся, что ли… Или брезгуют!

— Пойдём на кладбище, покажешь хибару.

— Там снег! Я ж на вызове, работать пришла — в туфлях!

— Снимай!

— А это видел! — С лица окончательно взбледнув, из рукава выхватывает и наставляет на меня стилет. Не кустарного изготовления заточку, а всамделишный стилет: ручка из рога молодой косули, прямая крестовина, четырёхгранное кованое лезвие блестит. — Меня, дядя, от шабера прёт! На матрасах тренировалась кишки пускать! Я чикса-бикса, но один на один выйти могу с кем угодно!

— Лезвие сантиметров четырнадцать длиной…

— Тебе хватит!

— А ну примерь!

Выдаю ей коробку с сапогами.

— Чего там? — Мигом открывает. — Каблы?!

— Какие ж каблы! Ещё б сказала коцы. Смотри: шикарные благородной формы австрийские зимние сапоги из гладкой кожи с обтянутым кожей средним каблуком. Тёмно-зелёные, под цвет твоих причудных глаз. В таких ходят невесты офицеров. Ты можешь говорить со мной без фене?

А в коробке кассовый чек лежит. Увидев цену, обомлела:

— Вещь! А почему коробка мокрая? Дочке подарок на Новый год?

— У меня нет дочки, неженатый я.

— Ладно вешать, все вы!..

— На кой мне тебе вешать?

— Да, на кой… Правда, можно примерить? У меня колготки чистые: ночью стирала, а сегодня ты первый клиент. Новый год на носу — а вшивый понт…

Натянула, встала, прошлась, опять каблуками разбивая тишь, крутнулась — в самый раз!

— Дарю!

— Мне?!. Насовсем?!!

— Так точно! Ходи как прирождённая невеста офицера! Каблы ей…

От такой действительности в гостинице Сломиголовска, городе без декораций, девчонка пошатнулась, осела и вдруг как разревётся в голос! Всю тушь размазала, стилет бросила на стол — беда… Её б по-настоящему отмыть, одеть и усадить за парту — не телом с душою торговать. Отыметь такую за деньги способен только эмоциональной педофил. Сие создание природы явно прошло не все естественные стадии онтогенеза: положено — девочка-девушка-женщина-старуха, а она — девочка-женщина и всё: девушкой не побыла, а до старушки ей не дожить никак. Собак любит больше, чем людей. По мне, родиться лучше б ей цыганкой: безграмотной и многажды битой, но с крышей над черноволосой головой, защищённой, сытой и с детьми. Для детдомовцев же на жизнь никаких перспектив не вижу. Озлобленных подростков бодризмом не проймёшь. Какой сейчас из меня бодрист при слабо светящей лампочке под серым потолком!

И тут девчонку прорвало. Звать Ксюхой, совершеннолетняя три месяца уже. Неформалка из местной группы смерти. В окружающей её жизни, сколько себя помнит — неискренность, молодыми помыкают все. И в оборотку — те никому не верят. К примеру, видят: на казённых акциях типа «Рок против наркотиков» наркосбыт расцветает особливо. Травинка семьи боится. Её однажды брали в семью, ради денег от государства, через пару месяцев вернули в инкубатор. Не нашла она в семье объявленной воспитателями веры, надежды и любви. Взрослые все — жадины, лжецы. Социальные лифты — враньё. Если все эти дяди-тёти демонстрируют, что ты «никто и зовут тебя никак», пусть не рассчитывают на послушанье. Сытые стреляют в голодных детей: прошлым летом один батор залез на пригородной даче в холодильник — и от хозяина получил картечь в пустой живот. У детдомовца по выходе из интерната вся собственность — это любимая игрушка, расчёска и зубная щётка.

Ещё рассказала Травка про группировку бандюганов: они привлекают детдомовцев к грабежам на улицах и дачах. Сама она проститутка, наводчица и караулит — собирает инфу для блатных. Городское начальство официально предоставило ей протекающую крышу в так называемом «пункте временного размещения» — проходной комнате тринадцать метров в трущобе с пьянью-соседями и чумавыми, с крысами, протекающей годами канализацией и вообще. Бегала от депрессии по сутенёрам. Она всего месяц как откинулась после первой ходки: неудачно «поохотилась за клопами» — обчистила пьяного клиента. И за то, отвечая на ожидаемый от меня укор, как закричит:

— Мы своё берём! Надо успеть: мне скоро на кладбище или на зоне зароют в общей яме! Дай хоть немного — сутенёр прибьёт! Он Золушкам не верит. Скоро новогодний вечер, а у нас ни закуси, ни пойла. Хорошо ёлку клиент привёз в оплату услуги «по-быстрому», игрушек тоже нет…

Понимаю: зашита моя Травка наглухо в платье из стереотипов захолустной неформалки, существует без, говоря языком нейролингвистов, «синдрома отложенной жизни» и, как все непраздные изгои, лишена черновика. У неё, чаю, быстро копится традиционный уголовника набор: внешний вид как вызов, татуировки, пирсинг, озлобленный взгляд, двусмысленность в поведении, боязнь произнести лишнее и запретные слова, презрение к людям, включая свою мать и всю родную кровь, безапелляционность, ничего святого, фене, мат… Это я ещё криминальные позы и жесты опускаю!

— С сутенёром разберёмся, слово офицера! А сейчас где обитаешь?

— На хате: сутенёр снимает квартиру рядом с гостиницей, ну чтобы по-быстрому добежать. На тридцати девяти метрах нас шестеро, как в камере, привыкаем, седьмой — туберкулёз…

И дальше расписала передо мной картину… Куда податься сироте после выпуска из интерната — исключительно в бомжи. В очереди на получение жилья от города детдомовцы стоят больше десяти лет, многие уже не дожили. Сдвигов — никаких. Скитаются по улицам, устраиваются в подвалах, подъездах, брошенных домах, на дачах, теплотрассах, стройках, роют норы, сооружают в пригороде и в лесу сараи, землянки, блиндажи… Готовые партизаны, служат только не родина, а уголовникам, блатным. Даже работающие детдомовцы ипотеку не потянут: банки это знают и займов не дают. Многие не ищут работу принципиально, переняв блатной образ жизни, морально готовые обрести «свой дом» в тюрьме и сгинуть там назло породившему их свету.

— А дали бы тебе квартиру?

— Сутенёр сделал бы должницей и — год-два — отжал. Другие квартиры пропивают, проигрывают в карты. Клунева не просекает: всем, кому после развала СССР квартиры дали, у всех блатные, кавказцы, риэлторы с нотариусами, чиновники под крышей мэра себе отжали. Дурак чтó задарма получил — легко отдал…

Я знаю: есть четыреста сравнительно честных способов отъёма квартир у выпускников детдома. Как хотите, беспристрастный читатель мой, а Травка описала достаточную мотивацию для самоубийства. Она так озлоблена на окружающих, что готова убить любого и себя в придачу. Себя прикончить легче — стилетом вену вскрыть, эта доступность смерти душу греет и делает смелей, а возможно ей и «повезёт» — прихватит с собой тех, кого за врагов считает. Такая теперь у нас игнорируемая обществом группа смерти, выросшая из группы риска. Объявивший себя смертником всегда готов убить. Решение о самоубийстве и о массовом других людей убийстве подросток принимает по серьёзным для себя причинам. Незащищённость, эмоциональная сирость и безответственность — вот истинные причины тех трагедий. А что, сочувственный читатель мой, прикажете делать мне, профессиональному бодристу? Тут разве выдашь бодроугодное поученье неформалке: ты сира и безответственна — сиди! Травка, «от времени желтея», оказалась на чужом распутье: в душе — движуха, в теле — тлен…

Да, быть проституткой очень интересно: упование на чудо, самоуниженье, общественное презрение, срамные болезни, кража, суд…

Стилет у Травки отобрал и решил заценить девочку на деле — на рекогносцировку взять её с собой. Оправдает, вот и будет за чтó нам с Патроном ставить на довольствие невесту офицера.

Пока Травинка ходила вниз за едой для какой-то Вали, я настойчиво отзвонил на жэдэвокзал. Доложили: поезд из Москвы опаздывает на три часа. Значит, прибудет, когда уже стемнеет, у меня добрых пять часов…

Вызываю Рому-стрелка:

— В армию вернуться хочешь?

— Так точно!

— С пустыми руками не возьмут, нужно перед родиной немедля отличиться.

— Приказывайте, командир!

Даю первое задание: залезть на трубу котельной интерната, установить там радиостанцию для связи разведотряда, установить глушилку сотовых телефонов, плюс питание, и оборудовать место для стрельбы… — у Ромы-стрелка расширились глаза, — по прожекторам, говорю, по камерам, проводам, колёсам машин противника…

— Кто противник?

— Капитализм. Если сегодня ночью и убьёшь кого, то пару волкособов.

Выдаю Роме в разобранном состоянии винтовку, оптический прицел для ночного боя, боеприпасы, наручники, радиостанцию и кое-что ещё.

— Машина!.. — берётся сразу собирать винтовку Рома. — Возвращаюсь к жизни! Вот обрадуется дядька! Где сейчас у нас горячие точки, я уже перестал следить…

— А кто у нас дядька?

Начальник депо станции «Сломиголовск-товарная». Но он частенько и сам машинистом на маневровом тепловозе: таскает вагоны с торфом на завод…

Дядька пригодится!

По дороге к интернату идём гуськом: я торю тропу, а Травка старательно ступает в след, дабы не сразу о мокрый снег испортить сапоги невесты. Как далеко ей до Маруси — протопопа Савель Савелича некогда подруги боевой! Думаю: куда зеленоглазку в Непроймёнске пристроить на учёбу и жильё? Напрягу-ка Понарошку — в обустройстве нуждающихся дев он непревзойдённый асс. Пусть она отучится, себя проявит, в таком разе и, как княжну Бэлу, за офицера выдам — решено! Серёжку только с пупка пусть снимет — очень, читал, для здоровья вредно. Тогда оборачиваюсь и соратнице всё продуманное литературно повторяю вслух. Травка сначала в недоверии даже пятится, не попадая в след, хмурится, смотрит на сапожки, молчит, потом — на «сгинешь на туберкулёзной зоне», «невеста офицера», «натурой с тебя брать не будут», «теперь ты со мною в деле», — ломается и почти кричит:

— Еду с тобой, еду! Падлой буду, если!.. Мне только разобраться кое с кем… Иглу отдашь?

Отдаю стилет — договорились! Не совсем ещё конченного непроймёнца я бодризмом пронять-таки могу!

Сразу повеселев, девчонка рассказала о волонтёрах, коих девица Клунева нагнала в ноябре в Сломиголовск. Те, вопреки пожеланиям мэрии и «порядочных людей», прошерстили весь город до окраин, раздавая неимущим одежду, лекарства и еду. Заодно подсчитали всех бомжей, беспризорников, попрошаек, малолетних проституток и бедняков, ещё не успевших умереть голодной смертью, и, естественно, призвали всю эту братию из параллельного мира голосовать за Клуневу, а та поклялась перед вменяемыми вожаками, став «их депутатом», освободить город от антинародной власти, огламурить из каменного века и волшебным пенделем поднять его с колен. Ещё волонтёры выяснили: жители не знают, кто их мэр последние восемь лет, и в массе своей не знают даже, сами в каком веке и тысячелетии живут…

Из СМИ я помнил: пиарщики из команды Клуневой блистательно отработали материал: освоили язык уличной жизни, местные типажи, бытовые детали и скандалы. Столичные обличители вывалили перед народом, как городское начальство крысятничало на трансфертах и бюджетах, обогащалось на сиротских деньгах и вообще. Оседлав сломиголовскую фактуру, увлекательной полуправдой — по отработанной годами схеме — наивного избирателя развели от и до. А в завершении, само собой, явили на свет новую надежду: только «ваша Клунева» способна победить устоявшееся зло! Самой ей ничего не надо, у неё всё есть и так, но ради угнетённого мэрией народа она готова идти до самого конца! Чьего конца — не уточняли. Компания Клуневой разразилась таким фейерверком действительных и вымышленных компрометирующих фактов, что кресло под мэром зашаталось. Только, я заметил, разоблачительный энтузиазм Орлеанской девы ни словом, ни полунамёком не распространился на бюджетный триллион, спущенный глэм-предпринимателям на город. Вот и гадай: то ли против триллиона на распил Клунева пока бессильна, то ли имеет с него долю и её ставят на город «смотрящей» от Москвы.

Вычеркнутая из жизни братия неимущих, к коей никто никогда никак не обращался, так возбудилась, что пошла на штурм горотдела милиции и вообще. Особливо отличились выпускники школы-интерната: терять им нечего, как когда-то пролетариату — ни жилья, ни специальности, ни работы… — те же что при царизме цепи. Не даёте квартиры — будем жить здесь! Грозили захватить и другие помещения городских властей. Сочувствующие баторы притащили восставшим матрасы, одеяла, посуду и уворованные со склада и холодильников куски. Восставшие захватили оружейную комнату, но палить из стволов не стали. Мэр тоже заявил: стрелять в голодных, никому не нужных детей он не будет! Местное общество и так на пределе — зачем лишняя кровь, да и в гуманнейших заграницах могут не понять. Государство не просило малоимущих рожать детей, но и не приказывает пока что убивать…

Сущая правда: ЕГЭ отучил школяров думать, но ещё не разучил их плодить ненужных капиталистическому государству деток. В захваченном здании власти отключили свет, воду, газ, канализацию и связь. А через сутки разговор с восставшими бездомными, с истеричными мамашами и правозащитниками из свиты девицы Клуневой, требующими положенное по закону, городские недогоняющие власти перевела в привычное русло — обвинениям в предвыборном политическом провокаторстве и экстремизме, угрозам, задержаниям и шантажу. Так в сиротском чисто конфликте, в попытке обездоленной группы населения борьбы за свои права, возникла политика. Местные власти объявили: предвыборный штаб Клуневой использует очередников на жильё, и разбираться в этом теперь будут правоохранительные органы. Мэр заявил: «Это чётко организованная, хотя бесперспективная провокация под руководством конкретного лица, участвующего в текущей предвыборной кампании, а также управляющих экстремистскими пабликами в соцсетях. Участники общественного движения «Сироты Сломиголовска» стали пушечным мясом для штаба сомнительной девицы Клуневой. Люди, которым нужна была эта шумиха, воспользовались больными точками бездомных и детей-сирот, их эмоциональной неуравновешенностью. Бездомным провокаторы внушили, что они, мол, борются за справедливость. А на самом деле всё делается ради того, чтобы безымянным политтехнологам за счёт наивных сломиголовцев выплатили премию за «хорошую» работу по пиару безнадежной столичной кандидатки в депутаты. Если произошли нарушения, не сами сироты, а провокаторы будут призваны к ответу — «органы» во всём объективно разберутся. Поймите все: спусти мы сегодня на тормозах в Сломиголовске, завтра экстремисты в Москве на штурм Кремля пойдут!»

Бездомные и сироты продержались трое суток. Здание милиции взяли штурмом, но, как мэр и обещал, без на поражение стрельбы: просто закидали газовыми и светошумовыми гранатами, схватили, избили, самых отчаянных покалечили наперёд и сволокли кого в «обезьянник», кого в больницу, а самых ненужных и брыкастых — за речку в лес…

— А на кого хотела бы учиться? — спрашиваю Травку, самому даже интересно.

— На… чтобы чо-нить придумывать, сочинять, не оказаться безработной.

— Искусственный интеллект в конечном счёте автоматизирует технические навыки, а вот гуманитарные навыки — вряд ли. Без работы никогда, даже при коммунизме, не останутся люди творческих профессий: композиторы, писатели, сценаристы…

— Опа! — в душе просияла, вижу третьим глазом, Травка. — В интернате я писала сценарии для праздников — воспитки и баторы хвалили! Ещё на зоне думала накатать сценарий фильма…

— В каком жанре? О чём?

— О будущем — не об этом же сраче! Жить в сраче и писать о нём — рехнёшься!

— Ужели и название произведения есть?

— «Когда мыши отказались от сыра».

— Антиутопия… Зауважал тебя: новаторски мыслишь! Начальству первопроходцы позарез нужны!

Ляпнул по привычке — для бодризма, а сам прикинул по логике вещей: на кой ляд недогоняющему Америку начальству российские новаторы сдались? «Мыши отказались от сыра» есть слом системы! Из писак нынешним власть имущим сгодятся разве что сочинители новых бодрящих слов для одобрямса заведённому порядку. Когда правящую партию возьмутся нарекать в очередной раз, предложу-ка название, восходящее к бодризму. Мой Патрон частенько изрекает в смысле: «С недогоняющим начальством пора особо разобраться! Новаторы власть имущим не нужны — только лизоблюды. Капиталисты и чиновники в России своими действиями плодят тысячи проблем и миллионы колбасных эмигрантов. С недогоняющими во главе так и будем плестись, никуда, конечно, не дойдём, скорей попередохнем». В моменты таких «суворовских откровений» Патрона мне вспоминается из Библии сюжет. Вышли евреи из Египта, прибыли в пустыню Синай. Там мидианский жрец Итро, тесть Моисея, пришёл к зятю и, видя, что тот с утра до вечера занят управлением народа и разбором судебных дел, сказал: «Нельзя управлять народом в одиночку: так ты измучишь и себя, и народ. Выбери из народа честных разумных людей и назначить их начальниками, кого над тысячею человек, кого над сотнею, кого над десятком. Они будут управлять народом и разбирать все его споры, а к тебе будут обращаться только в особенно важных случаях». Моше так и поступил. Но на одной из стоянок «впали в блуд сыны Израилевы с дочерьми Моава. И сказал Господь Моисею: «Возьми всех начальников народа твоего и повесь их Мне, Господу, пред Солнцем»». Сие поручение исполнили в точности и быстро. Помогло — дошли! Нет, к Библии лучше не обращаться — впадёшь в когнитивный диссонанс…

Похоже, в нашу с Патроном команду русских экзопатриотов, вслед за Молодым из Матерков и Кутей-прокурором, влился ещё один боец — зеленоглазая Травинка! Одинаковый у меня с ней главный недостаток: мыслим правильно, но часто вслух…

 

Социально-сатирический роман-эпопея «Свежий мемуар на злобу дня». Мемуар № 5. Жабье болото. Главы 1-3

Товарищ Бодряшкин на Жабьем болоте встречает мурзляков и коммунистов

Ещё не рассвело. Пока лает Сотер и моя записная жёнушка вышла на двор встречать прибывших, сижу за компом будущего короля Тамбукакии и прямо с чугунно-раскалённой сковородки завтракаю себе жареной на курдючном жире картошечкой с пеньковыми опятами, закусываю с хрустом солёным бочковым огурчиком да квашеной белокочанной капусткой с клюквой, и заодно кликаю мышкой по интернетным заглавным новостям и сплетням — выбираю, какие пободрей: «В госпитале врачи нас успокоили: распишитесь вот здесь — и мы собьём температуру больному хоть до комнатной»; «Вася, ты знаешь, с кем вчера в клубе гулял? Это была не Мурзилка, а сбежавший из кремлёвской лаборатории мурзляк»; «Тут-то архиерей-реформатор и заявил: «Хватит уже нам экономить на огарках! Пора запретить в стране гонку самогона и, как в былые времена, открыть винокуренные заводы при монастырях и объявить государственно-церковную монополию на водку!»»; «Профессор, общественность интересуют: можно ли выдвинутые адептами недогоняющих постмодернистские идеи слесаризма использовать в развитии современной отечественной теории ЖКХ?»; «Столпы партии недогоняющих за короткий срок наговорили столько чепухи и провели через Госдуму столько антинародных законов, что даже в среде несупротивных членов партии недогоняющих стали с презрением звать «недогоняшками»»; «Теперь заживём! Вчера, на одной из баз Тихоокеанского военно-морского флота, восходя по трапу вместе с матроснёй на ржавый крейсер, облачённый в тельник и бескозырку премьер-министр Российской Федерации сурово пригрозил, — предположительно, своим отраслевым министрам: «Пора бы им там, в Москве, заняться насущными делами! Ни минуты без недогоняющей модернизации!»»; «Частное объявление. Олигарх Сироцкий покорнейше просит вкладчиков своего банка-банкрота все заёмные обязательства банка перед ними считать недействительными»; «Наконец-то и общенародная партия несупротивных выдвинула собственный проект спасения России от мирового финансово-экономического кризиса. Проект оригинальный, кардинальный и называется таинственно и романтично: «Виви». Опять эти несупротивные забегают вперёд нас, публично сетуют лидеры недогоняющих: нужна, думаете, Кремлю эта морока по согласованию проекта «Виви» с его западными хозяевами? Несупротивные, как могут, успокаивают недогоняющих: это, мол, всего лишь проба — в гости к вашим сказкам мы пришли со своим враньём. О загадочном проекте «Виви» акулам пера пока что удалось узнать немного… Кризис, чисто для образности, представлен в нём как мировой пожар. Мировое начальство, по обыкновению, всемерно пытается затушить глобальный кризис, и тем сильно удлиняет его продолжительность. Такая технология безнадёжно устарела, считают авторы проекта. Напротив, следует помочь кризису в истреблении всего и вся подвластного его огню, и тогда он, лишившись горючего субстрата, быстро загаснет сам. Заблаговременное уничтожение такого субстрата несупротивные предлагают начать с «неэффективных народов» в «нецивилизованных странах». Флагманом самоуничтожения патриотично предлагается сделать либеральную Россию — пусть ну хоть в чём-то станет первой в мире, соскучились же с советских времён по первенству наши люди! Несупротивные выражают твёрдую уверенность, что многие недогоняющие страны последуют примеру России, как это уже имело место в случае с социализмом, да и мы, как всегда, не оставим братьев в кризисной беде. Образцовое самоуничтожение начнётся с «маршей несупротивных» на окраинах страны. Все марши, как радиальные нити в паутине, должны сойтись у «Золотого цветка России», в географическом центре РФ — на берегу озера Виви. Виви, кто ещё не знает, плещется себе в Эвенкийском автономном округе Красноярского края, как раз на Северном полярном круге, невдалеке от «златокипящей» Мангазеи XVII века и места падения Тунгусского метеорита, в каких-то 400-х километрах от Норильска. Места легендарные! Здесь, в Лукомории, ещё до Мангазеи, стояли русские города Грустина и Серпона, о чём в 1549 году писал Сигизмунд фон Герберштейн в своих «Записках о Московии». Славяне здесь жили задолго до якутов, но в XVI–XVII веках по-братски разрешили якутам расселиться по Лене. Здесь, на «земле восставших духов», возникла палеолитическая дирингская культура. Возраст орудий труда — почти два миллиона лет. Это одна из прародин человечества: Россия именно здесь получила статус первородства человечества. Здесь продолжается невидимый антропогенез мира: здесь должны родиться «люди солнца», люди будущего, способные одновременно пребывать в прошлом, настоящем и будущем. Мощные сакрально-географические силы той земли пора использовать в интересах Родины. Озеро Виви, а вовсе не Москва, по мнению несупротивных, должно из номинального географического превратиться в реальный политический центр России — и это, по меньшей мере, хорошая отсылка к давно назревшему вопросу о новой территориальной расстановке государственных приоритетов. А там, глядишь, и климат в Сибири сменится, и станет опять тёплым, как при дирингской культуре. В Сибири, если хотите, таится резервная история человечества! Когда Пушкин прочёл «Конька-горбунка», написанного 19-летним сибиряком, Петей Ершовым, он пророчески изрёк: Сибирь — «страна умных людей». В Сибири неумный просто не выживет! Дураков и дорог там, кстати, вовсе нет. Как Бразилия построила дешёвую новую столицу в амазонской сельве, так и России полезно отстроить небольшую функциональную златоглавую Виви в сибирской тайге, тем паче, что золотишка — песком и самородками — в тех краях под ногами валяется навалом. Золотые слитки охотники находят даже в желудках убитых глухарей. А уж натуральной пушнины сколько прыгает по веткам!.. Да, с несупротивными трудно не согласиться: из Лондона и Иерусалима на Виви полетят пилить госбюджет России и копать золото или кимберлитовые трубки уже только истинные наши патриоты! Сколько общественных денег сэкономится на послекризисное восстановление! Дежнёв с компанией шёл от Санктъ-Петербурга до Камчатки два года, значит, с окраин России идти пешим маршем на Виви нужно всего-то один год. За этот год с кризисом в стране несупротивные и рассчитывают покончить! Коль уж ранее в верхах объявили, что «начальство и народ — едины!», состав марша должен быть общеначальственным и общенародным. Кто из начальства сподобится дойти до новой столицы, тот, значит, анфасный народолюбец, и вознесётся на престол или сядет в кресло пониже. Кто из народа добредёт до Виви, тот, значит, умный, и остался в России жить. Остальных — вон из страны или урыть в мерзлоте, как отщепенцев. Заодно на Виви и проведут объективную перепись населения, и устроят референдум о государственном строе и форме правления. Ради чистоты рядов, участникам маршей в центр России запрещается использовать какие-либо средства против комаров, мошки и прочего местного гнуса и москита, равно как и против энцефалитного клеща, ибо, как считают несупротивные, кто слишком уж страдает от укусов мелких кровососов, тот попросту не жилец в мировой кризис, спровоцированный кровопийцами очень крупными. Предлагаемый несупротивными лозунгарий маршей ещё на стадии концептуальной разработки, но нашему человеку из Самары удалось достать кое-какие рабочие заготовки: «Не поддавайтесь панике: для несупротивных граждан кризисов не может быть по определению!»; «Несупротивные в огне не горят, в воде не тонут, от медных труб не глохнут! Живём спокойнее всех!»; «Диаспоры, идёмте с нами за новой общей судьбой, или возвращайтесь на свои исторические родины!»… У несупротивных ещё не было опыта проведения столь грандиозных антикризисных маршей, поэтому эксперты предполагают снижение численности «неэффективного» населения страны весьма неопределённо: от двух до четырёх раз. Главная забота организаторов маршей — не уничтожить поля, огороды, сады и водоёмы, чтобы оставшимся в живых было чем питаться в натурале и откуда живой воды попить, а уязвимые для мирового кризиса торговые сети умрут сами. Типичный марш предполагает поголовный сбор несупротивного и примкнувшего населения со скарбом, всеми пожитками, запасом питания и одежды. Начальство строит манифестантов, окружает колонны улыбчивой милицией, произносит напутственную речь и — на пару с церковными иерархами всех зарегистрированных конфессий — ведёт на Виви, ни в коем случае не объясняя маршрут движения, иначе просто не сможет двинуться с места. Перед заходом колонны в любой населённый пункт, кольцо улыбчивой милиции разжимается, и несупротивные вылавливают людишек и ранжируют по давно зарекомендовавшей себя классификации товарища Бодряшкина. Затем всех «усомнившихся», «сомневающихся», «заблуждающихся», «сочувствующих», «примкнувших» и «участвующих» — в назидание всем супротивным — наказывают по неписаным законам кризисного времени, хотя и весьма щадяще. Пытающихся же укрыться в лесах и на болотах «подстрекающих», «ведущих» и «направляющих» — отлавливают бодровольческие карательные отряды несупротивных. Этих зачинщиков несогласия, как самый горючий субстрат для кризиса, бодровольцы топят в болотах и прорубях. Туда же помещают олигархов, освобождённых из минуемых маршами тюрем и колоний, — это делается не из праведной мести от имени обворованного народа, а сугубо в целях послекризисной экономии на баланде и мемуарной мелованной бумаге. Характерно, что недалёкие сами по себе ехидны из всяких америк и европ кинулись сразу свистеть и улюлюкать: мол, под видом самоуничтожительных маршей несупротивных эти русские просто удирают с обжитых окраин в географический центр страны: с запада русских, по традиции, гонит вооружённый до зубов Запад; с юга — пылающий, по обыкновению, конфликтный Юг; с востока — перенаселённый издревле Восток, и только с севера русских манит к себе вечный Холод. Больше тысячи лет русские могли побеждать эти главные для себя гонения и давления, а сегодня, мол, воют ехидны, русские сдались и готовы бежать от них с обжитых окраин аж на Виви, в самый центр. Однако наш человек из Самары смог залезть в анналы западных спецслужб. Здесь он нарыл чрезвычайно любопытные материалы: в проекте «Виви», оказывается, имеется большая закрытая часть, и — по истинно планируемому результату — «Виви» означает отнюдь не самоуничтожение «неэффективной» России, а очищение страны от оккупантов, колонизаторов и скрытых внутренних врагов. По сути, проект «Виви» — это силовая зачистка государства перед серьёзным рывком вперёд. Аналитики вражеских спецслужб пришли к неутешному для своих государств выводу: в стан разработчиков проекта несупротивных внедрились патриоты из супротивной команды генерала армии Аршинова, в котором уже многие россияне видят своего будущего президента, — это его радикально-бодрый стиль! Согласно закрытой части проекта, под шумок маршей зачистке — силами аршиновских бодровольцев — подлежат: все диаспоры, толкущиеся вокруг подверженных кризисам городских рынков; уголовники-рецидивисты — их подвергнут суровому трудовому перевоспитанию, а сопротивляющихся и неперевоспитуемых, ради экономии бюджета, уроют в мерзлоте; осуждённые на пожизненное заключение — они все получат по заслуженной антикризисной пуле в бритые затылки; сатанисты, сектанты, строители финансовых пирамид, лже- и глэмучёные, проворовавшиеся чиновники, организаторы азартных игр и борделей, блатные со своей обслугой, и прочие вредные для общества мошенники и спекулянты — этим светит длительное или пожизненное перевоспитание физическим трудом на колониях-поселениях близ географического центра России, где отсутствует понятие «101-й  километр»; шпионы, предатели, провокаторы, разжигатели межнациональной розни, наёмники, исказители русской истории, русофобы, спецы по зомбированию, лжеинформаторы, засланные казачки и паникёры, ангажированные извне правозащитники и журналисты, и всякий западный нацеленный унизить и убить наймит — этих, по старой традиции, обменяют на мыло; неправильные олигархи, владельцы оффшорных воровских общаков и «семейных» капиталов — у этих всё нажитое непосильным трудом отберут в казну, а самих, в кандалах и рубище, будут возить в железных клетках по городам и, как главных соучастников в организации разорения страны, показывать школьникам, студентам и прочим незрелым гражданам в назидание… Список зачищаемых, уже названный в кулуарах «аршиновским», состоит примерно из 1937 пунктов — вот сколько на днище корабля «Россия» наросло ракушек и полипов; как с ними не утонешь, когда весь мир штормит. Физически крепких безработных в принудительном порядке отправят на освоение географического центра России; безграмотных иммигрантов некоренных национальностей отошлют по родным домам, уменьшая, тем самым, пестроту населения России и делая его более деятельным и сплочённым; из акционерных капиталов российских компаний удалят западных и китайских спекулянтов — основных разносчиков кризиса; закроют биржи, запретят торговлю акциями — богатств в России и без лжеинвесторов полно, не давай только воровать; прикроют западные образовательные центры — идей и ума у самих достаточно, умей только вдохновлять и направлять; обустроят внешние границы — у нас не Европа, пылающий наркоюг и нахрапистый Китай под боком, граница должна быть на замке; для русских людей из числа несупротивных ближнего зарубежья в России построят, наконец, бесплатное жильё — возвращайтесь, братья, на родину скорей… Всё  бы ничего, но в стане несупротивных, как всегда, нашлись отчаянные головы. Они не поняли образности с пожаром, и не ведают, что у проекта «Виви» есть закрытая часть, и потому собираются: первым делом, маршами окружить и сжечь порочно-рыночную Москву, откуда кризис тлетворно распространился по умам и углам России; затем пригвоздить и публично сжечь «эту позорную б-дь» (их выражение!), саму Россию, коль легко отказалась от статуса сверхдержавы и позволяет себе ложиться под любой приблудший кризис; затем по льду Берингова пролива в лёгкую перебраться на Аляску, сжечь дотла Америку — исчадье кризиса и последнюю сверхдержаву; затем на плотах по Гольфстриму пересечь Атлантику и ворваться в Западную Европу, подвергнуть её  суровой, но справедливой огненной участи, как главного американского пособника и разносчика; ну и под конец предать очистительному огню Центральную и Восточную Европу, как жалких прихвостней и мусор. Так эти несупротивные неотроцкисты, презрев любой перевоспитательный мотив, собираются выжечь мировой кризис на корню, тоже всего за год, а дальше, как всегда: от искры возгорится и полыхнёт на юге…»; «Частное объявление. На постоянную работу с проживанием в Сибири требуется народ»; «На вчерашней презентации самосмотрящихся сериалов в столичном Манеже известная светская львица, девица Клунева, вновь заявила о недостаточности общего культурья в России: «Почему во Франции всё кончается песенками, в Индии — танцами, а в этой стране — застольями? Почему в Америке популярны телесериалы об эмансипированных дегенератках, а в этой стране — о дегенеративных пьяницах? Почему в этой стране думский Хор благонамеренных сирен так много исполняет, хотя его так мало слушают? Почему о том, что Солнце вращается вокруг Земли, знает каждый четвёртый американец, а в этой стране — только цыганки и я?»».

На последний риторический вопрос девицы Клуневой я уж было собрался авторитетно, как сам изобретатель летающей доски, ответить, но тут в дверь терема-избы вкатывается товарищ Понарошку.

Вкатился колобок — то ладно, но почему его не облаял Сотер во дворе?

 

 

Глава 1. Русалочье озеро

 

Всё как и договаривались: выступить до рассвета, дабы утром успеть найти глухариное место и оборудовать лежнёвку. Понарошку, вижу, оправился и выглядит, как положено колобку, улыбчиво и даже боевито: весь в камуфляжах, в ранцах и вооружённый до зубов. Вслед за ним — угадайте, озадаченный читатель мой, — кто в горницу заходит? Стерфь! Его подруга Бэла — кабардинская княжна, та самая гроза Скукожильского района и вообще.

Бэла — девушка лет двадцати шести, хотя выглядит на тридцать с гаком, высокая, мощная, всё женское у неё — большое, рельефное на загляденье. Она против Нюры тучновата будет, впрочем, без всякой рыхлости и провисанья, и чёрная-пречёрная густая, как наклеенная для театра, бровь над карими влажными глазами нараспашку, и едва заметные щетинки усиков пробиваются над верхнею резной губой, а непослушные крендельки и завитушки на висках дрожат и шевелятся при любом движенье как живые. Бэла тяжеловата для дальних переходов, но чувствую: очень сильная, упорная и, случись, злая на преграды — способна топь преодолеть, а вот простуду, как южанка, может подхватить легко. Впрочем, зная Пона, воспаленье лёгких сразу отметаю: наверняка захватил ей комплект термобелья для рыбака. Но зачем он привёз саму княжну? Неужто стравить с Нюрой? Ну конечно: стравливаешь, значит креативен! В любовном треугольнике от стравки дам в выигрыше всегда остаётся кавалер. Только Понарошку миролюбив в натуре — это не его манёвр. Да и я бы теперь не разрешил — Пон должен был сие уразуметь! За Нюру я любому колобку гранату за шиворот метну!

Тут примечаю: хотя Пон, как всегда, розовощёк и сияет, но в глазах ревнивое прячет любопытство: уж больно пристально оглядывает меня с головы до ног, будто мой блаженный вид допускает иную трактовку минувшей ночи…

Я не ревнив, но любопытен к историям подруг. Своих или чужих — не суть. Из того, как Бэла с Нюрой перекрёстно сверлят, догадываюсь сразу: они не ведали о существовании друг друга, но сей миг женское чутьё не просто подсказало, а разложило всё бельё по полочкам из куч… Выходит, Понарошку на глухариную охоту Бэлу с собой не брал? Что же в их парочке стряслось! Бэла, как ступила в горницу, так на дыхнувший запах демонстративно сморщила и зажала в кулак свой нос, и принялась нарочито фыркать. А пахло, на мой нюх, багульником: Нюра с утра им терем окурила — в профилактику против стафилококков, стрептококков, дифтерийной и коклюшной палок: не доверяла она здоровью кремлёвских воинов из ангаров и наивных партизан в лесу.

— Здесь наркопритон? — низким голосом, с нарочитой брезгой в тоне и миной на лице, обращается, наконец, Бэла к Пону. — Это… строение, что ли, у вас называется «охотничий домик»?

Нюра, побледнев от ярости, шагает к Бэле, но Пон кидается наперерез и  разворачивает восточную княжну к двери, шипит ей в ухо нечто, подталкивает в спину. Та послушно выходит в сени, затем на крыльцо, но входной дверью грохает так, что уже не может впредь рассчитывать от моей хозяйки даже на глоток ржавой воды с болота или отсыревшее полено в печь. Странно, мой Сотер не гавкнул на чужачку Бэлу и на сей раз…

— Закругляйся со своим политпросветом, — сразу повеселев, обращается Пон уже ко мне. — Как ты это можешь смотреть? — бухтит он, раскладывая амуницию на полу. — Одно и то же: новые политики народ пугают — старые евреи публику смешат; наши спортсмены проигрывают — их иномарки покупают; ранние заморозки сгубили капусту, поздние дожди — сахарную свёклу…

Отдал я Пону амбарную книгу охотничьего клуба и доложил про банковские коррупционные дела. Министр книгу взял, а про своё участие в коррупционной схеме сделал вид, что ни словечка не услышал, и тогда принялись экипироваться. Перво-наперво, с гордецой бывалого охотника, Пон расчехляет две германские двустволки, выкладывает американский навигатор, два армейских десантных ранца образца 1957 года — для вещей и дичи, три солдатские плащ-палатки, достаёт закопчённый котелок, топор, топорик, ножовку, армейские штык-ножи к «калашу», болотные сапоги… — вещи, повидавшие на своём веку, но ещё добротные и, главное, удобные, любимые и вообще. Ранец вместительный: в него удаётся запихнуть всё, что нужно с собой на пару суток в лесу, и ещё на пару, заблудился если. За счёт инженерно грамотной навески, десантный ранец не болтается на спине, не стесняет ходьбу и стрельбе прицельной не мешает. Для Бэлы отдельная, конечно же, экипировка: термобельё, вейдерсы, забродная куртка с карманами, кофта, неопреновый пояс, дабы длинная спина не уставала и вода не залилась в вейдерсы, забродные тож ботинки. Себе же поверх ранцев торочим меховые куртки и очень полезные в сыром лесу солдатские плащ-палатки. Понарошку, оказалось, уже заскочил к воякам из оцепления и за бутылку коньяка арендовал у них «калаш» с тремя полными рожками. «Калаш» и пояс с рожками вручает мне, как в отряде старшему офицеру и главной ударной силе. Опять я командир и вся ответственность на мне! То-то нас ждёт на волчьей тропе в трясинках среди партизан и мумий! Охотничьего билета нет, лицензии на отстрел нет, прав на оружие нет… А-а-а, долой сомненья! Зато всегда при мне учебные гранаты! Или я не лазал от армян к туркам и от варягов в греки да арабы без всяких разрешений? Или не я — по документам — единый арендатор Жабьего болота в эти дни?!

— Ещё, — докладывает Пон с изрядной гордецой, — привёз охотничью собаку: кобелька, зовут Плюнь. Ну, вперёд — на глухаря, в трясинки!

— Нюра, я вернусь! — говорю назначенной жене. — Хоть каким. Где моя ни пропадала!

— Святой Трифон вам поможет… — отвечает она. Разочарованно качает головой, накидывает на плечи телогрейку, толкает дверь. Явно ей не по душе, что Пон меня уводит. — И вы, оказывается, охотник…

На дворе в свете прожектора картина: чёрный весь, как Бэла, только в белых пятнах по бокам, юркий, с умными глазами, Плюнь лакает из миски Сотера парное молоко. Тот спущен с цепи, деликатно стоит рядом с принимающим лакомство Плюнем и только в поощрение вертит ему хвостом. Безусловные знаки начала большой дружбы, прям как у главных героев фильма «Касабланка»! Завидев нас в походном облачении, Плюнь тотчас бросает чревоугодие, лает приветствие — «Дя-я-яряп! дяп!» — и, наскоро облизавшись, кидается хозяину под ноги, вертеться и скулит, нервничая в предвкушении дела. Бэла стоит здесь же, подле собачьей будки, и, как положено кабардинской княжне в присутствии своих мужчин, уже молчит, пока не спросят; пытливо глядит исподлобья на меня и Нюру. Сотер, покровительствуя Плюню, заигрывает с ним преосторожно, дабы мелкого друга своего нечаянно не зашибить. Нюра меня на прощание целует долго-предолго, прижимаясь с вызывающей показушностью, точь как вчера перед кремлёвским войском, а потом, видя редкую собачью радость, отпускает Сотера проводить нас до Русалочьего озера: «Вернётся сам».

Когда первым выхожу со двора, слышу задним ухом Бэлу, с её низким регистром из груди:

— Не он, а вы моя нерешённая проблема. Я убью вас или себя!

— Женщины себя теперь не убивают, — преспокойно и даже весело отвечает Понарошку. — Остаюсь я. Поговорим в трясинках, на привале…

Сокращая путь, по еле видимой тропе, светя фонарями, к озеру идём гуськом: первым подмороженную, ещё не лёгшую, траву рассекает Понарошку — у него хвалёный навигатор; за ним — с непривычки неровно и с оглядками на темень — идёт Бэла; я замыкаю, обеспечивая тыл. Обычно я гусёк веду, не замыкаю, но тут особливый случай. Замыкать партизанский гусёк на парящих таинственных болотах, да ещё ночью, опасно крайне: нырнёшь в трясину — отряд, чавкая и продираясь, даже не заметит потерю одного бойца! Войны нет, а по болотам ходят по-военному! Как тут ни вспомнить, поэтичный читатель мой, загадочное стихотворение Бальмонта «Камыши»:

Полночной порою в болотной глуши

Чуть слышно, бесшумно, шуршат камыши.

Как вам, а?! Сами строфы шелестят, шуршат и шипят одновременно! Такого шипа поэт не вообразит, сидя в гостиной с влюблённой девой на коленках. Выходит, не только нас, охотников до бородатых глухарей и следопытов на советских коммунистов, но и чистеньких поэтов-символистов тянет на болото в полночную пору!

О чём они шепчут? О чём говорят?

Зачем огоньки между ними горят?

Мелькают, мигают — и снова их нет.

И снова забрезжил блуждающий свет.

Полночной порой камыши шелестят.

В них жабы гнездятся, в них змеи свистят.

Заморочный шёпот камышей, таинственное мигание огоньков в трясине, метановые пузыри из-под коряг, утопающий с ногою мох, тина… Это я ещё запарку опускаю! Веет дыханием смертной тоски… Уже ничего не ждёшь… Одна радость — в болото войти, другая — выйти.

Надо собраться! А то с одного задания едва утопленником ни вернулся…

Действия охотников на марше похожи на разведывательное патрулирование, то бишь на действия военнослужащих в дозоре. Тяжесть, переносимая охотниками и солдатами, бывает значительной весьма. Даже простой «калаш» с рожками на втором часу движения по заболоченной местности становится тяжёлым. Наступает усталость и, как следствие, утрата бдительности от и до. К своего рода засыпанию на ходу приводит и утомительное однообразие ходьбы. Стрелок либо начинает смотреть себе под ноги, либо на спину впереди идущего бойца и не замечает ничего вокруг себя. В результате при достижении объекта разведки, когда нужно особое внимание и собранность, их-то после длительного перехода не остаётся у стрелка. Да и на самом маршруте движения внимание сильно падает от усталости и однообразия вокруг. Нередко даже желание стрелять дичь после утомительного перехода пропадает. Хорошо мы сейчас не на войне и разговаривать вслух можно. Привалы и «подслушивающие» паузы в движении дело улучшают не всегда. Особливо тяжело бывает замыкающим стрелкам: им на себе приходится нести отстающих и их груз, а на привал они приходят с запозданием и отдыхают меньше всех. Бэлу или Пона, прикидываю, на своём горбу по болоту далеко не унесёшь. По функциональному признаку в охотничьем гуське, Пон является «группой навигации» и «головным дозором», а «тыловым дозором» — я. Пону вменяется высматривать — замест растяжек и следов закладки мин — зарубки на деревьях, глухарей и зайцев, следы волков и обкомовской машины. На мне — всё остальное, плюс следить за Бэлой, дабы с непривычки к болотным походам не испугалась, не заблудилась и вообще. С навигацией, однако, обломилось сразу: импортная спутниковая супертехника у Пона не работает совсем, а стрелка моего советского магнитного компаса, смотрю, то дёргается и крутится сама по себе, то медленно вращается в обратную сторонку. Явно на Жабьем разразилась геомагнитная буря и, как в Бермудском треугольнике, электронный туман ложится. И звёзд с Луной за тучами и ветками глазом не видать. Маловат отряд!

Ночь в лесу — кромешное сплошное волшебство! В лесу, на болоте — вот где настоящая живая ночь. В городах же, простите, урбанистический читатель мой, — жалкое подобие ночи. Уличные фонари, свет окон и рекламы, фары несущихся машин… — пестрят в глазах. Неба, звёзд не видно, разве что в месяц раз меж крыш высоток просунется полная Луна. Бьют нещадно по ушам крики, грохот, визг. В большом городе даже не ночь, а электричеством и шумом в клочки разорванное «тёмное время суток». В городе человек становится неполноценным. Мурзляку, пришельцу с Заклемонии, человек из леса горожанина понятней, тем паче властного сидельца из Кремля.

Первый скорый привал делаем Русалочьего озера на берегу: след устранить выявившиеся недостатки в снаряжения подгонке, нарубить берёзовых шестов и с Сотером проститься. Тут Понарошку, с нежданным пылом принимается шептаться с Бэлой: та, как я сразу понял, страшно застеснялась переодеваться перед скромным Плюнем-кобельком. Её мужчина может видеть всё, но не премьер-майор и даже кобелёк! Приятно бывает видеть даму в срамной позе! Только отмечу, как провизор жизненной фактуры: на мой третий глаз поясная фигура Бэлы во фронт выглядит рублёно, аки кариатидная ростра пиратского фрегата на носу.

Оберегая скромность молодой княжны, не медля, с топориком на плече я по заросшей тропе бодрым шагом вдоль брега озера топаю к потёмкинским руинам. Здесь когда-то был посёлок лесорубов и рабочих лесопилки — Потёмки, а теперь пуще безлунной ночи чернеют два рядка сгоревших сараев и домов, упавшие столбы без изоляторов и проводов, откуда-то взялись ямины, а у кромки воды валяется похожая на русалку грубо сколоченная лодка, пробитая насквозь. Нет, эта посудина скорее деревянное корыто, кое ушлые ребята с лесопилки ещё, вероятно, при Советах втюхали как лодку городскому покупателю-наивняку. Накатывает отовсюду тлен! Свечу на гладкую воду фонарём, невольно думаю о вечном. Странно как-то: места в Потёмках дикие, люди суровые живут, а имена местности будто раздавал поэт. Будто начальник ещё царский, из дворян, в душе поэт-романтик, кемарил с удочкой на бережку, и вдруг увидел серебряную русалку в лунном свете — и назвал озеро именем её. Или некто, презрев страх быть утянутым на дно, в неге возлежал на примятой травке подле земноводной своей Ундины и…

Чу, показалось, в луче фонарика мелькнула на беспокойной чуть воде серебряная тень! Сразу вспомнилась набоковская «Русалка»:

Волшебно-возможного полночь полна.

Река предо мною зеркально-черна.

Гляжу я — и тина горит серебром,

и капают звёзды в тумане сыром.

Гляжу — и, сияя в извилистой мгле,

русалка плывёт на сосновом стволе.

Ладони простёрла и ловит луну:

качнётся, качнётся и канет ко дну.

Я не чтец, но поэта от графомана отличаю! Сие стихотворение ещё в суворовском я выучил для конкурса чтецов, но комиссия так и не разрешила на большой сцене в клубе Дзержинского прочесть — верно, из-за несоответствия содержания аполитичного стиха с формою головы моей…

Сказочное место! Мне даже опрокинутая лодка чудится русалке изрубленной назло. На лирику что-то потянуло… Всё Нюра…

Тогда сворачиваю в молодой березнячок, рублю и в пять минут возвращаюсь с обтёсанными уже тремя шестами. Понарошку всё ещё суетится вокруг Бэлы, но уже скорее щупает её и мнёт, чем одевает; в возбуждении, пуча маленькие глазки, княжне внушает, как себя вести, если та провалится и начнёт тонуть. Бэла, напуганная речами кавалера, стоит ровно межконтинентальная ракета, готовая к запуску в один конец, — освящена с боков двумя фонарями от земли, вся в светоотражающих, как у ГАИшника, полосках и разноцветных блёстках, дабы не затеряться на болоте безлунной ночью.

Наступает минута расставания: Плюнь вперемежку скулит и подвывает, когда собравший на бока и хвост репьё и весь вымокший Сотер убегает на хутор по тропе. Но почти сразу же из темноты раздаётся его сторожевой лай: кто-то чужой, верно, по нашему следу шёл! Ну я, согласно диспозиции в дозоре, на лай выдвигаюсь с АКМ наперевес вражеской или нечистой силе. Но меня опережает Плюнь: с прижатыми ушами стремглав проносится на помощь другу. И вот за близким занавесом мглы уже пара кобелей остервенело лают: «Гуф-гуф-гуф! Дя-я-яряп! дяп! Гуф-гуф! Дяп-дяп!» Надо собраться, а то с одного задания сильно покусанным вернулся! Когда мой фонарь с ходу высветил прижатую спиною к стволу фигуру человека, оглядываю поле боя: Плюнь уже вцепился в штанину и мотал клочки, а Сотер всё маневрировал, прицеливаясь сигануть и вонзить клыки шпиону в горло. Передёргиваю затвор и целюсь в голову обречённого на пораженье. Я смелый: палить не боюсь! Приказываю, как учили:

— Бросай оружие!

— Это миноискатель!.. Фу! Да отцепись ты! Фу!

— Шпион?! Смерть шпионам!

— Товарищ Бодряшкин, или вы меня не узнаёте?

По голосу узнал — товарищ Смольный, не шпион, вполне догоняющий товарищ. Четвероногих друзей оттащил подальше от греха: молодцы псы, конечно, но довольно — фу!

— Не утерпел! — подлетает ко мне Васята Смольный. — Возьмите с собой! Все годы о них думал, вспоминал! Я обкомовскую машину Бобоши Тройкина легко узнаю. Вчера сгонял на Кольцо, купил старый армейский миноискатель, прихватил три лопаты в рюкзаке, только черенки срубить — откопаем «Волгу», если засосало неглубоко…

Войны нет, а мины ищут по-военному. Инструктор райкома — местный, идейный да с миноискателем — может пригодиться завсегда! Вот налетим сейчас на оцепление из кремлёвской дикой дивизии, скажу: решили дополнительно проверить следы невиданных зверей на неведомых дорожках — диверсанты и психопаты на выдумки горазды ещё как! Опять же тягловая сила отряда возростёт, если кто будет ранен, убит или перепьёт свою норму на привале. Пон, уверен, тоже будет рад, что директор его подопечного совхоза, местный краевед, а, возможно, и неплохой стрелок, примкнул к отряду, кой оказался без американской навигации и вообще.

Так и случилось: Понарошку сразу ружьё у Бэлы отбирает и товарищу Смольному передаёт, а заодно в нагрузку и десантный ранец — пусть княжна идёт по болоту налегке. Товарищ Смольный, презрев изодранную псом штанину, весь из темноты сияет и излучает энергию и волны похлеще Жабьего болота: так хочет отыскать следы, прояснить судьбу партийных товарищей своих. Бросить на своего заместителя совхоз в день наводнения Гнилого всяческим начальством — это для Васяты Смольного чревато! Значит, пренебрёг: партийный дух советского коммуниста оказался сильнее страха с «волчьим билетом» в условиях дикого капитализма потерять работу.

Однако приход догоняющего инструктора райкома резко изменил характер мотивации похода. Глухариная охота перестала быть самоцелью и задвинулась на второй первый план. На русской охоте кавказская княжна, само собой, не в счёт, а нас, заточенных на политический мотив, в отряде стало вдвое больше единственного соискателя на глухаря. Дабы совсем не обидеть Пона, я предлагаю сначала поискать машину, всё равно коммунисты далеко не могли по фашиннику пролезть, а уж потом вернуться на глухариную тропу. Так и решили. Тогда нам, как юным следопытам из «Зарницы», нужно было прикинуть: каким путём на болото мог заезжать на отнюдь не вездеходной обкомовской «Волге» знаток Жабьего Кутя-прокурор?

— Я срисовал схему Жабьего, — говорит Васята Смольный. — Там должны быть старые геодезические тригопункты. Вы мою тетрадь у матери забрали?

А то! Из ранца вынимаю тетрадь № 66, раскладываю на кривом пеньке, рядом с секретно-военной картой Пона, а Бэла сама — умничка! — сообразив, освещает сверху наше историческое штабное совещание в Потёмках. У меня от сей предбоевой картины даже охотничье настроение взвилось! Как доложил Пон, от Русалочьего озера вглубь Жабьего можно заехать по трём фашинникам. Впрочем, один из них сразу отпадал: это творение последних горе-осушителей Жабьего от энтузиазма наивного губернатора Непроймёнской стороны. К тому же клали тот фашинник неумелые гастарбайтеры-азербайджанцы под началом ушлого бригадира-армянина: клали через кривой пень колоду, платили армянину за погонный метраж, а не за «как надо», вот и он, преднамеренно петляя, гнал скорее погонаж, чем нужную дорогу напрямки, и их творение уже сегодня просело, а во многих местах и вовсе утонуло без следа. Зато есть старая дорога, построенная бригадой леспромхоза, когда Жабье болото совхозу «Гнилоедовский» «эффективные менеджеры» ещё не успели передать. Какой-то чудак назвал её с неведомым никому намёком «Дорогой на Рим» — так и закрепилось. Под Римом тоже были малярийные болота, тысячелетиями они донимали этрусков и Древний Рим, их только дуче Муссолини осушил. Жабья Дорога на Рим тянулась через соснячки и смешанные лески почти до раскольничьего скита, а сам скит лесозаготовители отремонтировали и оборудовали под зимовье, многое построили заново, и несколько лет использовали как санаторий для заслуженного отдыха, самогонных пьянок, браконьерства и, главное, как место укрытия от бесившегося в конце каждого квартала начальства: в советских леспромхозах без такой бесинды было ну никак! Добротный был фашинник, выдерживал гружёные хлыстами лесовозы, он ещё не утонул, но давно уже зарос худым лесом. Из-за того Понарошку и другие охотники, грибники и всякие партизаны и бродяги по ней сроду не ездили-ходили, предпочитая заветные тропы с ориентиром по затёсам на стволах. Третью дорогу, самую дурную и короткую, построили неведомые дураки и, по закону жанра, она вела точно в никуда, в самую погибель. Местные считают: по дороге в никуда исторически на Жабье завозили людей и мёртвые тела для утопления в последний путь. Товарищ Смольный склоняется к той же версии, да ещё вдруг, совсем не к месту, припоминает: Кутя-прокурор, исследуя Жабье, где-то здесь, недалеко от Русалочьего озера, откопал из торфа несколько мумий взрослых людей и мумию девочки-подростка… Б-р-р-р! Впечатлительная Бэла, услышав такое, округлила и без того огроменные свои антрацитные глаза под широкими арками бровей и порывалась даже, презрев восточный этикет, чужого ей мужчину расспросить о мумиях, но я пресёк:

— О мумиях — когда рассветёт, на привале.  Выдвигаемся по Дороге на Рим!

Тогда вынимаю из недр штанин подарок Патрона — красно-синий шестигранный карандаш фабрики «Сакко и Ванцетти», прочерчиваю на карте отчётливо маршрут на скит, и тогда командую:

— Отряд, становись! Слушай порядок движения в колонне: первый — миноискатель…

 

 

Глава 2. Охота в Жабьих трясинках

 

Только тронулись, как — «Дя-я-яряп! Дяп-дяп!» — Плюнь из-под самого почти кольца миноискателя зайца-листопадника вспугнул. Ослеплённый фонарём беляк, со страху, как сиганёт поверх голов Васяты Смольного и Понарошку, и — стрекача во тьму кустов. Пон даже и ружьё с плеча сдёрнуть не успел, зато принялся косому во след ворчать: «Заяц перебежал дорогу…» А на кого сетуешь, охотничек? — логически спрошу. Товарищ Смольный при железном деле, я обеспечиваю тыл — первый выстрел твой. Или одна Бэла на уме?

Отвлечёмся… Заяц, как и глухарь, посвящён у славян Яриле — весеннему богу солнца и продолжения рода. Заяц хитёр, проворен, быстр и — на всякий случай — плодовит. С ним у древних славян связано представление о молодой и ярой силе, о мощи жизни, нарождающейся каждою весной. В то время именно с зайцем наши предки соотносили весеннее безумие своё. И то: в марте, предчувствуя радость совокупления, обычно осторожный заяц длинноухую голову теряет и легко попадает в лапы оголодавших за зиму волков и лис. С установлением на Руси христианства образ зайца, как древнего тотемного животного и объекта поклоненья, попы объявили нечистым и даже навязали верующим дурь-примету: перебежал заяц дорогу — быть беде. «Пень тебе да колода, нам путь да дорога», — так до исторического материализма говорили вслед убегающему зайцу ошельмованные попами русские люди, отгоняя от себя беду. Даже Александр-наш-Сергеевич, забыв о языческих сказаниях, панически боялся, когда заяц его лошадям перебегал дорогу. Мало того, поэт приписал сии страхи своей любимице, Татьяне Лариной, и воткнул бедного зайца в «Сказку о попе и работнике его Балде», и даже — в роли понижающего сравнения — помянул косого в «Руслане и Людмиле»: «Так точно заяц торопливый, прижавши уши боязливо, по кочкам, полем, сквозь леса скачками мчится ото пса». Столетиями зайцы отвечали за все путников несчастья. И это несмотря на известный исстари чудный гимн супружеской любви и верности русских святых Петра и Февронии,  в судьбе коих немалую роль сыграл и приручённый Февроньей заяц. Сам Иван-наш-Грозный перед походом на Казань заезжал в Муром на поклонение «сродникам своим», Петру и Февронии, связанных путёвым зайцем. Но справедливость на Руси восторжествует завсегда! Сегодня с христианским невежеством покончено. Не только дедушка Сижу-Куру поставил общественный памятник козлу Нечаю. Вот и достойный памятник зайцу-спасителю Пушкина установили: это верстовой столб с надписью «До Сенатской площади осталось 416 вёрст» с фигурой сидящего на нём смелого косого. Памятник открыт в ходе неформальной акции «Литературно-исторический проект «К 175-летию перебегания зайцем дороги Пушкину, а также восстания декабристов»». Кстати, нынешнюю злорадную оппозицию начальству даже злорадует, что в Россию на смену статуям политических вождей идут памятники историчным зайцам. В декабре 2000 года за один день установили два памятника зайцу: в Пушкинских горах — аполитичному сельскому «Зайчику», и у стен Петропавловской крепости — «Его величеству «Зайцу I»»…

Идём по тропе вдоль озера, ищем дорогу в лес. Здесь где-то стояла раньше пилорама, и навесы для досок и подсыхающих хлыстов, от них-то и шла в лес дорога, коя превращалась в фашинник в заболоченных местах.

Прикинув, что дальше будет не до разговоров, прошу Пона, как ценителя и знатока болот, просветить отряд о Жабьем и вообще.

Пона только попроси: он о болотах может рассказывать, пока все слушатели ни уснут. А с нами к тому же Бэла, коя уже много лет по-восточному недоразумевает: зачем солидный мужчина, уважаемый человек, большой начальник, тамада, зачем он рыщет в гиблых топях за странными впечатлениями, а не за новым чином с хорошими деньгами?

Болота — это, по Михаилу-нашему-Пришвину, кладовая Солнца, русский экологический билет в будущую жизнь, начинает Пон громко, непрестанно полуоборачиваясь к идущей за ним Бэле. Есть даже Международный день водно-болотных угодий — 2 февраля. Осенью болотам присуща особая тишина. Прохладный прозрачный воздух, глубокая синева неба над чахлыми сосенками и берёзками, пружинящие под ногой моховые ковры… На Жабьем есть места, как скатерть-самобранка: там, где пологие зелёные кочки усыпаны крупной клюквой — незабываемая картина! Красных и бордовых ягод так много, что некуда ступить. Есть болота побольше Жабьего. Большое Васюганское болото — крупнейшая болотная система северного полушария планеты — мировой природный феномен, чудо света. А Жабье болото — местная общенародная кладовая. Из неё жители окрестных деревень и городков в изобилии и бесплатно брали и пока берут дары природы: дрова, торф, мох, грибы, ягоды, лекарственные растения, цветы. Валериана лекарственная, белозор болотный, кубышка жёлтая, хмель, череда трёхраздельная, окопник лекарственный, вех ядовитый — знакомая из мировой истории цикута… — люди собирают больше тридцати видов травянистых лекарственных растений и лечат ими всё! А болотные ягодники по продуктивности  не имеют себе равных: морошка, брусника, черника, голубика, клюква — бери не ленись, пока из Москвы не заставят платить «сбор». Полно всякой дичи, в озёрах — рыбы. В сосняках и ельниках на грядах токуют глухари, тетерева. Жабье болото со всех сторон окружают озёра: самые большие озёра у села Блядуново, но и Лебяжье не маленькое — два километра длиной, а небольших озёр в округе — девятьсот. Конечно, на Большом Васюганском болоте — страшно представить! — восемьсот тысяч озёр, но на Скукожильский район и одна тысяча озёр — уже богато. Озёра — это признак, что когда-то Жабье с окрестностями было одним послеледниковым озером. Впоследствии произошла эвтрофикация: древнее озеро заросло и раздробилось на несколько озёрно-болотных очагов, и постепенно на большей части экосистемы вырос лес. В самом центре Жабьего, исстари называемом Жабьими трясинками, вода рыжая, ржавая, пить её без фильтража нельзя. Ржавая, значит, почва там содержит окислы железа. Вероятно, под болотом неглубокая залежь железной руды. В Жабьих трясинках вода не совсем замерзает зимой, поэтому по нему никогда не прокладывали зимник, и туда без дела не рискуют ходить даже на лыжах. Место считается гиблым, нечистым. В трясинках пропадают люди, тонет техника. Потёмки — проклятое место. Местные старики считают: нечистая сила поселилась с приходом большевиков. Вот и сейчас на хуторе живут чёрный чёрт с кикиморой — так говорят женщины, чёрный чёрт с русалкой — говорят мужчины, а люди давно ушли. Наверное, черти связаны с угрюмым стражем Жабьего болота — его дух обитает в топи. Сколько болото ни пытались осушить — всегда отступались. Когда-то на Жабьем прятался боярин, попавший в немилость к Ивану Грозному. Он выстроил усадьбу на острове, с частоколом, в надежде отразить атаку опричников. С тех пор и повелось: на острове селятся изгои. Со временем усадьба обернулась в раскольничий скит. Во времена Пушкина власти взяли его по-умному: срезали колокол, и раскольники не успели собраться, чтобы отстоять скит за частоколом. Потом здесь скрывались беглые крестьяне и один купец — от несчастной любви. Русские — по своей природе партизаны: пока есть куда бежать — бегут. По народному преданию, в старые времена Жабье было озером с островами. На одном острове стояла славянская деревня. В центре деревни высился храм. Когда в скукожильские края пришёл лютый ворог, он обложил остров на лодках. Православный народ понял: своими силами от ворога не защититься, и потому все до одного собрались в храме, затворили двери и принялись молиться Богородице о спасении. Кроме как на заступничество небесных сил надеяться было больше не на кого. И произошло ужасное чудо: храм ушёл под землю вместе с людьми. Это, конечно, бродячий сюжет — он живёт в народе со времён нашествия монголов. Вороги были ошеломлены, когда на острове и в деревне не встретили ни одного человека, а там, где они с воды видели храм, осталась только поляна. Из-под земли же они услышали молитвенное песнопение. В ужасе покинули они страшное место. С тех пор люди боялись здесь появляться. Но прошли столетия, озеро заросло, превратившись в Жабье болото. Редкие смельчаки, искушаемые желанием собрать побольше клюквы, отправлялись вглубь болота. По возвращении, рассказывали: там творятся чудеса! То из-под земли слышится пение молитв, а то по ночам видятся голубые и розоватые всполохи света. Звери не забредают в трясинки, а птицы облетают их стороной. Электронные наручные часы после блуждания по Жабьему намного отстают. Но самое страшное: эти редкие смельчаки порой и вовсе не возвращались назад. И никто не решался их искать — слишком велик страх. Народная молва гласит: люди исчезают, потому что проваливаются и присоединяются к тем, кто до сих пор молится в подземном храме…

— Слыхали! — влезает Васята Смольный, махнув с плеча миноискателем, будто косой-литовкой. — А про птиц — глупые байки. Любой скукожильский школьник в своё время знал: на Жабьем только из Красной книги гнездятся орлан-белохвост, скопа, беркут, серый сорокопут; а всякого зверья — навалом. И легендарная волчья стая физически процветает: зоологи из МГУ даже приезжали изучать. И никаких волков-оборотней в помине нет…

— Однако человек не спешит осваивать эту природную кладовую, — продолжает Понарошку свой сказ, косясь на Бэлу. — Люди врываются в космос и опускаются на дно океанов, но по-прежнему сторонятся болот — царство кикиморы! Даже самые отчаянные ягодники и охотники, захаживающие на болота, рассказывают: стóит оказаться посреди топи, как вдруг появляется странный звон в ушах, кружится голова, ноги становятся ватными и появляется непреодолимое желание бежать. Необъяснимый страх сковывает с головы до пят, хочется забыть это место навсегда. Охотники мрачно шутят: быстро в болоте утонуть нельзя, остаётся «время съесть ириску». Человека, не знакомого с правилами поведения на болотах, словно парализует. Двигаться скованный ужасом и болотной вязью он уже не может и словно со стороны наблюдает за своей гибелью. Утопление может продолжаться от пары минут до нескольких суток. Пока болотная вода не начнёт заполнять лёгкие… Неспроста болота на Руси именуются Адово, Сукино, Чёртово… В этих названиях — страх народа перед смертельно опасной загадочностью болот. Сколько на болотах пропало телег, обозов, возниц, вестовых, разбойников-ухорезов, собирателей, охотников, туристов, целых армий, тракторов и космических аппаратов…

— А я не превращусь в кикимору? — спрашивает вдруг порядком напуганная Бэла.

— По поверью, в кикимор превращаются девочки, проклятые матерью в утробе или в младенчестве до крещения… — отвечает бездумно Понарошку.

— Я не пойду… — громко шепчет Бэла, останавливаясь на тропе. — Родители продали меня девочкой в рабство, я некрещёная…

— И ещё девочки, родившиеся у женщины от огненного змея, — нагоняет страху Васята Смольный, на этот раз не догоняя, ктó слушает его. — Местные считают: невеста Кути-прокурора родилась от папы-огненного змея — вот и сгинула в Жабьем…

Болтуны, ну болтуны! В нощи, в кромешной темноте, в незнакомом месте, пугать местными заморочками восточную княжну! Пусть до исторического материализма русские считали: таких девочек похищает и уносит к себе нечистая сила, иногда — прямо из материнской утробы. Через семь лет похищенные дети превращаются в кикимор. В них могли обернуться и умершие некрещёными детишки. В большинстве поверий кикимора — это злой дух. Если она выходит замуж за домового, то селится с ним в доме, в бане, и устраивает временами беспорядки. Иногда даже вынуждая хозяев покинуть жилище. Если же в мужья ей приглянулся леший, то отныне её дом — болото. Кикимора, в отличие от породивших её людей, незваных гостей любит. Затаскивает зазевавшихся путников к себе в трясину или, в лёгком случае, когда просто расшалится, может прокатиться верхом на до смерти перепуганном прохожем. Вообще, людям она показывается редко — невидимой предпочитает быть, и только кричит из болота громким гласом. Звуки болот похожи на говор единого огромного живого существа. Болото манит. Как? На болотах крылья заброшенных мельниц постоянно вращаются, а из труб домов валит дым. И ещё блуждающие огоньки на болотах одинокие путники часто принимают за огни жилища и идут на них прямиком — и угождают в топь. Из-за характерного расположения огоньков — на высоте человеческой руки — «свечами покойника» назвали их. Считалось, тот, кто увидел свечи, получил предупреждение о скорой смерти, а несут их восставшие с того света мертвецы. У кикиморы с лешим рождаются лесавки-детки. Они шалят, сбивают с дороги путников, помогая родителям путников в болото заманить. Не останови я болтунов, они для Бэлы и еврокикимор за космы притянули бы. В Германии верили: огоньки на болоте — это призраки тех, кто украл у соседей землю. Финны называли огоньки «льеккьо» и верили, что это души детей, захороненных в лесу. Викинги Северной Европы считали: огоньки на болоте — духи древних воинов, хранителей сокровищ…

Бэла впервые на болоте. Воображение — как пить! — рисует ей самые животрепещущие картины окружающего  мира,  оттого она нервно рыщет фонарём по чёрным кустам и обросшим мхами пням, кои смахивают на присевших в засаду подстерегающих людей. Слух в ночи нередко новичка подводит, выдавая кажущееся за настоящее от и до. Вот неподалёку завóркала болотная выпь — такая птица. И Бэла опять будто споткнулась, выпрямилась в рост и замерла. Пришлось скомандовать: «Стой!» Отряд остановился. Тут, как назло, из кустов донеслось подозрительное шуршание, лёгкий треск, возня — может быть, лисе или зайцу из-за сезонной линьки приснился про нас, охотников и следопытов, беспокойный сон.

— По своей природе, — с учительским методичным тоном говорю княжне в успокоенье, — пляшущие в воздухе бледно-голубоватые, слабо мерцающие огоньки в тёплые ночи на болотах или на свежих могилах — это «горящий» фосфористый водород. Простая химия, как на уроке в школе: смешал щёлочь с кислотой — и получишь обязательно воду и в осадке соль. На болотах тоже простая химия, как на уроке. Фосфорные соединения входят в химический состав трупов животных и человека, они под действием грунтовых вод разлагаются с образованием фосфористого водорода. При рыхлой насыпи над могилой или при неглубоком слое воды в болоте газ, выйдя на поверхность, воспламеняется от паров жидкого фосфористого водорода. А на торфяных болотах по ночам пляшут огоньки — это вспыхивают пузырьки метана. Простая химия! Сероводород на Жабьем болоте — те же сульфидные минеральные воды в предгорьях Кабарды. Здесь курорт: залезай в болото по горло и бесплатно лечись!

Ещё я лекторским преспокойным тоном рассказал княжне легенду и Сусанине Иване: у поселка Исупово Костромской области он завёл польское войско в болото, и тем от угрозы разоренья Россию спас. Болота — это спасенье для России, как для Кавказа — горы. Умничка Бэла ведь не боится гор? Не боится! Тогда: вперёд, на русские горы! И Бэлу подталкиваю вешкою в спину.

— Стойте! Не двигайтесь! — кричит, вдруг, Васята Смольный, размахивая миноискателем как хоккейной клюшкой. — Железо под ногами!

Конечно железо: я тоже на ржавую рельсу «дороги жизни» наступил. Свечу фонарём вперёд, на открытую площадку, и через ползущий с озера негустой туман показываются развалины советской лесопилки. По этим рельсам узкоколейки на пилораму подавалося бревно. Открылась ещё одна разоренья неприглядная картина: ради вас, впечатлительный читатель мой, пропущу её…

Находим дорогу в лес: она заросла ещё не сплошь, но колеи почти сравнялись. Иду себе, рассуждаю вслух — тоже, кажется, единственно для Бэлы:

— Жабы вообще-то сухопутные твари, не болотные лягушки. Кожа у жаб сухая, пупырчатая, покрыта выделениями особливых желез. Ещё Альфред Брем писал: «Жаба — настоящее благословение для места, где она поселилась». Главное: она истребляет слизней, вредящих посевам и плодам в садах и огородах. В Скукожильском районе жаб должны ценить как естественных защитников растений. В Париже в XIX веке существовал даже специальный жабий рынок: там жаб продавали садовникам и крестьянам. Жаб след защищать от хищников — птиц, ужей, ежей и серых крыс. Как только сие делать? Лучше бы защищали жаб, чем… А, кстати, товарищи, почему болото назвали Жабьем?

— Существует предание, — отвечает Понарошку, — что на этом болоте живёт огромная жаба. Она глотает людей и всех, кто покусился на её владения. Местные зовут жабу Ночной несытью, а чаще по-свойски — Ночная. Она иногда по ночам вылезает на кочку и открывает рот — и тогда из него светит луч в небо. Типа сказка про то, как крокодил солнце проглотил. В наших краях солнышко может проглотить только жаба. Это Ночная заглотила на века скукожильское солнце, теперь лишь изредка выплёвывает его в небо…

Видно, грамотная, думаю я про себя: кое-что соображает в синтезе органических веществ и потому заботится об эвтрофикации своих болотных владений. Жабу не доводи!

— Вот уж небывальщина! — возмущается на рассказ бывший инструктор райкома. — Что-то в советское время я такой ерунды о Жабьем не слышал. Тлетворный постмодернизм и до Жабьего уже добрался. Мы в райкоме боролись с такими россказнями, а кто настаивал — партбилет на стол! Когда я только перебрался директором в Гнилое, люди рассказывали о загадочных свечениях над Жабьим. Якобы, как минимум раз в полгода ночное небо над болотом освещается так, словно кто-то включает прожектор с тоненьким лучом. В такие ночи деревенские собаки поджимают хвосты, прячутся в своих будках, палкой не выгонишь, а лошади, свиньи, коровы и прочая скотина выказывают сильное беспокойство. На следующее утро животные дикими глазами смотрят на хозяев, как на пришельцев, и целый день почти ничего не едят. Свечения — это уже не басни, не ваша метафизика. Чистая физика, измерить можно. Вот Кутя-прокурор что-то и измерял здесь. Он ещё в советское время говорил: родники «Семь Братьев» в Матерках и Жабье болото в Потёмках — два природных чуда в Непроймёнской стороне, мы ещё о них вспомним…

Разговор понемножечку затих. Идти становится труднее: чувствуется приближение болота. Рассвело. Пропищит на ближнем кустике синичка, вспорхнут потревоженные рябчик или тетёрка — и снова над редким лесом разливается тишина. Как Плюнь вспугнул первую тетёрку, Понарошку взял на изготовку своё ружьё. Наконец выходим на поляну меж двумя заросшими рукавами протоки. С вершины сухой сосёнки с кривыми сучьями вспугиваем орлана-белохвоста. Он, раскинув полуметровые крылья, летит неспешно, величаво, даёт круг над поляной, изучая дерзких пришельцев глазом.

— Зарубки справа!

Васята Смольный взмахивает миноискателем на ствол осины.

На высоте глаз две зарубки топором — с двух сторон толстого ствола. «Зарубкам лет десять-пятнадцать», — определяет с ходу Понарошку. Вывод напрашивался сам собой: фашинник становится непроездным для «Волги», впереди топи с открытой водой, и опытный болотовед Кутя-прокурор должен был зарубки начать делать здесь.

— Привал! Костров не жечь! — приказываю, вспомнив к месту матерковского Афоню.

Васяту отправляю искать железо в округе зарубки, Понарошку с Плюнем, перемигнувшись, улизают в сторону поляны дальней, а мы с Бэлой проходим по фашиннику немножечко вперёд и усаживаемся на обочине — на какой-то то ли ствол, то ли вывернутое корневище, покрытое сплошь зелёным мхом.

Пить не хочется, ещё не устали сильно. Болтаю молчаливой Бэле развлекалово, подбрасываю ей «наводящие вопросы», но княжна не ведётся, и я благоразумно отступаю в тишь. А дабы выправить пышногрудой недотроге амуницию своей опытной рукой, у меня, высоконравственный читатель мой, о том и в мыслях нет!

Бэла! С ней меня роднит фактическое отсутствие родных. Мне-то легче: быть может, мамынька моя умерла при родах, а отец ещё до моего рождения героически погиб, борясь с верховым пожаром в смолистых сосняках Сломиголовска близ. А Бэлу, уже всё понимающим подростком, родители предали на века. Хотя для кабардинцев это не типично — они ещё не те дикари с овечьих гор. Меня «подняла» советская власть в лице начальства, её — лично товарищ Понарошку. Я — цельная натура — верен поднявшей меня системе, Бэла — не менее цельная — верна Пону, первому своему мужчине. Так и должно быть, так правильно, понятно, просто, без постмодерна уродств и лжи: кому всем или почти всем обязан — тому служи. Когда же объект служения внезапно исчезает, начинается внутренний этический конфликт с собой. Советская власть исчезла, но начальство, её приемник, осталось — и я ему служу, хотя давно уже, как люди замечают, не без серьёзных оговорок: мой «бодризм» — оговорка ещё та, как повернуть! И у Бэлы вот-вот исчезнет объект служения — отсюда её «убью вас или себя». В мирное время служат не Родине, не партии, не политическому групповому интересу, а, в первую очередь, семье, потом — друзьям, любимым, почитаемым, и уж затем — общему делу, трудовому коллективу, фирме и тэпэ. Так всегда выходит, когда нет своей идеи в голове, ибо даже в мирное время сверхидея может забрать человека от и до. Например, служение экологической идее может прагматичного западного человека — того же крокодила Данди в Матерках — сподобить многократно собственной жизнью рисковать; сие — при каннибальном-то капитализме! — смешно, но факт…

Тут слышим в отдалении: «Дя-я-яряп! Дяп-дяп!» — и стрельбу дуплетом. Бэла вздрагивает всем телом и хватает меня за руку, в глазах смятенье — первый раз в жизни совсем рядом бабахнул с эхом выстрел. Зайца взяли, говорю княжне: будет нам преотличная, с дымком, охотничья похлёбка, котёл на горбу для чего тащу?!

Возвращается с разведки товарищ Смольный; подходит, загодя сняв наушники, по кислой физиономии определяю: большого железа не нашёл. Дай-ка я тряхну стариной и контрразведчика профессионализмом! Беру миноискатель, и только наушник к уху подношу, тот как засвистит: железо рядом! Конечно, железо: снимаю с плеча АКМ, вытаскиваю с пояса рожки с патронами и штык-нож, выкладываю в непромокаемый пакет свои гранаты, отхожу в сторонку, кладу всё железо на кривой пенёк, нет — опять пищит! Старая техника подводит? Войны нет, а мины ищем по-военному. Но почему-то чем дальше отхожу по фашиннику от сиденья места, а не от железа своего, чем слабее звук? Я, конечно, могу долго и умело интриговать читателя, но здесь вопрос политический и принципиальный: оказалось, мы с Бэлой восседали на ребре багажника искомой «Волги»! Машина, вероятно, сползла с фашинника и погрузилась на три четверти в трясину, но багажник ещё торчал, только зарос сплошь мхом. Армейский миноискатель оправдал себя! Тогда ликующий товарищ Смольный кидается черенки для лопат рубить. А ещё через пять минут являются Пон и Плюнь с первою добычей — линяющим на зиму килограмма на четыре зайцем. Начало похода явно задалось!

Пон отсылает Бэлу на соседнюю полянку — прочь от вполне возможного лицезрения мёртвых тел, и мы с холодком в душе берёмся за лопаты. Через десять минут работы отлегло: разбив заднее стекло, проникли в машину, тел и багажа в ней не нашли. Значит, сразу повеселев, решаем: продолжаем движение на раскольничий скит, куда недобитые либералами коммунисты, скорее всего, пошли. Но тогда, настаивает уже испытавший угар охоты Понарошку, сначала поохотимся на глухаря: всё одно мимо сосняков на грядах пойдём — а там самое их токовище. Ладно!

Миноискатель и лопаты оставляем у машины, облачаемся, берёмся за вешки, Понарошку зовёт с поляны Бэлу — в ответ эхо и гробовая тишина. Плюнь, то всё лез под самые лопаты и от нетерпения скулил, а сейчас замер, понюхал воздух, и — «Дя-я-яряп! Дя-я-яряп! Дяп-дяп!!» — как рванёт в сторону поляны! Я цап свой «калаш» — и стрелой за псом. Там открывается картина: на опушке Бэла, оцепеневшая, с белым, как бумага, лицом, спиной прижалась к кривенькой берёзе и выставила свою вешку, как копьё, вперёд себя, а в девяти метрах от неё волчара над бурой травой стоит, огромный, как тамбовский волк в зоомузее МГУ. В длину полутораметровый (хвост в расчёт, конечно, не беру!), высотою в холке сантиметров девяносто, весит как я или чуть поменьше, белошерстный, только оба предплечья в чёрных пентаграммах, да ещё на кончиках ушей и хвоста шерстка темновата, а через весь лоб наискосок неровный шрам, украшающий самца. Волк стоит, не скаля клыки с резцами и не щетиня загривок, не выставив трубою хвост, а скорее иронически недоумевая: неужели эта дурочка из берёзовой палки собирается в меня стрелять?

Когда Плюнь наскочил и стал задирать волчару лаем и маневром, тот нимало не смутился. Он изучающе так поворачивает корпус то на Плюня, то на нас и не трогается с места. Волки — они ж в походе моя первейшая охранная забота, как я мог забыть и Бэлу отпустить одну! Изготовившись для стрельбы из положения стоя, целюсь в серого чуть повыше головы:

— Иди домой, Сармат! Домой!

— Стреляй, Бодряшкин! — кричит мне под руку Смольный, перезаряжая впопыхах своё ружьё с дроби на пулю. — Это вожак Жабьей стаи: три сезона охотятся — всё убить не могут. Шрам на лбу… пентаграммы… Стреляй!

— Тихо, товарищ, — говорю построже. — Сармат не любит шума и когда грубят старшим.

— Не стреляй! — громко шепчет под ту же руку Понарошку. Он закидывает за спину ружьё и выдёргивает из кармана фотоаппарат. — Сармат не собирается нападать!

— Стая у меня уже четырёх телят зарезала, а вам всё литература! — не угомонится Смольный. — И коня-тяжеловоза задрали у одного саморубщика из Гнилого!

— Разве существование безымянного совхозного телёнка и раба-коня у сельских браконьеров дороже жизни единственного в России легендарного волка? — задаю философский вопрос инструктору райкома, и наблюдаю, как вожак сначала пятится, а потом, не теряя достоинства, в сопровождении ликующего Плюня, уходит за кусты. — Стая никогда не нападала на людей, — добавляю, вспомнив Жалейки-Электро животрепещущий рассказ. — Сармат — хозяин Жабьего, гений места: услышал выстрелы в своих угодьях, и пришёл разведать, что к чему…

— Это волк-оборотень! — сердится из последних сил Васята Смольный, противореча самому себе.

— Зачем же ты ствол заряжал стальной пулей? — хочу поскорей свести на шутку. — Оборотня возьмёт только серебряная. Не проникся ты песней Высоцкого «Охота на волков»…

— Спасибо, друг, что не грохнул вожака, — сияя во весь рот, подходит Пон ко мне и потрясает фотоаппаратом. — Уникальные кадры! Всё отлично! Сармат стóит миллион евро!

— ?!

— Ты, Бодряшкин, спас проект устройства нового охотхозяйства. Без легендарной волчьей стаи мой проект стал бы в разы дешевле. А на стаю я уже нанял писателя: он к зимнему охотничьему сезону насочиняет кучу мифов и «действительных историй» о волках-оборотнях. Я сначала доведу охотников до истерики, потом найму опытных егерей, загонщиков и продам выстрел за миллион евро… нет, за такого Сармата — два лимона!

— Тогда двенадцать с половиной процентов мне! — С выражением щёлкаю «калаш» на предохранитель и с многозначеньем добавляю: — Куплю наконец квартиру. Я мог бы это сделать уже сегодня, с комиссионных от ваших с Розой Абрамовной махинаций с федеральными деньгами…

— Ты же военный: ваш брат получает жильё от государства.

— Срочно нужна большая квартира для моей будущей семьи!

— С Нюрой?!

— Так точно!

— Будут тебе двенадцать с половиной… — отвечает Понарошку, проясняясь в миг лицом. Потом хватает меня под руку и отводит от ушей Бэлы и Васяты. — Нюру всё одно — вослед принцу — с хутора нужно куда-то отправлять. Весь скот Нюра пусть забирает, я ей обещал, а всю недвижимость перепишет на моё новое охотхозяйство — бумажки оформит Бэла. И ещё Бодряшкин: федеральный бюджет дою, поверь, совсем не я. Такова в России вертикаль власти: не стану исполнять — не буду министром. Сам как Сармат хожу под прицелом, только каждый день…

Двенадцать с половиной, завистливый читатель мой, это благодарность, но не взятка: я чисто своим умом, не нажав курок, заслужил… нет, заработал нам с Нюрой на квартиру. Сам не ожидал: оказалось, со стола глобального капитализма с каннибалистическим лицом крошка может упасть случайно и в раззявленный вовремя рот малообеспеченного отставного офицера…

Бэлу на сей раз пришлось мне успокаивать уже подольше, еле-еле руки от вешки отлепил. А что не крикнула? «Хотела — не смогла». Местные волки, говорю княжне, не трогают людей: им других животов хватает. Нет, опять расхотела в русские горы идти. Но был-таки у неё к нашему походу особливый интерес — он и победил.

Трогаемся в самую бездорогу. Кочки, коряги, сучья, павшие стволики деревьев, спутавшаяся жёсткая трава и хвощи тормозят продвижение отряда. Вскоре появились верные признаки трясинок: под ногою грязноватая с ржавчиной вода, торфяная жижа с зелёной ряской, куртины болотной осоки, мох сфагнум, пушица… Это я ещё пузыри сероводорода опускаю! Фашинник в ложбинках весь ушёл под воду — на ровных местах виден только островками, и весь оброс лозняком и ольшаником, да крушины реденьким кустом. После кочковатой болотистой поймы, поросшей низкорослым берёзками и чахлыми соснами, выходим на верховое болото, наконец. Здесь открытые от камыша, осоки и прочих трав места краснеют зрелой клюквой, ягоды её обсыпают густо каждую моховую кочку. Местами из-под сапог проступает чёрная вода, но толстая подушка мха пока что человека держит. Только не Бэлу: соскользнула нога с кочки — и провалилась сразу по самую по грудь. Хорошо ружьё у княжны забрали! Сработали, однако, наущения от Пона: Бэла не запаниковала, только вскрикнула негромко.

— Не дёргайся, — говорю нарочито спокойно и протягиваю Бэле шест. — Ногами стоишь на дне?

— Не знаю. Там, кажется, коряги или корни. Не хотела раздавить ягоду, сорвалась… Кто-то плавает по ноге… Какая она красивая вблизи!

— Кто?

— Клюква. Краснобокая! Жаль, солнца нет…

Корней-наш-Чуковский ещё в 1926 году писал сказку: «Ох, нелегкая это работа — // Из болота тащить бегемота!» Пока вдвоём с Поном тащим Бэлу, та в голос над собой смеётся: сначала нервно, потом весело, как на празднике в детсаде. Вытащили Бэлу, усадили на кочку. Теперь ждать, когда с неё стечёт вода. Самое время для второго штабного совещанья. Пон стелит карту на кусте клюквы и, водя по ней тростинкой, высказывает сомнение, что Бэла сможет одолеть маршрут до глухариного токовища: скоро нужно сойти с фашинника, свернуть и по ржавым трясинкам идти километра два с половиной, а ещё возвращаться!

— В таком составе рискованно туда идти… — заканчивает Понарошку и с немой тоской глядит на Бэлу.

Пока обвздыхавшийся Пон прощается с вожделенным глухарём, я упиваюсь преображеньем Бэлы. Охваченная детским любопытством, княжна, присев на корточки, рвёт в ладонь бордовые ягоды, сначала катает их пальчиком, а потом со сложной мимикой лица и видимым наслажденьем пригоршнями неочищенные ягоды вминает в большой свой обсушенный дорóгой рот. Вскоре кислая мякоть придала сочным губам княжны алый цвет и нежданно порочный вид. Сего не замечает Понарошку, но не я! Вот почему дамы красят губы ярко! Приманят издали аленьким цветочком губ — и мужчина твой. Стерфь, если и красила губы, то в очень бледные тона; встречаясь в коридорах Непроймёнской администрации, я её губ вообще не замечал: какие губы могут быть у служащей губернскому начальству Стерфи? Оказалось, могут!

— Неподалёку, меньше километра, есть тетеревиное токовище, — наконец выдавливает из себя Понарошку. — Нам почти по ходу… Отсюда слышу чуфыканье и бормотание птицы…

Благоразумно решаем сменить объект охоты.

— А на глухаря, Бодряшкин, живы будем, мы с тобой завтра рванём вдвоём. Всё равно сегодня на зорьку опоздали…

Пон сильно расстроен. Зато княжна повеселела, стала разговорчивей, совсем, видно, перестала бояться Жабьего и уже стремилась влиться в компанию на равных и дабы в новом качестве охотницы испытать себя. «А мне стрельнуть дадите?» Она, могло случиться, обострённым встречей с Сарматом слухом уловила, что Пон расстаётся с Нюрой, и сейчас до неё дошло: Потёмки теперь могут стать её вотчиной, нужно осваивать «русские горы» и самой становиться хозяйкой положения на Русалочьем озере и Жабьем болоте, в новом охотничьем клубе. Она сама может стать охотницей на мужчин-вожаков, способных выложить два миллиона евро за выстрел. Впрочем, эротичный читатель мой, не буду забегать: скоро вы узнаете о Бэлиной охоте!

Фашинник бесследно исчез: кончился или утонул. Теперь Пон держит направление на сосновую косу на возвышенье: «Токовище там». Меж кочками с клюквой пошли открытые водные полосы, густо покрытые местами ряской. Собаку — к ноге, выверяем каждый шаг. Пон высматривает соснячок в бинокль, и нас просит не трепаться громко. Через полчаса выбираемся на узенькую полоску берега и падаем на траву. Понарошку предлагает Бэле заменить намокшие вещи, переодеться, та отказывается: теперь она как все! Когда дыхание, сбитое на болотном блуждалище, приходит в норму, ориентируюсь, как учили.

— А что там на пригорке?

На вклинившемся в болото мыске суши подпирает небо сосновая тренога: потемневшие от времени и обросшие мхом три тёсаных бревна, вверху они сходились плотно, скреплённые ржавые строительной скобой.

— Тригопункт семьдесят пять ноль, — докладывает Понарошку, тыкнув камышинкой в карту. — Геодезический знак со сталинских времён. Мы пришли: токовище в трёхстах метрах. Только у меня оборудовано там всего две лежнёвки… Я токовиков слышу, нужно спешить…

Со стороны тригопункта шёл манящий охотника звук тетеревиного тока сладкоголосый хор. Решили на охоту идти вдвоём, как вчера и намечали. «Калаш» с рожками оставляю Васяте Смольному с приказом:

— В партизан и Сармата не стрелять — только в браконьеров чуть повыше головы! Найдите красивое место, готовьте дрова, оборудуйте кострище, всё для охотничьей похлёбки…

У товарища Смольного интерес к умнице Куте-прокурору, не к глупой птице, он спокоен, а вот Бэла сильно расстроена и, наверное, списывает наш отказ взять её с собой на свою неловкость. И правильно мыслит: есть разве в армии снайперша с такущим габаритом? Идёшь на тетерева или глухаря — головой резко шевельнул, ветка под ногой треснула, на комара, на пиявку, на продырявленный острым корнем гидрокостюм по привычке чертыхнулся — и вся птица с тока вмиг разлетелась до следующего дня…

Пон вводит меня в курс. Лежнёвки оборудованы на воде. В светлое время суток по сосняку к току не подкрадёшься, пробовал не раз. У нас максимум по четыре выстрела на брата — тетерева больше не дадут.

Забредаем опять в болото, за черту камышей на открытую воду, коя тянется узкой полоской вдоль сосновой косы. Напяливаем себе на головы и плечи шапки мха с кустами клюквы: изображаем из себя моховые кочки для тетеревов. Плюня Понарошку усаживает себе на загривок, закрывает маскировочной сеткой и приказывает до поры молчать. Пон идёт первым, рассекает, оставляя за собой неясный след, затягиваемый быстро ряской. Под водой оказалось множество коряг, липкого ила большие комья, неведомые твари тыкались мне в ноги и живот. Чёрная жижа нехотя отпускает ногу, по спине скатывается пота ручеёк. Охотничью атмосферу портят вонючие пузыри метана… Надо собраться, а то с одного задания едва болотной мумией ни вернулся! Комаров нет и на том спасибо.

Здесь бы восторженный поэт изобразил «краски осени», пёстрые красóты увяданья, и обязательно присовокупил: нет в природе женских глаз красивее, чем очи с прозеленью цвета верховых болот! Но я, добросовестный прозаик, сквозь зелень кочки с клюквой на квадратной голове вижу только — весь в разошедшейся ряске, пузырях — след Пона на ржавенькой воде, да щупаю шестом губительное дно, дабы средь сей непреходящих для поэта красот пейзажа самому не сгинуть холостым.

Вдруг, вижу от Понарошку знак: замри! Тетерева-сторожа сидят на деревьях по периметру тока и охраняют братию от непрошенных гостей. Подозрительный шум или движение — и поднимут тревогу сторожа. Я так и застыл на одной ноге. Да только на мягком дне огородным пугалом не долго заторчишь: качаюсь, наверное, как водонапорная башня вчера в Гнилом — та, сваленная и уворованная кулаками. Плюнь вертит хвостом: ждёт выстрела и подъёма дичи. Опорная нога моя стала под корягу уходить, воды уже по плечи… Пришлось ружьё поднять над головой, приподнялась и маскировочная кочка… И тут нам повезло: раздался шум, свист крыльев, плеск — это стая перелётных уток прямо на головы наши приводнилась. Я дёрнулся, оступился, едва ружьё не замочил. Плюнь с загривка Пона свалился в воду, но тут же запрыгнул снова, сторожей-тетеревов и уток не успел вспугнуть. Так дальше и поплыли: две высокие кочки в ранге авианосцев в сопровождении полусотни уток, навроде охранных кораблей. Нашей маскировкой Пон остался предоволен: мы обманули уставших уток, а те ввели в заблуждение зорких сторожей.

Наконец пришли, устроились на лёжках. Плюнь на запахи и обстановку извёлся весь. В полусотне метрах от нас десятки чёрных крупных птиц бегали, подпрыгивали, кружились в танце по подушкам мха. Токовище простиралось метров на сорок. Здесь росли невысокие сосёнки, и тетерева, как новогодние игрушки, обсиживали их: нижние ветки все были без хвои, отполированы лапами до блеска. В центре токовища, вижу, птицы в ежеутренних ритуалах уже склевали всю ягоду и изрядно вытоптали мох.

Ток шипел: «Чуффышш! Чуффышш!» Горловое чуфыканье тетеревов сопровождалось монотонным бормотаньем. Вот на токовище приземляется очередной косач: сначала садится на голую ветку сосны, потом, оглядевшись, спрыгивает на мох. И тут же распускает по-павлиньи хвост, кладёт расставленные крылья на моховую кочку и начинает петь. Другой, заходясь в танце, кружится как заводной на одном месте. Третий, опустив голову, бежит припадочно вперёд, подбирая под себя лапы и едва не зарываясь грудью в мох.

Того припадочного я бы пристрелил на раз-два, а остальных, красавцев, вдруг мне стало жалко. Понарошку объяснял: «Не надо бить «токовика» и пока чуфыкать не начнёт». Тут Понарошку подаёт знак пятисекундной готовности к стрельбе. Тогда я выцелил припадочного и шарахнул. Отдача у немецкой двустволки оказалась ого-го! Или отвык стрелять из неудобного положенья лёжа, всё же не война! Второй выстрел дал уже по ближней взлетевшей птице, шмальнул и видел, как подломился её полёт. Перезаряжать уже не имело смысла: вся птица разлетелась вмиг. А Понарошку сделал-таки четыре выстрела — что значит опыт!

Плюнь, блюдя субординацию, сначала приволок три птицы, взятые хозяином, затем — парочку моих. Выбираемся на сосновую косу…

Мой припадочный танцор оказался матёрым красавцем-косачом килограмма на четыре с половиной. Оперенье птицы отливает синевой, широкие красные брови выдают зрелый возраст. Представляю себе, как его брови налились бы на весеннем току! Но не повезло: через мой спусковой крючок вмешался искусственный отбор — будет не ему очередная свадьба, а охотничья похлёбка нам. Куриный ум: для меня — автора нетленного мемуара и премьер-майора! — нужно было красивее танцевать!

 

 

Глава 3. Кутя-прокурор и Анна

 

Если бы художник Перов из нашей группы изобразил «Охотников на привале», вышло бы не то. Настоящий охотник среди нас один — это Понарошку. Васяту Смольного, подстрекателя стрельбы по волку, охотником считать категорически нельзя — у него сегодня целеполагание другое. Я сам — охотник в прошлом: только когда служил погранцом в тайге Дальнего Востока и стрелял по китайским браконьерам — они промышляли наших уссурийских тигров, бурых медведей, соболей и вообще. Бэла не в счёт, ни разу в жизни не стреляла: дал ей ружьё, приказал стрелять в пенёк, она долго целилась и шмальнула по верхам берёз. С кого Перову охотничий привал писать? Значит, мне остаётся попробовать заинтересовать вас, диетический читатель мой, не столько красочным описанием привала со вкушением дичи, сколько диалогами охотников, поддавших водки, и новою интригой. Она связана с охотой, только не на умного волка и глупую птицу — на людей!

Охотничья похлёбка из дичи — величавое завершение русской охоты. Пока я обследовал тригопункт и на деревьях топорил зарубки, пока Бэла вертела в руках охотничий нож и выразительно смотрела то на него, то на широкую спину Понарошку, пока Васята Смольный оборудовал балаганчик на случай вероятного дождя: нарубил лапник, две солдатские плащ-палатки постелил на них, а одну — навесил как скат на шесты сверху, Понарошку обустроил очаг и запалил костёр, повесил закопчённый любимый свой охотничий котёл, налил в него родниковой воды, ощипал и выпотрошил «припадочного» косача, бросив потроха запрыгавшей от радости собаке, опалил тушку над костром, разрезал её на восемь частей и опустил куски в кипящую водицу. Теперь сияющий весь в предвкушенье собственного блюда Понарошку — в строгой очерёдности! — бросает в котёл крупно порезанные картошечку и нантскую морковь, пару больших луковиц, крымскую морскую соль, чесночок, горошком чёрный перчик, лавровый лист, грузинскую приправу к горячим блюдам, а в самом конце сыпет одну столовую ложку сахара и вливает мерзавчик водки — похлёбка готова!

Разливает младший по званию — Васята Смольный. Бэла по определению не пьёт, но «теперь она охотница, из ружья стреляла!», а посему втыкает в землю нож и подставляет кружку — сверкает вызов в антрацитовых бликах её глаз!

— С полем! — провозглашает Понарошку тост.

Обожаю я вот так, запросто, сидя у костерка на берегу озера, а хоть и на болоте, под водочку и чревопитательную с дымком охотничью похлёбку, поговорить неспешно о загнивающем вновь капитализме, о внеземных цивилизациях, античных приключениях, болотных мумиях, о бабах… На сей раз, увы, о бабах при Бэле вольным стилем не поговоришь. Мужчины опрокинули по полкружки, Бэла, как перед расстрелом у стены, зажмурившись, сделала глотка четыре, шумно выдохнула и через силу всем нам улыбнулась: принимайте меня, обновлённую, какая есть! Потом набросились все на похлёбку. Одуреть! Внутри сразу потеплело, разлилось…

После третьей я ко всему миру заметно подобрел, зато сцепился Смольный с Понарошку. Началось с того, что Пон заикнулся: мол, инструктор райкома по сельскому хозяйству — даже и до второго секретаря дорос! — а собрал к костру не те дрова: половину веток пришлось откинуть — они сосновые и еловые, смолят котёл, а дым от них придаёт похлёбке вкус хвои. «И сам ты смольный!» Нужно было собирать ивовые, берёзовые, тополиные и ольховые дрова.

— Особенно вкусен дым от ивовых дров, от вербы, — поучает виноватого охотник. Для закрепления на практике, Пон протыкает шампуром дымящий в костре стволик вербы и суёт Смольному под нос. — Нюхай, запомни запах! Тоже мне, колхозник!

— А я не разделяю мнение о безусловной пользе болот, — резко отвечает Смольный, будто ждал. — Только представить, какое раньше здесь было озеро — четыреста-пятьсот квадратных километров. Целое водохранилище! Под натиском ваших проклятых болот усыхают леса, древостои с годами редеют, прирост ничтожный, запас древесины падает, кроны у деревьев изрежены, стволы корявые, покрыты лишайником, сосенки чахлые, кривые, берёзки-карлики по пояс… — мусор, а не лес. Стояла корабельная роща, потом грунтовые воды поднялись, в рост пошли болотные осоки, дренажные канавы вовремя не прорыли, корни в воде не дышат, на ослабевшие сосны напали усачи и короеды, корневые гнили, трутовики, деревья стали падать, тогда заполз кукушкин лен, и, наконец, сфагнум — и всё, строевого леса нет. Из-за болот теряются потенциальные водные или сельскохозяйственные угодья — измеримый убыток народному хозяйству! Восстановление лесных площадей за счёт мелиорации у нас нерентабельно. А что взамен — корзинка клюквы старушке на кисель хлебать, кислород, который задарма весь улетит в заграницу?

— Да, взамен кислород, очищение атмосферы, снижение парникового эффекта, кубокилометры пресной воды про запас, — огрызается Пон. — Россия главный карбоновый и кислородный поставщик остального мира…

— Ещё скажите кредитор! — перебивает начальника разошедшийся Васята. — Это, простите, не поставки, а подарки! Россия платит за всё, что берёт от остального мира, а нам не платят за кислород и связанный из атмосферы углерод. Будь на нашем месте Израиль, уже давно разорался на весь белый свет и принудил «цивилизованный мир» платить ему за свежий воздух. Стоимость одной тонны связанного углерода оценена минимум в десять, а то пятнадцать долларов США. Почему же имея миллионы квадратных километров лесных и водно-болотных экосистем Россия не рассматривает их продукцию в качестве выгодного возобновляемого товара? Стратегические ресурсы девственной природы — это наша козырная экологическая и геополитическая карта, но у нас даже не ведутся исследования, сколько гектаров леса, озёр и болот связывают одну тонну углерода.

— Значит пока не доросли, — с примирением отражает Понарошку. — У нас само слово «болото» уже пугает что кремлёвского начальника, что непроймёнского обывателя: сразу представляются им непроходимая трясина, сырость, пузыри вонючего сероводорода из-под ног, тучи комаров, мошки…

— И фильм «А зори тут тихие», — вставляю я для политической окраски спора.

— А болота, особенно верховые, — продолжает любимую тему на подъёме Пон, — это разнообразные, необычайно красивые, подчас космические ландшафты, приют для редких птиц, зверей, насекомых. Роль болот в экологическом балансе планеты недооценена сто раз. Всё бы вам, Смольный, только польза на карман…

— Доход! Торфяной воск в промышленности — нарасхват! В лаках, электроизоляции, карандашном производстве, реставрации картин, восковых фигурах. Пропиточный материал для дерева и бумаги, формовочная масса… Два года уговариваю вас поставить в Потёмках цех. Торфа под нашими ногами — слой двенадцать метров!

— У заболоченных земель есть несравнимые свойства: своеобразная дикая красота в сочетании с безлюдностью. А тебе подай только связанный углерод, воск! А ощущение уединенности среди природы? А чувство прекрасного при созерцании болотных красот — это для человеческой души чего-то стоит? Ну, давай изуродуем Жабье торфоразработками, новыми фашинниками, «пионерками», сплошными вырубками, давай нароем каналов, насыплем земляные оградительные дамбы, перемычки, положим трубы-регуляторы на речках и протоках, установим шандоры и заглушки, проведём для школьников экологические тропы… Ещё утопим очередную дюжину экскаваторов, тракторов и лесовозов вместе с людьми. Подсохший лес начнёт гореть, огонь уйдёт в торф, он будет тлеть круглый год, а по розе ветров дым летит на Непроймёнск. И так по полгода в темноте сидим, а тут ещё с Жабьего подвалит смог. У нас не Подмосковье, быстро не затушишь: дорог нет — одни волчьи тропы. Да мне голову снесут, забудут про твои доходы с воска! Зверьё разбежится, птица улетит, клюквы не станет, наше охотхозяйство — ещё не окупилось — разорится. Для чего мы вкладывались в организацию глуши? На Жабьем торф пять лет как не горит — уже наша заслуга! В Европе, в тесноте, осушать болота начали в Средние века, а теперь пытаются их восстановить, чтобы использовать как «кислородные заповедники». В Германии уже проводятся опыты по регенерации болот, проекты субсидирует федеральное правительство. Торфяные болота сегодня восстанавливают в тесной Европе! Ещё болота их учёными мыслятся и как заповедники животного и растительного сообществ.

— Чего же они у нас готовые болота в аренду не берут?! Вы ещё тот экономист! Подсунули мне негра-бездельника, наркомана, он с сентября по май из-за климата болеет. Держит место, а дохода нет. Да ну!..

Товарищ Смольный, вижу, не на шутку разъярился. Начальник и подчинённый выпили, как положено на русской охоте, и разругались в пух и прах на почве перспектив развития хозяйства и вообще. А под рукой оружие — чревато! Надо собраться, а то с одного задания случайно подстреленным вернулся!

— При Советах совхозное отделение «Потёмки» давало четыре-пять тысяч тонн поздней капусты и моркови. Целый железнодорожный состав гнали на Москву. Сегодня гоним ноль и в закрома района нечего сложить! Потёмки с луговой землёй, с лесом и Жабьим от нас ушли, угодья в Гнилом наполовину ушли к кулакам — на каких землях хозяйствовать, с кем создавать трудовой коллектив? С больным негром, с кулаком Баландой, с одноруким дедом Сижу-Куру? Раньше за такую работу я бы коммуниста — смотрит Васята на своего начальника в упор — из партии пинком! Пусть ваш Цербер — мечет уже взгляд на Бэлу — копает и на меня, как в Блядуново нарыла на председателя Копашню, я не боюсь уйти, противно оставаться в пособниках у либералов!

— Какой я вам либерал?! — взвивается Понарошку выше пламени костра. — А ты болтуна не слушай, — обращается он к потемневшей от гнева Бэле. — Выпил, понесло, пройдёт…

— По факту служите либералам! Встречай теперь вашего недогоняющего президента… Кому он здесь на болотах нужен!

— С паршивой овцы хоть шерсти клок. После визита хозяйству останется дорога, трактора, зерно…

— Значит, не достанутся другим! А зачем, господин министр сельского хозяйства, зачем, спрошу, нам на болотах тяжёлые трактора? Их подогнали единственно, чтобы кремлёвских лохов поразить размерами и свежей краской — всё! Придётся их мне на что-то полезное менять, а это лишние расходы. Вы, министр, разучились мыслить по-государственному! Вся ваша, больших начальников, работа — авральное затыкание дыр!

— Отставить! — вступаю резко как командир отряда. Нажрались — и понеслось резать правду-матку! — Ещё перестреляйте друг друга на болоте! Самое подходящее местечко! В Германии и болот-то нет, как сам бывал — не видел ни одного. Даже негде безвозвратно сгинуть. Мужчинам спать сорок пять минут! Бэла — дневальная по кухне: посуду — мхом — надрать до блеска!

Ляпнул про Германию совсем некстати, зато обернулось как!

— Из числа сгинувших на Жабьем, — вдруг резко остывая, говорит Пон, — один человек таки вернулся — это случилось ещё при царях. Примерно через двенадцать лет как пропал…

— Двенадцать?! — вскрикивает Васята Смольный, тоже резко отлагаясь от авральных дыр. — И Тройкин с Кутей-прокурором пропали, считай, двенадцать лет назад!

— Только вернувшегося никто уже не помнил, — продолжает Пон. — Его родные и знакомые отошли в иной мир. Возвращенец… даже скорей пришелец рассказывал какие-то небылицы, все сочли его сумасшедшим, и он доживал в окружении непонимания, насмешек. Уже в поздне-советские времена кто-то из учёных предположил: через Жабье проходит коридор времени — через него люди попадают в прошлое или будущее, поэтому они на болоте и исчезают, но и могут возвратиться.

— Так это от залежей железа помехи у компаса и телевизора? — задаёт Васята Смольный самый глупый за полдня вопрос.

— Сроем торф, а под ним разработаем Жабью магнитную аномалию… — пытается острить Понарошку.

Но Васята Смольный весь в своих мыслях:

— Кутя-прокурор рассказывал о феномене «скручивания» линий напряжённости магнитного поля над Жабьими трясинками…

— Очень может быть, — бормочет Понарошку, зевая и укладываясь на плащ-палатку. — Аномалий на Жабьем много. Есть урочища с гигантизмом растений: папоротник достигает высоты человеческого роста, клюква — с вишню, и на высоких местах встречаются осиновые рощицы с диаметром стволов в два обхвата. И волки наши крупнее тамбовских… Ты лучше расскажи о Куте-прокуроре и его невесте, я пока вздремну…

— Не успела она стать невестой…

Васята Смольный вопросительно смотрит сначала на меня, потом — на дравшую посуду Бэлу. Я киваю, а княжна с видимым волненьем задаёт:

— А у них любовь была настоящая взаимная, не как в романе… у Печорина и Бэлы?

— Ещё какая настоящая! — воодушевляется Васята Смольный, разливая по последней. — Трагическая — да, но завидная, хоть новый роман пиши! О моей дочуре такого не напишешь…

— Тогда и мне! — Княжна подставляет на розлив свою потемневшую от времени алюминиевую кружку. — Где её взять — настоящую, пусть бы и кончилась как с лермонтовской Бэлой…

— За большую взаимную любовь! — провозглашаю я бодро, имея в виду себя и Нюру. — Последнюю — до дна!

— За большую! — повторяет товарищ Смольный. — Хоть кому-то с любовью повезло!

— За взаимную… — шепчет княжна и неожиданно, зажмурив глаза, большими глотками пьёт до дна.

У товарища Смольного язык хорошо смазан и крепко подвешен, только не на предмет животрепещущего рассказа о большой чистой любви, коей при либералах в природе России и не осталось вроде бы уже. Потому, невинный читатель мой, радея о живописности картины, я, как художник душещипательного слова и дабы не вносить разностилье в мемуар, передаю рассказ товарища Смольного чисто от себя — в ярких художественных образах по форме и с небольшими собственными домыслами по существу. Можете даже считать, что Бэла слышала сию новеллу не из уст второго секретаря райкома, сильно расстроенного очередным браком своей дочки, а от меня, вашего путеводителя по новейшей энциклопедии русской жизни.

Итак, Кутя-прокурор — коренной непроймёнец из простой семьи рабочей. Сам высокий, крепкий, мастеровитый, умный, занимался на каноэ греблей. Ребёнком — за преданность семье — домашние звали его Кутёнком, но когда пошёл в десятый класс, вымахал за 190 сантиметров ростом, языки уже не поворачивались звать так — и он стал Кутей. В тот год его маму сбил на перекрёстке пьяный областного начальника сынок, гнавший на красный свет на папиной служебной «Волге». Мать Кути упокоилась не сразу, промучилась месяцы в больницах, но всё же умерла. Прокуратура отмазала убивца от тюрьмы. Кутя порывался мстить, верные друзья-спортсмены брались помочь, вёслами забить, тело — в мешок с двумя кирпичами и утопить в реке, но отец упросил этого не делать: мол, против номенклатуры не попрёшь, лучше, сын, сам выучись на прокурора и верши по справедливости дела. «Какая такая номенклатура? Где в уголовном кодексе СССР слово «номенклатура» написано хоть раз?» В это время Куте исполнилось восемнадцать лет и его забрали в армию подальше от греха. Отец остался на жилье один, переживал смерть супруги, и — полгода не прошло — как слёг и в одночасье умер. Кутя в воинской своей части получил отпуск по личным обстоятельствам и похоронил отца рядом с матерью на кладбище «Шестой тупик». В смутной ненависти к номенклатуре у Кути появился второй личный мотив. Смерть отца окончательно укрепила Кутю в решении стать прокурором, дабы вершить дела по «Русской правде» Ярослава Мудрого, а не в пользу номенклатуры, всякого начальства и толстых кошельков.

В конце восьмидесятых, отслужив в армии, Кутя поступил в Непроймёнский госуниверситет, на юрфак. В универе он сразу заявил: хочу быть справедливым прокурором. Так он стал для всех Кутей-прокурором. Девушки вились вокруг него поодиночке или хороводом. Иные нимфы бросались на шею, другие угрожали наложить на себя руки, отвергнутые — шантажировали, писали жалобы и анонимки в комитет комсомола и вообще. Но Кутю юбки интересовали мало. Его захватили мировоззренческие вопросы без ответов, особливо теория коммунизма на текущий момент. Кутя, как все здравомыслящие непроймёнцы, уже в восьмидесятые понимал: со строительством коммунизма в СССР случилась большая закавыка! И он стремился разобраться, определить ошибки и, возможно, создать новую теорию коммунизма, в коем пьяные сынки начальников на перекрёстках не давят безнаказанно людей. А если всё же давят, значит, при коммунизме для уголовников должны остаться тюрьмы? Так от ненаказанного преступления до идеи коммунизма в голове Кути протянулась логическая цепь.

Беспартийных прокуроров в то время не бывало. Посему Кутя, ещё студентом старших курсов, вступил в КПСС. Ему, на условиях, что распределится в Скукожильскую прокуратуру, рекомендацию товарищ Смольный дал.

Ещё учась в университете, как кандидат в члены КПСС, Кутя должен был регулярно ходить в райком партии на ежемесячный «партийно-хозяйственный актив». Занятие прескучное, если бы ни Бобоша Тройкин, второй секретарь обкома партии Непроймёнской стороны. Когда товарищ Тройкин приходил с лекцией на актив, зал переставал дремать или читать книжки на коленях за спинами впереди сидящих, а, замерев, слушал самую настоящую крамолу! После лекции, в фойе, слушатели качали головами и за кружкой пива с рыбкой спорили, когда Тройкина выгонят из партии, посадят и вообще. Однажды Кутя попал на лекцию о номенклатуре. Тройкин был в ударе:

— Номенклатура — не чиновничество, а правящий класс! — заявил Тройкин, в лучших традициях секретарей, грохнув по трибунке кулачищем. — Новый властный класс эпохи социализма! Социалистическая революция создала в рамках монопольно правящей партии привилегированный слой советского общества. При царизме властвовали классы дворянство и буржуазия. Советская номенклатура, партократия — очень узкая прослойка: всего несколько тысяч человек, в сотни раз меньше, чем было дворян и буржуа, но целый властный класс! В трудах Маркса и Ленина не предсказан реально правящий советским государством класс, поэтому марксизм-ленинизм в нынешнем виде бесспорно устарел. Номенклатура пишет законы для советского народа, а сама живёт по классовым понятиям. Она погубит СССР!

«Так вот почему номенклатурного сынка не посадили! — сообразил Кутя. — «Понятия» распространяются и на семьи номенклатурных работников».

Номенклатура, как класс, продолжал Бобоша Тройкин, тщательно маскирует подлинные властные отношения в советском обществе. Господство каждого класса всегда было властью меньшинства над большинством. Власть номенклатуры обеспечивается узаконенным насилием и угрозой его применения, поощрениями и наказаниями, идеологическим дурманом и невозможностью для народа свободного выбора себе начальства. Будь у нас сегодня капитализм, попы всех конфессий визжали бы с амвонов: «Власть — от бога!» Если власть дворянства маскировали под освящённую Богом власть царя и тех, кому он делегировал её, то советская номенклатура маскируется куда как изощрённей: она попросту скрывает своё существование, мимикрирует под обычный аппарат управления, какой в каждом государстве есть. Номенклатура технически началась со сталинского списка лиц, кои от имени общества профессионально занимаются управлением, выполняют организаторские функции в производстве и во всех других общественной жизни сферах. Эти люди в 1930-е годы научились властвовать и перегрызли глотки ленинской гвардии, узурпировали невыборную власть. Советская номенклатура отгородилась от народа и от всего мира, а внутри себя воздвигла иерархию социальных барьеров и чинов. Список номенклатуры — сверхсекретный документ. Для капиталистического общества основа классового деления — это собственность. Для советской правящей номенклатуры — это политическая власть. Буржуазия владеет экономикой, финансами и через них влияет на политику. Советская же номенклатура от захвата государственной власти идёт к господству в сфере социалистического производства. Буржуазия — класс имущий, а потому господствующий. Номенклатура — класс господствующий, а потому имущий. Каждый номенклатурщик-партократ имеет свой отведённый ему властвования участок. В номенклатурной среде, подле правительственной «вертушки», даже особенная атмосфера с воздухом безраздельной власти. Пресытиться можно всем: друзьями-подругами, имуществом, едой, питьём, искусством, но не властью. Главная психологическая черта номенклатурщика — карьеризм. Это и негласный критерий подбора номенклатурных кадров из «групп резерва», из «обоймы». Там собирались люди с пристальным отношением к своей биографии и благоволением начальства, а лучше — родством с последним. Женитьба на дочке номенклатурщика или роман с номенклатурной дамой — верный путь во властный класс времён развитого социализма. «Ну как не порадеть родному человечку» — эта грибоедовская бытовая формула укладывается в мафиозную идеологию номенклатуры: вокруг должны быть только свои.

Кто-то из молодых слушателей, смущаясь, попросил товарища Тройкина рассказать об особенностях номенклатурных браков.

В СССР, ответил Бобоша Тройкин, постель — единственное место, куда не влезло государство. Кроме номенклатурного, конечно, брака. Он выгоден и мужу, и жене. В номенклатурном браке семья строится традиционно-буржуазно: муж-номенклатурщик работает, обеспечивает семью, женщина ведёт детей и дом. Деток учат языкам, этикету, музыке, большому теннису, фигурному катанию и танцам, возят на курорты, зачисляют в лучшие школы в центре города, «поступают» в престижные вузы, где они общаются строго с выходцами из «хороших семей» таких же. Муж-номенклатурщик знает: развод может ему карьеры стоить. Даже скоропалительный развод его дочки может отразиться на карьерном росте. «Дурной пример подаёшь! Дочку неправильно воспитал, как же ты партию собираешься воспитывать?» По-настоящему вопиющей считается ситуация, когда в номенклатурной семье дочка-школьница «принесла в подоле». Хотя в номенклатурных семьях культивируется «крепость» и «верность на всю жизнь», гулять на стороне не возбраняется, но чтобы тихо: без скандалов, беременностей, анонимок в партком и КГБ. Институт брака в СССР расползается по швам, а номенклатурный брак пока что держится — есть за что держаться. Если девушка приезжая, например, студентка или — тем более — лимитчица, а юноша происходит из «хорошей семьи» столичной, номенклатурное окружение сочувствует жениху: «Поймала всё-таки…»

Для Кути, мечтающего об обновлённом коммунизме, всё что буржуазно — неприемлемо от и до. «Никогда не женюсь на дочке номенклатурщика!» — думал Кутя, вспоминая убиенных родителей своих.

Позже товарищ Смольный познакомил Кутю-прокурора с Тройкиным лично.

На летнюю практику Кутю направили в прокуратуру Скукожильского района. Прокурор находился в отпуске, первый секретарь райкома партии — тоже. В обеих структурах расслабленность царила, а тут ЧП — пропал уважаемый в районе человек, коммунист. Родственники подозревали убийство, энергичная родня требовала от райкома партии на следствие нажать. В райкоме товарищу Смольному поручили контроль за делом. В прокуратуре же дело отписали новенькому следователю-практиканту — пусть поломается на «висяке». Так впервые сошлись интересы товарища Смольного и Кути-прокурора. Уже к позднему вечеру того дня, как Кутя принял дело, он позвонил Смольному и доложил:

— Я нашёл свидетелей. Машину с пропавшим в последний раз видели в Гнилом. Она шла по полевой дороге в направлении Потёмок. Вероятно, двигалась на лесопилку, предположительно, чтобы купить сосновый сруб и осиновую доску для дома и бани. Пропавший без вести накануне со сберкнижки снял деньги. На лесопилке, я звонил, утверждают: покупателя не видели. Завтра утром еду в Потёмки с нарядом милиции и бригадой криминалистов. Вы со мной?

Утром правоохранительно-партийный десант прибыл в посёлок лесорубов. Кутя-прокурор и участковый опросили потёмкинцев и приезжих. Среди последних оказалась научная экспедиция зоологов МГУ: они приезжали в Потёмки уже много лет, в любой сезон, изучать волчью стаю на Жабьем болоте. Возглавлял экспедицию профессор. Оказалось, такой долговечной стаи волков больше в мире нет: ей более трёхсот лет.

Летом профессор брал с собой племянницу Анну, школьницу старших классов. На неё-то Кутя-прокурор и товарищ Смольный наткнулись в одном из домов, где экспедиция расположилась. Худощавая среднего роста точёная блондинка с большими приветливыми серыми глазами, тихая и улыбчивая, гладенькая длинноволосая русалочка, «с лицом не то чтобы очень красивым, но заключавшим в себе тайну нравиться без красоты и до страсти привлекать к себе», как писал Фёдор-наш-Достоевский о девице Варваре Ардалионовне в романе «Идиот». Как увидишь Анну такую — помирать неохота! Только на немеряных скукожильских просторах девушка-москвичка выглядела как девочка совсем. А особливую странность облику Анны придавала золотая подвеска на её груди: изящная сказочная русалка с половину мужской ладони величиной на красивой цепочке висела на шее девушки, играла в лучах солнца чешуйками хвоста.

Впервые услышав имя избранницы Кути-прокурора, я, как классик современной русской литературы, насторожился ещё как! Из всех женских имён у нас самое подходящее для несчастной любви имя — Анна. Толстовская Каренина, чеховская Сергеевна, есенинская Снегина… Увы нам, знающим толк в женщинах холостякам: Анны во возлюбленных долго не живут. Кто всю жизнь прожил без своей Анны, тот меня поймёт.

Товарищ Смольный отметил по себя: Кутя-прокурор, заполняя «шапку» опросного листа, обрадовался, что Анне оказалось уже полных семнадцать лет. Она собирается поступать в Суриковский институт, хочет стать художницей-флористкой. А в Потёмках сейчас рисует травы, насекомых, птиц — для творческого конкурса перед поступленьем. Пишет акварелью. Выходит прозрачно, воздушно, нежно. Говорит: с удовольствием написала бы и волка, но дядя на Жабье болото её с собою не берёт: «Это скучно и опасно». Сам ходит туда со своими аспирантами в сопровождении егеря с ружьём — мало ли чего. Посреди топи учёным нужно выискивать следы, у волчьих троп подолгу лежать в засаде или, как снайперам, сидеть в оборудованных лабазах, переносных засидках на деревьях, оборудованных так, дабы зверей сфотографировать или на плёнку снять. В стае сейчас тридцать восемь особей, включая кутят; у волков три логова: одно постоянное, зимнее, другие временные, сезонные. Охотиться бригадами уходят за тридцать–сорок километров от Жабьего подальше.

Товарищ Смольный сразу углядел в Анне-русалке классового некогда врага — дворянку. Девушка склонна к тихим созерцательным занятиям — и всё. Окончательно уходящий дворянский тип: то внезапно кровь пойдёт из носа, то побледнеет, как бумага, и вообще всё в ней не то! Мороки с такой не оберёшься, а как работник — никакой. Ну не считать же рисованье акварелью за работу!

Как в ту пору инструктор по сельскому хозяйству, товарищ Смольный страшно про себя негодовал: в районе уборка на носу, а стажёр прокуратуры любезничает с московскою девицей! Ещё и зачем-то просит показать, где и как она пишет натуру. «На берегу озера пишу, у дороги на лесопилку, идёмте, покажу!»

Вышли на берег озера. Большие стрекозы в изрядном числе над озером и над головами со свистом и хрустом крыльев летали, друг с другом не сшибаяся едва. На берегу для художницы оборудован навес из досок, большие — из местной столярной мастерской — осиновые некрашеные столы, на них аккуратно разложены приспособления для рисованья. «А сейчас над чем работаете?», — интересуется Кутя-прокурор, во все глаза уставившись на Анну. Товарищ Смольный опять взвился про себя: «В районе, возможно, труп, а следак кокетничает на работе!»

Анна от такого внимания следователя прокуратуры немножечко порозовела даже. Она, ни капли не смущаясь, стояла совсем близко к Куте, смотрела на него снизу вверх, улыбалась и, как казалось Смольному, молола сущий вздор. Мол, в Москве наслушалась от дяди о Жабьем болоте и несыти Ночной, о самой большой в СССР и суровой волчьей стае, о Русалочьем озере с чистейшею водой, поющим камышом и розовым туманом — и до страсти захотелось ей написать русалку, стрекоз и розовый туман. Она верит в существование русалок! Сидела на берегу, сторожила, а пока русалка не являлась, рисовала камыш, траву, цветы, ягоды, всяких насекомых, лягушек и ужей. С несвойственной тоненьким блондинкам самоиронией рассказала: одна особа из клана Ротшильдов рисовала блох и издала научную монографию «Блохи Англии», а она, как «наш ответ Чемберлену», задумала нарисовать и издать красочный каталог «Стрекозы СССР».

Товарищ Смольный досадовал на Кутю-прокурора: тратит время на опрос глупенькой девицы! Или в нём тетерев-секач затоковал?! Тогда отозвал стажёра в сторонку и, как наставник, попробовал внушение сделать.

— Нужно расположить свидетельницу к себе! — отрезал Кутя-прокурор. — У художников острый выборочный взгляд на людей и предметы: Анна, если даже мельком видела фигуранта дела, должна запомнить внешние детали. Дьявол преступности — в деталях!

И стажёр обратился к девушке по существу: два дня тому назад видела ли она в посёлке постороннего мужчину?

— Увидь русалку, я бы запомнила, — немножко даже удивившись на вопрос, ответила девушка, и улыбнулась. — Или красивое «голубое коромысло».

— «Голубое коромысло?..» — как эхо отозвался Кутя-прокурор, пытаясь постичь сказанного смысл.

Девушка охотно прояснила: самая красивая и крупная местная стрекоза — голубое коромысло, Aeshna juncea. Из большого, в четверть стола, альбома Анна вытянула лист с рисунком. Смольный тоже подсунулся «на посмотреть» — и оторопел. Большая с прозрачными крыльями стрекоза с расправленными крыльями в воздухе будто висела. Её длинное брюшко и спинка были в дымчато-голубом окрасе, а из глубины тысяч фасеток больших сферических глаз струились разноцветные лучи. Анна поиграла листом, наклоняя его относительно солнечного света, и сияние, исходящее из глаз голубого коромысла, переливаясь, оживило рисунок стрекозы.

— Сейчас рисую живых стрекоз, — с нескрываемой авторской гордостью пропела девушка. — У мёртвой стрекозы глаза «тухнут». В художественном рисовании насекомых самое трудное дело — передать цвет глаз живой стрекозы.

— Трудное?.. — с нарочитым сомнение брякнул Смольный.

— Самое трудное в мире, — ответила Анна и улыбнулась Куте-прокурору.

— Вы сейчас делаете самое трудное дело в мире?! — отозвался тот.

— Да! И у меня скоро получится, на бумаге уже получилось. Теперь хочу попробовать писать французской акварелью на итальянском пергаменте, папа обещал достать в Европе.

— А кто у нас папа? — насторожился товарищ Смольный.

— Я точно не знаю, ответственный работник… в ЦК КПСС.

Товарищ Смольный напрягся, Кутя-прокурор нахмурился и губы сжал.

— А Скукожильский райком партии известить не потрудились, — попытался, наконец, изобразить гусара Васята Смольный. — Мы бы организовали встречу, экскурсии…

— От экскурсии на Жабье болото я бы не отказалась, — оживилась Анна.

— Сделаем! — отрапортовал товарищ Смольный. — Слово коммуниста!

Он опять взял под локоть Кутю-прокурора, отвёл в сторонку и зашептал:

— А может, пока не поздно, ну её… эту русалку. Номенклатурная семья, бабочек рисует, у самой полкило золота на шее — и это в рабочий день, в Потёмках! Какой она свидетель…

— Она свидетель, чую я! Папа и золото здесь не важны! — Кутя-прокурор вернулся к девушке и показал ей фотографию. — Этот человек пропал, возможно, утонул на Жабьем — в нём тонут каждый год, а, возможно, убит злодеями. В светлое время суток он мог пройти по дороге на лесопилку, или проехать туда на бортовой машине, потом мог вернуться пешком или на машине, гружённой досками и кругляком.

— Это только предположение! — ввернул товарищ Смольный. — Зачем пугать нашу гостью?

Кутя-прокурор описал фигуранта дела и начал опрос под запись. Анна стала серьёзной и ответила сразу. Я была на берегу, рисовала камыш. Видела: в направлении лесопилки проехал пустой бортовой ЗИЛ с двумя мужчинами в кабине. Вслед за ним, ещё пыль не улеглась, проехал мотоцикл с коляской, в мотоцикле тоже двое мужчин — один вёл, другой сидел в коляске. Люди в мотоцикле одеты не по погоде, закрыто, в капюшонах, с опущенными лицами. Но почему-то мотоцикл они закрыли зелёным выцветшим брезентом, возможно, чтобы металл коляски, бензобака и крыльев не нагревались на солнце. На кочке мотоцикл подпрыгнул, брезент отвернулся, и в солнечном луче коляска блеснула лазоревым цветом, почти как голубое коромысло. «Лазоревый — мой любимый цвет, не спутаю ни с каким!» Обратно машина проехала минут через пятнадцать, в ней сидел только водитель, пассажира не было, досок в кузове — тоже. Мотоцикла Анна больше не видела.

— Когда машина проезжала на лесопилку, где было солнце?

Анна, вспоминая, в одну руку взяла рисунок голубого коромысла, в другую — кисть, и, закрыв глаза, поводил ею в воздухе, будто рисуя, и сразу, без сомнений, указала кистью место на небе.

— Двадцать пять минут одиннадцатого, — сказал Кутя-прокурор. — Со слов жены, на нанятой машине пропавший выехал из города в восемь тридцать утра, в Потёмки как раз должен был приехать за два часа…

Кутя-прокурор по рации немедленно дал задание милиции: найти все голубые мотоциклы в районе и по соседству и сообщить ему имена владельцев и адреса их прописки. Он сдержанно поблагодарил Анну и стал прощаться, как девушка напомнила про экскурсию на Жабье.

— Аспиранты, наверное, ухаживаю за вами… — со смущением промямлил Кутя-прокурор в ответ.

— Подозреваю, скорее через меня ухаживают за дядей. Хотя… не маленькая — на днях стукнет восемнадцать — можно поухаживать и за мной… — Она с вызовом посмотрела на стажёра. — Обещали подарить лодку, сами мастерят её в столярке. Попробую рисовать с воды.

— Не пристают?

— У девушки есть способ отделаться от приставучего кавалера. Я научилась у самки голубого коромысла, как отделаться от самца.

— Девушка не стрекоза.

— Бывает и попрыгунья-стрекоза, помните: «лето красное пропела»… Когда самку голубого коромысла в полёте преследует назойливый самец, она выключает крылья, падает наземь и бездвижно лежит. Стрекозы реагируют только на движущуюся цель, так устроены фасетчатые глаза, неподвижную подругу на земле самец не «видит» и улетает прочь. Девушка тоже может окаменеть, смотреть насквозь, сказаться больной… уловок сотни. Показать?..

— В другой раз, мы спешим. Я ещё к вам приеду…

— На день рождения, приглашаю, — улыбнулась Анна. — С обещанным подарком — экскурсией по Жабьему болоту…

На лесопилку ни машина, ни мотоцикл не приезжали. Значит, фигурант дела пропал на участке дороги от посёлка до лесопилки — это метров шестьсот. Где-то посерёдке этого пути, по примятой траве нашли место, где грузовик развернулся. Неподалёку обнаружили боковую ненаезженную дорогу в сторону болота: на легковой по ней не проедешь, а на мотоцикле с коляской — вполне. В тот же день задержали владельца голубого мотоцикла и его сообщников. Версия Кути-прокурора подтвердилась от и до. Преступники узнали: потерпевший снял в сберкассе кругленькую сумму и намеревается купить пиломатериалы и дома сруб. Лазоревый приметный мотоцикл задрапировали и в самом диком месте между Гнилым и Потёмками съехались с грузовиком, коим управлял сообщник. Убили, ограбили, тело на мотоцикле вывезли на Жабье. По свежим следам тело убитого нашли…

Васята Смольный торжествовал: как Кутя-прокурор, «его человек», через наивную девочку-москвичку за двое суток раскрыл убийство! Местным следакам оно представлялось «висяком». Инструктор принялся уговаривать Кутю по окончании университета распределиться в Скукожильскую прокуратуру. Нет, лучше «мы тебе дадим направление, будешь учиться от МВД или прокуратуры нашего района», стипендию будем платить, подъёмные хорошие, жильё… А для обеспечения карьерного роста рекомендацию в партию дать обещал.

Через несколько дней товарищ Смольный Куте зачем-то позвонил. В прокуратуре ответили: стажёр сейчас в морге городской больницы — фиксирует человеческие останки. «А конкретно?» — «Двух мумий откопал в торфе на Жабьем». Товарищу Смольному стало неуютно. В районе Жабьего чуднáя дочка ответственного работника ЦК КПСС с золотой русалкой на груди рисует цветочки и стрекоз, а «его стажёр» выкапывает трупы!

В тот год май, июнь, июль оказались на редкость для Скукожильска сухими. Уровень воды на Жабьем упал, местами обнажился торф, начали падать деревья, и на вывороченных корнях один местный собиратель ягод наткнулся на уходящую в воду старую пеньковую веревку, из любопытства принялся тянуть и, намучавшись, выволок из грязи рыжеволосую мумию — женский пол. Правильный советский гражданин о находке немедля сообщил «куда следует», и тотчас из райцентра явился следователь — Кутя-прокурор. Он в один день сумел организовать с совхозной фермы колёсный тракторёнок с ковшом и бортовой ГАЗон, шанцевый инструмент, лебёдку и группу «добровольцев» из Скукожильской тюрьмы, решивших заработать очки для УДО и развлечься на воле, поменяв кружку чифиря на пригоршню неспелых ещё болотных ягод. Начали ил и торф копать и в тот же день отрыли вторую мумию. Явно это было место массового утопления людей, ничем не уступающего по значению для большой науки стоянке палеолитического человека в Матерках. Поскольку оба тела имели очевидные признаки убийства, Кутя-прокурор «на время проведения следствия» объявил их подведомственными прокуратуре.

Товарищ Смольный кинулся в больницу. Спустился в морг. В коридоре, маневрируя между пустыми каталками, инструктора настиг дезинфекции и хлороформа резкий дух. Через приоткрытую дверь в секционной комнате нашёл в халатах и фартуках две фигуры — большую и малую совсем; они склонились над секционным столом и в чёрном теле там копались. Рядом с малой фигурой стоял мольберт, столик-каталка с красками, кисточками и банками с водой. Вся эта акварель страшно не вязалась со зловонием и кафельным щербатым полом…

— В том месте могут лежать десятки тел людей, а, возможно, и животных, — сказал Кутя-прокурор. — ДНК в мумиях, жаль, не сохраняется. Но хотя бы установим половой и возрастной состав, от чего умерли, зарисуем. Видишь, у этого горло перерезано. А первую мумию, с верёвкой на шее и с камнями на ногах, скорее всего, утопили как ведьму… Хорошо у тебя вышли шерстяное платье, и причёска, бусы!

— Причёска у ведьмы отлично сохранилась, — отозвалась Анна. — Волосы, наверное, уложены с помощью смеси растительного масла и смолы.

— Точно! Теперь сможем выполнить реконструкцию исторического костюма, узнаем: к чьей культуре принадлежал человек. По химическому анализу волос установим, какую пищу в последние годы жизни принимали эти люди, по зубам — в каком возрасте умерли. Ведь интересно?

— Ещё как! Кутя, мы с тобой сейчас патологоанатомы или судмедэксперты?

— Скорее эксперты… по брошенным телам.

— Эксперты незаконные?

— Законные! Эти тела ничьи, как брошенные в море корабли. Им, может быть, две тысячи лет. Я раскопки только сегодня начал, повезёт — мы и мамонта отроем…

— И мумию голубого коромысла?

— Она слишком хрупкая, Ань.

— У стрекоз хитиновый покров, а хитин не гниёт. Если осторожненько копать…

— Теоретически, можем и стрекозу откопать. Нужно целенаправленно искать.

— Всякий утопленник на Жабьем превращается в мумию? Куть, расскажи!

— Да, через тысячу лет. В ржавых трясинках анаэробная среда, в торф не проникает кислород. Торфяные болота — идеальная среда для сохранности мумий. Гумусовая кислота — это продукт разложения мха сфагнума — способствует естественному бальзамированию тел. Кислóты убивают гнилостных бактерий и дубят мягкие ткани, плюс холодный климат — и получи мумификацию тел. Признаки мумификации патологоанатом нашёл уже в том убитом и утопленном, которого мы с тобой нашли.

— Три тела достали из Жабьего — и все убиты!

— Римский историк Тацит о древних германцах писал: «Предателей и перебежчиков они вешают на деревьях, трусов и оплошавших в бою, а также обесчестивших своё тело — топят в грязи и болоте, забрасывая поверх валежником». У нас тоже, может быть, в болотах хоронили людей, кто нарушил общественные законы или табу. Ещё болото издревле считалось переходным местом из мира живого в мир загробный, потому учёные не без оснований предполагают: болота служили местом жертвоприношений, убитых людей топили, чтобы они не могли восстать из мёртвых и мстить живым.

— Некрасиво, страшно…

— Да уж не голубое коромысло на солнышке рисовать, я тебя предупреждал.

— Я сама вызвалась. Ведьму же нарисовала… Какой у неё роскошный медно-красный волос! При искусственном свете так трудно краски подбирать! А если утонет русалка, она становится такой… чёрной, страшной?

— Русалок не бывает.

— Аспиранты зовут меня русалкой. Ой, опять тошнит… Ты обещал подарок — экскурсию на Жабье. Хочу ржавые трясинки акрилом поярче написать — на розовом закате.

— На днях пойдём, только сапоги достану. Про трясинки и закат даже не заикайся — слишком опасно. Сначала в ясный день сходим на разведку, на край болота, часа на три-четыре… И, Ань, никаких «шаг вправо, шаг влево»: идти след в след за мной — топь опасна как пожар!..

Я, рассказывал нам с Бэлой Васята Смольный, окаменел точно их мумия и не знал, что делать. Кутя-прокурор формально мне не подчинялся. Пока я размышлял, в морг спустилась Малуша, молодая врачиха, заведующая хирургическим отделением в горбольнице. Она молча вытолкала меня наверх, завела в ординаторскую — «отдышаться», предложила нюхнуть спиртачку, а лучше пятьдесят миллилитров принять вовнутрь. Откупорила из шкафчика мерную колбу, налила в мензурку:

— Давайте залпом! Морг — он обычно для мёртвых, но один раз пусть будет для влюблённых. Я почти так же свою семью начинала: молодой инженер-строитель с опоры возводимого моста упал в жидкий гудрон, я его, чёрненького, собрала, на ноги поставила и через три месяца вышла замуж.

— Вы хотите сказать, они…

— Очков не надо. Сегодня мумии — скорее не научное исследование, каких отродясь не проводилось в Непроймёнской стороне, а повод встретиться наедине, сойтись. Когда мумии в морг только привезли, они друг к другу обращались на вы, а когда между первым и вторым телами вышли в парк продышаться — уже на ты. Работа в морге сближает сразу: патологоанатомам неизвестно обращение на вы.

— Она несовершеннолетняя! Её папа работает в ЦК КПСС!

— В секционной, среди покойников и мумий, какая разница влюблённым, где работает папа? Через такой запах непривычные люди могут пройти только ради самого святого. Я слышала в городе, как ваш стажёр за пару суток раскрыл резонансное убийство, зауважала, и когда он позвонил, не могла отказать. Наш патологоанатом помог им с обследованием первого тела, затем умчался в Непроймёнск — искать закрепляющие средства. Нужно зарисовать немедленно, потому что мумии на воздухе сразу начали гнить, а у нас нет нужных закрепляющих средств, да и в Непроймёнске навряд ли есть, только формалин…

Тут в ординаторскую влетели аспиранты и дядя Анны. Вернувшись с Жабьего, они узнали, что девушка уехала на милицейской машине, захватила с собой мольберт, бумагу, краски. Бросились звонить, искать…

Дядя сразу накатил:

— Что у вас в районе творится?!

— Ваша племянница, как выдающийся художник-флорист, добровольно помогает районной прокуратуре в одном необычном, важном для советской науки, расследовании… — нашёлся товарищ Смольный. — Райком напишет благодарность! Своему брату только не рассказывайте…

— Само собой! Если брат узнает, он и меня вместе с вами в порошок сотрёт!

— Договорились! Ничего не было, благодарности не будет. Оставайтесь здесь! Я сейчас же приведу Анну — в целости и сохранности, слово коммуниста.

В секционную Смольный влетел с криком:

— Конец свидания! За вами, девушка, приехал дядя! Ни слова ему про рисунки… этих…

— «Болотных людей» называется, — сказал Кутя-прокурор, отступив от стола.

— Блестит как из железа! — воскликнул Смольный, взглянув на тело между расступившейся парочкой. — А что за пролом в голове?

— Вероятно, от смертельного удара боевого топора. Загадка: к чему тогда было резать горло от уха до уха?..

— Убийство?

— Несомненно.

— Зачем расследовать убийство, совершённое тысячу, две тысячи лет тому назад?

— Интересно! — вскрикнули одновременно Кутя с Анной.

— Это наука! — упрямо добавила девушка.

— Космос — это наука! — с азартом возразил товарищ Смольный. — Придумали в районе болотную науку!

— От космоса до болота один шаг, — спокойно возразил Кутя-прокурор. — В стороне от наших раскопок я обнаружил и сфотографировал странные ямы. Очень похоже на раскопки с применением серьёзной техники. Но дорог и фашинников рядом нет — откуда техника могла прийти? Остаётся: кто-то спустился на Жабье с неба и раскапывал место вдоль той «тропы самоубийц»…

— Всё! Лекцию о болотных людях и пришельцах прочтёте перед хозяйственно-партийным активом района: пусть руководители и парторги расширяют кругозор. А не такой уж ваш болотный человек и страшный! Вот после пожара… — Говоря, товарищ Смольный почти насильно стянул с Анны большой светло-зелёный резиновый фартук, перчатки и халат, сметал в сумку краски и кисточки, листы чистой бумаги, но стопку готовых рисунков и начатый рисунок второго тела не тронул. Наконец сгрёб в охапку мольберт и подтолкнул им девушку к двери. — Рисунки посторонним не показывать! Под вашу, стажёр, ответственность! Анна, между прочим, несовершеннолетняя: по закону, у родителей разрешение спрашивать надо. Чему вас в институтах учат!

— Я никому не расскажу, клянусь, — обернулась в дверях Анна и со счастливою слезинкой улыбнулась Куте. — У нас теперь есть тайна…

«Малуша права: в районе начали убирать ранние овощи, а они влюбились!» Как только сей факт угнездился в товарище Смольном, он стал соображать, как от греха уберечь будущего прокурора района, каким он уже видел Кутю. И преступников, как мух, ловит, и в передовых науках волочёт. И готовый лектор! Утрём сопливые носы соседним районам! Проклятые рисунки!..

Увы, возможно, именно те рисунки сыграли роковую роль. Когда Анна тонула, перед нею могла возникнуть картина задушенной рыжеволосой ведьмы с приоткрытыми антрацитными глазами, вот впечатлительная девушка, живущая образами красоты голубого коромысла, со страха превратиться из русалки в ведьму и сошла с ума и вскоре тихо умерла…

На следующий день после несчастной экскурсии на Жабье прилетели родители Анны со «своими» врачами и бригадой следователей Генпрокуратуры СССР. Кутю сразу арестовали и отвезли в Непроймёнск, а Анну отправили в Москву.

Русалка лежала в больнице, никого не узнавала, рисовала странные вещи: стрекоз с глазами вместо крыльев, русалок похожих на болотных людей и на страшную лодку, сколоченную аспирантами в подарок ей на день рожденья. Девушка забыла про лазоревые краски. Новые рисунки — сплошь чёрная мазня, похожая на взбаламученную воду в трясинках ржавых, только с медно-оранжевым пятном. Дядя выгнал горе-плотников из аспирантуры, когда врач-психиатр в экспертном заключении написал: уродливой лодки образ мог наложиться на психику больной. Эксперт ещё не знал про болотных мумий…

На свидании в следственном изоляторе товарищ Смольный рассказал Куте об отношении к последнему отца Анны. «Он считает тебя лимитчиком». Будто ты ловил глупышку из влиятельной столичной семьи, дабы перебраться в Москву под крылья тестя. Обычно приезжие девицы охотятся на столичных женихов, а ты будто бы «ловил» столичную на романтике Жабьего болота. Прописка — самая распространенная из нелюбовных причин заключения в столице брака. Мол, женится, потом разведётся, а уже москвич. Два формальных обстоятельства должны помочь тебе избежать тюрьмы. Первое, на болото вы пошли на следующий день после дня совершеннолетия Анны, когда она вышла из-под родительской опеки, перестала быть «ребёнком». Второе, как показала судмедэкспертиза, русалка, на твоё счастье, оказалась девушкой невинной, а то могли и соблазнение несовершеннолетней навесить на тебя.

Уже после смерти Анны, на суде Кутя слабо защищался, будто хотел сесть и пострадать. На суде он рассказал… Я попросил у сослуживцев две пары болотных сапог, москитные сетки — и так пошли. Миновали лес, выбрались к большим просветам и — кое-где — открытой воде, остановились здесь. Зашли на Жабье километра на полтора, не дальше, а до ржавых трясинок — четыре–пять. Нашли место с хорошим видом. Я нарубил веток, стволиков — и так укрепил кочку. Анна на ней расположилась. Через москитную сетку трудно рисовать. Она разнервничалась. Пока набрасывала первый эскиз, ей, наверное, показалось, что более удачный вид будет с другого места — метрах в десяти от оборудованной кочки. Я в это время на ближнем сухом островке организовывал кострище, рубил дрова. Анна собрала манатки и, ни слова не сказав, не сняв москитной сетки, тронулась к облюбованному месту. Уже через три-четыре шага вешка, наверное, воткнулась в ил, застряла, и не хотела выдёргиваться обратно. Анна отложила вещи на мох и стала дёргать вешку изо всех сил. Когда, вдруг, выдернула резко, сама не устояла и опрокинулась на спину, стала барахтаться, цепляться за мох, вешку отнесло поднятой волной, москитная сетка мешала, ноги зацепись за корни и коряги, увязли. Девушка стала захлёбываться. Я уже шёл к ней, кричал: не дёргайся, лежи на спине. До неё всего-то было шагов двадцать, но с вешкой по болоту с открытой водой — это совсем не скоро… Высвобождая ноги Анны, нырял, наглотался тины, вытолкал Анну, сам завяз, но хорошо вешку не выпустил из руки, смог выползти на кочку. Привёл девушку на базу в Потёмки, всю в грязи. Вызвали из городской больницы скорую — приехали, забрали…

Товарищ Смольный выступал в суде как свидетель со стороны обвиняемого. По привычке дал Куте-прокурору положительную характеристику от имени райкома.

По ходу следствия выяснилось. Родители приветствовали и развивали художественную одарённость девочки, а их друзья из столичной богемы нашли в ней задатки художницы-флористки. Эти надежды оправдались: девушка вырисовывала тщательно каждый парашютик в шапке одуванчика, каждую фасетку в стрекозы глазах. Шапка одуванчика на изящно изогнутом стебле и сияние живых глаз голубого коромысла кроме их ценной натуралистической трактовки — из-за своей хрупкости — смотрелись с картин ещё и как аллегория бренности бытия. «Ваша девочка ощущает бренность бытия!» — восхищалась богема, а во след им и родители Анны. Они хотели выдать её за гражданина Франции: выйдя замуж за гражданина СССР, невеста, по условиям завещания, лишалась во Франции крупного наследства, где жила её дворянская родня. Как запасной вариант папа мог устроить дочку в министерство культуры СССР, если захочет вдруг работать, а лучше — замуж за сына своего друга из ЦК КПСС.

Обвинитель исходил из позиций родителей Анны. Мол, работая над раскрытием нашумевшего в Непроймёнской стороне убийства, Кутя познакомился с Анной, разузнал всё об её отце и мечте — рисовать болотные пейзажи на легендарном Жабьем. Тогда, презрев запрет дяди, он воспользовался поводом — днём рождения — и преподнёс «подарок». Преступник — не мальчик, двадцати трёх лет, обязан был понимать, что девушка, мечтающая рисовать Ночную и русалку, что называется «своеобразная», наивная, за нею глаз да глаз, а он затащил её в ржавые трясинки, куда только браконьеры из Блядуново ходят. Подсудимый повёл девушку в самую топь, не захватив даже противокомариной мази! Обвинение настаивало: Анна обессилила от перехода, а из-за москитной сетки плохо видела, поэтому оступилась и начала тонуть. Кутя, по всему, — «охотник за невестами», карьерист, в результате случайного раскрытия убийства возомнивший Шерлока Холмса о себе. Подсудимый намеревался выступить спасителем девушки. Специально устроил её на кочке с плохим видом на болото, поблизости с удобной для обзора кочкой, а сам отошёл в сторонку, якобы запалить костёр. Зачем костёр солнечным днём в середине июля, если пришли, как утверждает подсудимый, на часок-другой? Так он спровоцировал неопытную слабосильную девочку — и та пошла одна. Подсудимый упустил, что впечатлительная девочка, ни разу не бывавшая на болотах, когда начала захлёбываться жижей, могла от страха поседеть и сойти с ума. Специально долго шёл на помощь и вытаскивал, дабы Анна успела нахлебаться и героя оценить.

Скукожильский районный суд — при Советах так бывало! — восстал против домыслов партийной номенклатуры, и Кутю-прокурора оправдал. Апелляцию, не без поддержки Бобоши Тройкина, непроймёнцы в облсуде тоже отклонили, и тогда столичный папа, боясь разрастания скандала, отступил.

После смерти девушки родители издали акварели как альбом «Чудесные превращения голубого коромысла». Оказалось, хищных личинок коромысла для Анны доставали со дна Русалочьего озера горе-аспиранты. Она разводила личинок в садках, кормила головастиками и рисовала после каждой линьки.

Через несколько лет после смерти Анны Кутя-прокурор получил из рук безмолвного курьера большой пакет. В нём оказался акварельный рисунок летящего над озёрным камышом голубого коромысла с подписью на обороте: «Сказка на Русалочьем озере в Потёмках. Куте от Анны».

Товарищ Смольный изъял рисунки мумий и спрятал у своей мамы, а когда всё улеглось, вернул их Куте-прокурору.

— Вот фотографии с тех рисунков! Кутя-прокурор не выдал, что это я первый обещал Анне экскурсию на Жабье, сам он не хотел вести. Иначе, не сносить мне головы…

Смольный захватил фотографии рисунков с собою, молодец. Я не писец, но живопись не путаю с мазнёй! Смотрю и сразу отмечаю: в рисунках Анны отразилась личностная манера изображения и вообще: необыкновенная экспрессия, напряжённость линий разрезов, форм, переливы красок — всё!

Бэлу заворожил рассказ. Она не ожидала от русских такой страсти. Вот её мужчина! Рассмотрев пристально рисунки мумий, сказала тихо:

— Это нарисовала москвичка… несовершеннолетняя маленькая блондинка? Да, она его любила…

Товарищ Смольный улёгся отдохнуть, а Бэла, закончив мытьё посуды, нависла над Понарошку, растолкала и суровым тоном шепчет:

— Поговорим, наконец! Отойдёмте…

Я прилёг, но через парочку минут встал, дабы подкинуть дров в костёр. Вижу: в десяти шагах Пон стоит, спиною прислонясь к толстому стволу осины с вылезшими из земли корнями. Бэла, ко мне лицом, нависает против Пона. Третьим ухом слышу укоризны:

— Ко мне никто не подходит… Не приглашают… Не хожу на пьянки в администрации… Не могу на пароходе я в каюте с пьяным… У них жёны есть… А вы разведитесь! У меня кроме вас никого нет. Да, привыкла! «Привычка сверху нам дана, замена счастию она». Понимаю: вы в возрасте, нужен моложе… Сама не могу найти… Я вам никогда не изменяла… Я первым номером, как на охоте, быть не умею… Я не трушу, надо будет — я решусь… Тогда нужен мужчина, который меня не знает… Где хотите, там и берите! Мужчина ответственен перед женщиной, если приручил как собаку… Чтó Бодряшкин?..

Чу, Пон выглянул из-за ствола и манит меня кивком. С готовностью подхожу во фронт.

—  Бодряшкин, друг, мне говорили: ты уже немало знакомых дам выдал замуж за своих офицеров.

— На пальцах двух рук и правой ноги пересчитать! — отвечаю не без гордости, глядя Бэле прямо в алый рот. — И ни одна парочка не развелась: складывал навек!

— Ну, говорю тебе! — просиял Пон. — Товарищ Бодряшкин — премудрый змий… в смысле, холостяк, кандидатура душеведческих наук, в дамах много понимает. Умоляю, друг, найди для Бэлы жениха! Чтобы замуж без прелюдий, как в омут. — Тут Пон махнул рукой на молочную дымку, затянувшую трясинки, — с отчаяния, наверное, махнул. — Я тоже не раз замуж выдавал, но здесь не тот случай… Я тебе к волчьим комиссионным прибавлю сватовские. Мне, видишь, — край: Бэла, покажи!

Тут — мамынька родная, кем б ты ни была! — Бэла из-за спины выводит руку, в ней зажат армейский к «калашу» штык-нож. В тусклом блеске лезвия с канавкой чувствую жажду крови подкачавшего сильно кавалера. Приятно бывает видеть даму в угрозной позе! Любовницу не доводи! Я как утвердился в перспективах с Нюрой, так к Понарошку и мужчинам в целом сильно подобрел. С Поном всё ясно — возраст, не справляется больше с молодыми, и кризис не заставил ждать: одна подруга на раз-два отравила мухомором, дабы, наконец, отстал, другая прирежет штык-ножом, если он сейчас без достойной смены кавалера рискнёт от неё отстать…

Да, быть любовницей очень интересно: любовь с обременением, общественное мненье, необузданная ревность, покушенье, суд…

— Бэла! — говорю «отцовским» тоном своего Патрона. — Ты согласна оставить товарища Понарошку навсегда, перейти в мою юрисдикцию и вообще? — И с усилием выкручиваю приёмчиком нож из кисти опешившей немножко дамы. — Ты готова, как на Кавказе, выйти замуж и жить, с кем благородный отец прикажет?

Обезоруженная Бэла на мгновенье растерялась, отшатнулась, облизав, как взволнованная кошка, верхнюю губу. В тот миг, наверное, Пон и разглядел всю плотоядность рта любовницы-подруги: прочёл свой приговор на Бэлином лице.

— Давно готова! — опять шагает к нам гордая особа, уже с некоторым презрением на бывшего папика взглянув.

Бэла с пурпурным ртом — моя! В смысле, моя как подопечная, да ещё какая! Тогда отставленному отцу семейства объясняю:

— К Бэле больше не лезьте, не тот случай, а то вас не штык-ножом, так из «макарова» мой офицер-жених в нощи вольнёт. Договорились?!

Пон отлепляет спину от ствола, окидывает всю в камуфляже Бэлу с ног до головы с выразительной остановкой на утраченный отныне алый рот, вздыхает как старая больная лошадь и шлёпает подбородком по груди. То-то, жизнь она дороже! Бедняга, вижу, страшно огорчён: отводит глаза долу и не ревёт едва. Разрыв сразу с двумя симпатиями указует: оборвался длительный шикарнейший этап в его умело обустроенной гаремной жизни. Но, чаю, остались ещё у Пона подруги четыре-три — есть до срока полного бессилья миловаться с кем.

Тут, заканчивая сцену, из-под корней осины раздаётся многоголосый громкий шип. Верно, устали слушать нас гадюки иль ужи, клубком свившись для перезимовки в сухом месте. Пора будить товарища Смольного и трогаться на скит…

Пока сворачиваем лагерь, Бэла при каждом удобном случае подбивается с вопросами ко мне: «А вы член охотничьего клуба в Блядуново?», «Мне надо такого мужчину, чтобы он обо мне ничего не знал», «И чтобы моё начальство ничего не знало», «Имел уважаемую в обществе профессию, понравился внешне, и высокий!», «А когда вы его найдёте?»

— Не сегодня-завтра.

— Как сегодня?! А где здесь?.. Вы же не себя имеете в виду? У вас, Онфим Лупсидрыч, как я поняла, есть… та наркодилерша в Потёмках.

— Конечно не себя! Она не дилерша, а жертва семейных обстоятельств, точь как ты. — Тут не удержался и в последний раз всмотрелся на запоминанье в кровавый Бэлин рот. Такую эротичную княжну на гибельном болоте, как ту из мукомольного техникума Блондину, мне теперь не забыть вовек! — Твоему жениху, по определению, Жабье должно быть по колено! Может, и сегодня: витает одна мысль… Ты мне веришь?

— Да!

— Тогда отставить допрос! На Жабьем творятся чудеса. Как объявила, так и будь готова! Клюковки до оскомины поешь, ягодой натри губы — первое впечатление важно. А в зеркальце больше не смотрись. Ты же на охоте!

— Чьё впечатление?.. У меня голова дурит…

— Дым костра с водкой задурили. Это с непривычки, через час пройдёт…

Вот вам, опасливый читатель мой, преимущество квадратной головы: её всякая дуриловка только лишний раз взбодрит!

Тогда, приободрённый, смотрю на компас, Понарошку — на свой супернавигатор: на обоих по-прежнему «абзац». Нюра меня предупреждала: сейчас над болотом что-то происходит, должно случиться нечто! Что только означает её «над»? Почему не «в»? В Жабьем, я понимаю, есть опасность утонуть, а над болотом — что? В космос, может быть, слетать?! Бодряшкин ко всему всегда готов, главное, получить хотя бы эскизный приказ начальства. «Должно что-то случиться…» Ну и хорошо! Будет космо-болотный материал для мемуара, на японский его тогда наверное переведут. В Японии и болот-то нет: как сам бывал — не видел ни одного. Эх, где моя ни пропадала! Надо собраться, а то с одного задания…

 

Сатирический роман-эпопея «Свежий мемуар на злобу дня». Мемуар 1. Первые две главы

Предварение

Вот уж отнюдь не вожделение снискать треплёные нобелевские лавры или авторские гонорары сподобило меня усесться за клавиатуру. Не жажда ла­вров, а мучительное душе моей видение той бездны, в кою гро­зит упасть российское общество, если немедля не примется крепить соб­ственный фундамент — беззаветную любовь народа к своему начальству. Ещё будучи отроком и отчаянным пионером, я, Онфим Бодряшкин, навроде Мальчиша-Кибальчиша, или, на худой конец, беспризорника Гавроша, жаждал осуществить личную миссию в исторических судьбах своего Отечества. И все последующие быстротечно застольные и затяжные перекройкины годы провёл в творческом поис­ке некой совершенной формы, в кою следовало бы облачить эту свою жажду, дабы принести бедствующему обществу российскому практическую пользу. Форма, наконец, обретена: отныне я положил себе на труд писать бодрящий мемуар, так при том животрепируя события проистёкшие и прозорля грядущие, дабы в искомом итоге споспешествовать бурному расцвету преданной любви народа к свое­му начальству и, поелику окажется возможным, рождению ответного чувства глубокого удовлетворения. Мой пищедарный ум и твёрдая рука, уверен, патриотично отслужат и Родине, и вам, взыскующий читатель мой.

Да, быть мемуаристом очень интересно: творческое переосмысление жизни, памятник нерукотворный, обвиненье в плагиате, суд…

Позволю себе только заметить: благоприобретённая ещё в суворовском училище потребность в регулярности и порядке заставляет меня творить сии записи в строгой форме. Каждый мемуар я буду начинать неболь­шим эссе, как бы задавая очередную тему или вводя нового незабвенного героя, а набивать — фактурой, то есть фактической злобой дня. Мемуар пишу в динамике — в позе современника, а не летописца, — хотя и глаголами несовершенного вида.

Ещё: коль мой труд патриотический, — а у нас это значит и безгонорарный, — я, местами, позволю себе пренебрегать навязчивой самоцензурой и смело пускаться в наболевшие отступления, дабы вы, благодарный читатель мой, за неизбежной узостью каждой специальной темы мемуара не проглядели всю ширь проступающей меж строк натуры скромного автора. Кстати, ищу издателя скорее с правильным государственным понятием в кудрявой голове, нежели с увесистым гонораром в кассе. И от степени фурора, какой возбудит в читателе мой опус, будет зависеть его продолжение.

И ещё. Блюдя свою честь в отношении к вам, обнадёженный читатель мой, и, возможно, даже себе в ущерб, напомню первейшее читательское правило: сначала узнай, кто автор — потом читай. Итак, моё предварение…

На свет я появился в роддоме Сорвиголовска, с полсотни лет тому назад. Город лежит — в прямом и в переносном смыслах — в холодной Непроймёнской стороне и, по причине наличия секретного завода, в ту пору был он ещё закрыт для иностранных шпионов… Смерть шпионам! Простите, вырвалось непроизвольно. Родился я, почти уверен, поздним утром, дабы ранним не сердить при исполнении дежурной врачихи-акушерки, медсестёр и нянь. Мамыньки-папыньки и прочей якобы родни не знавал с того же позднего мартовского утра, а вырос и развился на бюджете, то бишь исключительно благодаря заботе родного власть предержащего начальства. Сразу заявляю раз и до последней строчки мемуара: всё худое предвзято мною из СМИ и от ненормативного народа, всё доброе привнесено в меня начальством — тем ещё, советским. Оно с лихвой обеспечило меня дарвиновским натуральным правом выживать в неблагоприятной окружающей среде: и то — в пучине Сорвиголовского инкубатора я так и не сгинул, вопреки благоприятнейшим к тому предпосылкам, зато позже капитально отъелся в штабе N-ской части Советской армии, получил высокое армейское, а позже и гуманитарное, образование со всеми вытекающими стипендиями и обеспеченьем, сподобился влёгкую и без всякого, заметьте, блата защитить диссертацию на степень кандидатуры душеведческих наук ― моя квадратная голова и для сего оказалась не помехой! — получил казённое жильё, и трижды по жизни выдавали мне подъёмные —  деньгами, мебелью и прочим вполне годным для ведения хозяйства и личной жизни имуществом и всяким причиндалом. Да и по мелочам советское начальство меня никогда не забывало: всегда получал я из казны и фондов всевсяческие бесплатные путёвки, командировочные, премии, талоны, подарки, нательный реквизит, чувствительные продуктовые пайки, вещевое довольствие, транспортные средства… Это я ещё случайные доходы опускаю! Мне присвоено высокое воинское звание майора. А майор — кто латинский подзабыл — означает, главный! Правда, из-за рутинной путаницы в документах кадровики из министерства обороны уже лет пятнадцать никак не разберутся: я секунд-майор запаса или-таки выслужился в наиглавнейшие премьер-майоры — читайте: подполковники? Посему, когда общаюсь со знакомыми и с приятными во всех отношениях людьми, представляюсь, по врождённой скромности, секундом, а когда след перед чужаками или врагами козырнуть — ну тут держись: тут я всамделишный премьер! Холост, то бишь, в дамах много понимаю… Очень строг к попам всех конфессий и мимикрий. Попы (с ударением на «ы») в России не пройдут! Я автор нашумевшей капитальной монографии «Эрос в быту начальства» — ну это отдельный серьёзный разговор… Имею и не столь объёмные, зато впечатляющие на эмоциональном уровне, печатные работы: «В кризис нравственность должна быть экономной», «Основы теории справедливого воровства», «Как реорганизовать РПЦ в Музей истории православной культуры», «Как бескровно избавиться от лженеолибералов» и дэрэ. В русскую зиму титанически кормлю синичек — здесь мне равных в Непроймёнске просто нет. Мои синички не какие-то вам птахи-вертопрахи прыг-скок да чик-чирик, а конкретные такие толстушки-веселушки — любо-дорого взглянуть! Как всякий русский человек, я силён в благих намереньях, но и — поверьте на слово! — частенько бываю весьма рвенлив в делах. А главное, я брутальный патриот: родному начальству служу с улыбкой, хожу по струнке и держу хвост колёсиком! Я и, в некотором роде, «чиновник особых поручений», как говаривали в девятнадцатом, любимом моём, литературном веке. Ныне служу ведомым прививатором в Институте животрепещущих проблем: прививаю непроймёнскому народу социально необходимую вакцину любви к своему начальству. Считаю себя учёным литератором, знатоком политики, общества, женщин и вообще. Награждён редкостной медалью «За ёфикацию страны». Других многажды обещанных наград пока что не дождался, однако, не ропщу. У меня, как у верного сына России, навечно всё ещё впереди!

Моё кредо: бодрись!

Мемуар № 1. Начальство и народ — едины!

Окидывая аналитическим взором прошедший перекройкин год, я снова возвращаюсь к тому, по меньшей мере, счастливому для местного народа дню, когда в нашем застольном граде воцарилась новая администрация. Когда я прознал, чьи светлейшие умы и че­стнейшие сердца из среды местных и завезённых женералов и директорáлов соста­вили администрацию Непроймёнской стороны, я не мог удержать нахлынувших чувств и, помню, обвешавшись саморасписными плакатами и бия себя по звонкой медали на груди, примчался на центральную площадь областной столицы и возопил: «Всё, товарищи, дождались! Светлейшие умы, честнейшие сердца! А какие послужные списки! Новые кадры решат всё! Наше дело правое! Мы победим!»

Тут же, конечно, нашлись скалозубы, принялись альтерна­тивно кричать: «Наше дело левое! Мы победим!», и ну в меня кулаками и древками флагов тыкать: опять, мол, этот Бодряшкин поспешает свежему на­чальству публично лизнуть, дабы к должности приставили…

Никак нет! Я далеко не аполитичен, но беспартиен принципиально! Я считаю: партии нужны только когда над государством сгущаются тучи нашествия. Только в предгозье революций, гражданских бунтов и пребольшущих войн политические позиции участников общественного конфликта вызревают и обнажаются вполне, и даже той публике, коя «не в теме», становится ясно к кому примкнуть или за кого голосовать. В тихие же недогоняющие времена деление российского общества на «правых» и «левых», «наших» и «ненаших», «вылезших из…», «спустившихся с…», «катящихся в…», «идущих на…» — всё это деление изобретено политиканами, дабы в спокойном обществе организовывать борьбу и, тем самым, не лишиться пропитания. Ну, правда: у нас «левого» поскреби в области природной жадности, найдёшь правизну, «правого» поскреби в районе общественной совести, обнаружишь левизну. Согласитесь, политичный читатель мой, в современной России демократы не демократичны, коммунисты не коммунистичны, консерваторы не консервативны, либералы не либеральны, патриоты не патриотичны, партизаны все кухонные или чеховские дачники, а социалистов — тех и вовсе нет. Да что там ненужные партии, что там ручные профсоюзы! У нас священнослужители не верят в бога, гражданские не гражданственны, спортсмены не спортивны, администраторы не администрируют, министры-капиталисты не работают на страну принципиально, необразованные ничего не знают, образованные ничего не умеют, одни только женщины женственны: дамам и девушкам ур-р-ра! А вот разделение обще­ства на начальство и народ естественно и законно. Без указующего перста начальства, без отцов-командиров — и сама история человеческого общества не состоялась бы. Лазали бы сегодня по деревьям, как девица Клунева со своими престарелыми бойфрендами, на головы прохожих мочились. Начальство возглавляет государство и ведёт народ, значит, для народа начальство есть синоним государства. Обустроить Россию есть шанс только в смычке начальства со своим народом. Сначала начальство ― народ потом! Начальник приказал — значит сделал! Вокруг субъекта государства русский народ сплочён и повторяет все его действа, включая глупые и катастрофические: государство воюет — и народ ложится костьми; государство строит империю, строит капитализм или социализм — и народ строит их же; государство себя разрушает — и народ его громит; чиновники воруют — и народ не отстаёт… Без начальства, без своих героев, народ может стать субъектом истории только при условии, если им овладеет новая идея, а затем, под сию идею, выдвинутся отцы-командиры, желающие стать новым начальством, и возглавят. Но это уже будет редкий случай социальной революции, катастрофы, когда государство — читай: начальство — не способно управлять по-старому. О сём ещё товарищ Ленин архиправильно писал. А разве сегодня народом овладела новая идея? С новой идеей давно у нас случилась закавыка: царский капитализм был, советский социализм был, либеральный капитализм тоже объявляли, а всё без толку!

Что же касается «публично лизнуть начальству»… Я даже в детстве не лизал Прыщу — интернатскому бандиту. А Прыщ был, я вам доложу!.. Его все воспитатели боялись, даже физрук бил его редко. Я не холоп, но почему бы начальнику ни оказать услугу? Только с вами, доверчивый читатель мой, буду наивозможно честен и прям: душекопатель от природы и военный душевед по дипломам, я не раз замечал за собою: в нежданный момент воцарения новой администрации во мне всегда утверждается непоколебимая вера: именно такого начальства нам и не хватало все предшествующие годы! Здесь тактично напомню возможным критиканам: сия особенность моей на­туры отнюдь не зоологическая редкость в Непроймёнской стороне. Напротив, кричать «Ура!» свежему начальству поистине национальная черта наша, а посему я ничуть не стыжусь быть счастливым её обладателем. Да и во всём подлунном мире с уважением к начальству всё ровно так же, как у нас: ещё Рабле упоминал книгу «Об избыточествующем чинопочитании», а уж какое свободонравие и бодромыслие царило в Западной Европе в эпоху Возрождения!

Итак, воодушевился я, помнится, необыкновенно. И было от чего!

Наидемократичнейшим образом назначенная администрация, имея благой целью строительство чиновничье-олигархического капитализма, кинула в беспробудные непроймёнские массы новаторский лозунг: «Начальство и народ — едины!», и, мудро им руководствуясь, деятельно взялась подогревать и прикипать к себе остывшие сердца, так называемых, простых людей. При сём новые губернские админы, не выпуская из виду и своё неомрачённое случайностями будущее, без коего, само собой, невозможно случиться истинному счастию непроймёнского народа, решили официально задуманные «Мероприятия по общенародной прививке вакцины любви к начальству» поставить на околонаучную ос­нову, традиционно закрытую у нас для праздной общественности. С сей похвальной целью администрация Непроймёнской стороны завело при себе Институт животрепещущих проблем, в аббревиатуре ЖИВОТРЁП. Естественно, мне, кандидатуре душеведческих на­ук и автору ряда оригинальных околонаучных трудов о начальстве и его народе, предложили в ЖИВОТРЁПе должность ведомого прививатора.

С захватывающим профессиональным успехом состоя в этой должности и поныне, я имел возможность тысячекратно убедиться, сколь недальновидно отпал народ очерствевшим сердцем от первой заповеди счастливого бытия: «Возлюби своё начальство!» Поприще моё, замечу, отнюдь не из прохладно-лёгких! Вот, к примеру, факты по злобе только одного рабочего дня, когда мне, по графику, довелось остаться в ЖИВОТРЁПе дежурным прививатором.

Глава 1. Бледная Спирахета, или «Я — никто!»

Я фигура официозная, а, стало быть, не имею права оказаться не в теме и прилюдно угодить впросак, и тем подвести родное начальство. Посему, рабочий день свой в кабинете ЖИВОТРЁПа я завсегда начинаю с беглого просмотра в интернете бодрящих новостей: «В госпитале врачи нас успокоили: въезд на территорию госпиталя запрещён, но не для катафалков»; «…первенства по футболу. Счёт вчерашнего матча Германия — Россия: 2:2 в нашу пользу»; «Вася, желаем тебе, как законодателю, чтобы и твой новорождённый сын стал успешным вором в законе»; «Тут-то архиерей-реформатор и заявил: «Хватит уже нам экономить на огарках! Пора договориться с налоговой службой и взимать церковную десятину, как НДС, в форме федерального налога»»; «Профессор, тотализаторную общественность интересует: на кого ставить на очередных выборах в Госдуму?»; «Теперь заживём! Премьер министр России приказал восстановить мелиорацию сельскохозяйственных земель. Начальник приказал — значит, сделал!»; «Вчера в России образована государственная объединённая партия (ГОП) «Недогоняющие». В СССР, кто помнит, советское начальство, хотя из-под палки, но заставляло советский народ догонять Америку. Лозунг «Догнать и перегнать!» появился в 30-е годы прошлого века. На некоторых догоняющих изделиях даже ставили штамп «ДиП». Концепция догоняющего общества оказалась понятной советским трудящимся и в экономическом плане полезной для страны: мы, догоняя буржуев, во многом преуспели сами. Когда империалисты заменили советское начальство на либеральное, новое начальство поклялось своим хозяевам впредь Америку не догонять, а собственного пути не изобретать, и в том нашло полное согласие у нерадивого своего народа. То есть, в России возникла вполне либеральная политико-экономическая база для единения начальства и его народа: не работать всем! А коль появилась база, вчера подкатили ей надстройку: ГОП «Недогоняющие»»; «Вышел в свет девятый том атласа российского бездорожья»; «Официально признано: Ломовский суд — самый гуманный суд в мире!»; «Специально для чиновников госкорпораций Правительство Российской Федерации объявило конкурс «Почувствуй себя Берлагой». В отличие от Остапа Бендера, государство гарантирует конкурсантам неприкосновенность их имущества, нажитого непосильным трудом. Цель конкурса — стимуляция и популяризация четырёхсот новейших способов сравнительно честного изъятия в свою пользу бюджетных и корпоративных денег»; «При Правительстве России открыта международная Высшая школа олигархизации. Президентом школы назначен известный олигарх, господин Сироцкий. Первыми слушателями стали бизнесмены и чиновники из слаборазвитых в олигархическом плане стран: Австрии, Норвегии, Дании и прочей евроботвы»; «В Вашингтоне, перед Белым домом, прошла массовая акция сторонников правильного применения слов в английском языке: митингующие первым делом потребовали переименовать Министерство обороны США в Министерство нападения»; «Вскрытие тела в морге судебно-медицинской экспертизы дало, однако, совершенно неожиданный результат: в день своей смерти этот скандально известный столичный тележурналист свежей человечины не употреблял!»; «…мирно парились в бане с пивом, а один завёл нас на политику — ну, спьяну и бросили жребий: кому в какую партию записываться»; «На заседании Госдумы главный нанотехнолог страны, прося у депутатов очередной бюджетный триллион и в неявном виде намекая на шанс превращения России в великую нанотехнологическую державу, с весьма обнадёживающим пафосом доложил: «С нанотехнологичной нанотехнологичностью нанотехноложа супернанотехнологии нанорогов и нанокопыт, нанотехнологи Нанороссии по-нанотехнологически нанотехнологично нанотехнологствуют в нанотехнологических нанотехнологиях…»»; «Передаём заклинания Министра сельского хозяйства Российской Федерации: «Доись, доись, доись…»»; «На вчерашней презентации самочитающихся книг в столичном Манеже известная светская львица, девица Клунева, вновь заявила о недостатках в образовательной системе Российской Федерации. «Почему в этой стране в школах не изучают историю моды и основы безопасной любви? Почему в этой стране педагоги не таскают учащихся за уши, не бьют указкой по рукам, не ставят в угол, не размазывают по парте, а только вымогают? Почему в этой стране так много анекдотов о тупых и сексуально озабоченных учителях и об исключительно находчивых учениках? Почему в этой стране уже двадцать лет число дипломированных специалистов растёт в тридцать раз быстрее производительности труда?»»

На последний риторический вопрос девицы Клуневой я уж было собрался авторитетно, как сам-поучитель, ответить, да тут раздался невнятный стук в дверь. Простите уж, пытливый читатель мой, но так обычные люди не стучат…

Фигуру, возникшую на рубиконовском пороге моего кабинета, я поче­му-то сразу мысленно окличил Бледной Спирахетой, хотя, если по совести, мне не приходилось наблюдать сего микровозбудителя спокойствия неосторожных с гигиеной мужчин и женщин ни в натуре, ни в кино, ни даже на картинках в медицинских энциклопедиях. [В квадратных (!) скобках замечу: я не шарлатан-ясновидец и не импортный детектор лжи, но бывалый психоаналитик, и потому частень­ко в первые мгновения знакомства с незнакомой персоной, имея целью регулярный прирост своей душеведческой квалификации, стремлюсь задать сей персоне интуитивную оценку, не искажённую ещё последующей изустной или анкетной её брехливостью. И сколь же часто моя предваря­ющая беседу оценка оказывалась верной на все сто!] И сейчас, к моей вящей догадке, передо мной замаячил бледнолицый страдалец-интеллигент, а не гордый носитель мужских брюк, и я изготовился к соплям и воплям. И, кстати, я сразу отказался от мысли угостить Спирахету казённой соткой водки, как мой Патрон всегда советует, дабы вызвать посетителя на добровольную откровенность, а не клещами за язык тянуть.

Но вот, выпадающими шажочками ко мне пройдя, Спирахета усаживается на полкраешка стула, очки нервно сдёргивает с носа, подшмыгивает ровно пять раз, подаёт визитку с кривенькими вензелями и, наконец, судорожно привсхлипнув, в сторону открытого настежь окошка ну завывать:

— Найти себя… Не могу найти себя… Я — никто… Не нужен я ни начальству, ни народу, хоть вены режь…

Залибераленный вусмерть интеллигент плачет, что не нужен русскому народу? Усомнюсь! И тогда для придания моменту пущей историчности, я по-отечески взгневляюсь:

— Эт-та как же вас, батенька, изволите понимать: «ни начальству», «ни народу»?! Так противопоставлять начальство и народ — это, знаете, чревато! Они у нас близнецы-братья и всё строго пополам делят: львиную половину сразу — по заслугам! — начальству, остальное — дабы не баловать народ! — поровну всем.

— Начальство и народ есть, потому и делят. А нас, интеллигентов, нет — в дележе не участвуем. Вот и пишу «в стол»: романы мои не публикуют, пьесы не ставят… Неправильно это всё и неправильные все! А жизнь кончается: пора мне ставить точки над «i». Я прочёл вашу книгу…

— Похвально!

— Ответьте: если, как вы пишете, общество российское, по традиции, состоит исключительно из начальства и наро­да, то почему под «народом» подразумеваются одни только рабочие, служащие, крестьяне да простые ИТР, а интеллигенты — ни начальство, ни на­род, а так… — никто? И, ведь, обращениеце с нами соответственное, как с «Никем». Поневоле вспомнишь интеллигентскую строку из пролетарской песни: «Выш­ли мы все из народа…»? Получается: из народа мы вышли, а к начальству не дошли? Болтаемся между ними, как…

Ну, я будто в родниковую воду глядел, когда интуитивно нарёк очкарика Бледной Спирахетой. Изверившийся, мелкотравчатый творческий интеллигент! «Писатель»! В дележе он не участвует — вот и вся причина вóя! И звать нытика как-то подозрительно — Силый Дроволось. Наперёд знаю: болтается Силый в проруби именно как…

Для русского интеллигента главное в жизни — это иметь надёжный «тыл»: работающую жену с квартирой. У непечатного Дроволося, как я первым делом выяснил, «тыл» оптово торгует соляркой, мазутом и строительным битумом, а трудовая книжка «писателя» уже лет десять лежит в фирме супруги, то есть, трудовой стаж преспокойненько идёт, пенсионный счёт своим чередом наматывает, квартира с диваном имеется, и недурственная дачка с видами… — наши интеллигенты умеют прекрасно устраиваться за счёт самоотверженных жён. Но поди докажи ему, благополучному лежебоке, что пролиберальные законы развития современного российского общества, победоносно строящего чиновничье-олигархический капитализм, буквально ломятся демократическим содержанием, хотя бы в том смысле, что начальство каждый раз падает на наши головы с родного Кремля, а не с Эвереста какого или, чем паче, с планеты Заклемония, и не приползает из космической «кротовой норы». Вывод прост: любой и каждым интеллигент, недовольный своим статусом «Никто», имеет свободу выбора — либо, взявшись толкаться локтями, пробиться в начальство, либо, взявшись за ум, вернуться к станку или плугу. Хочешь, волнистый мой, в стройные начальники записаться, что ли? Пойми, дурачина: начальствовать — это призвание! Серьёзные товарищи рождаются сразу с жизненным опытом, мёртвой хваткой и пятью указательными пальцами на руке, и говорить с пелёнок начинают глаголами повелительного наклонения, а новая должность у начальника — это всегда как первая любовь! Любовь к должности, войдя первою в юное сердце истинного начальника, последней, на самом смертном одре, покидает его. У начальника, вступившего в новую должность, даже тянется вверх и распирается сама фигура, густо басеет голос и является победное выраженье глаз!

А в тебе, интеллигент, с должностью, ну что может измениться? Ты, если не отхватишь должность, что — сразу в петлю? Моток пеньковой верёвки тебе дать, табуретку под ноги поставить? Как бы ни так: полезешь ты с диванчика в петлю! И заводской рабочий, оставшись без нового станка, не сиганёт как Анна Каренина под поезд, и крестьянин, лишённый нового трактора или плуга, не кинется на вилы в силосную яму. А вот начальник, окажись без кресла, от потери смысла жизни очень даже может и сигануть, и кинуться, и в петлю залезть, а в лёгком случае — надолго сляжет. Вот верный знак призванья — и, между прочим, любого призванья, не только начальственного. Интеллигенту надо прояснить! Он глуп у нас как-то по-особому: в его тактике всегда обнаружится разброд, в стратегии заключена смертельная для страны опасность!

Конечно, я надавал Спирахете кучу бесценных советов, а пер­во-наперво: жаться к начальству делом и телом! Я бодрил его пер­спективой: сегодня властные начальники, мол, с думами интеллигентов ой как считаться взялись, и с вами, Силый Дроволось, завсегда найдётся, кому и за что посчитаться! Я советовал: возлюбите начальство — властное или хотя бы издательское — и воздастся любящему должностью или деньгами! Бодритесь: начальство вам поможет! Но Спирахета сходу не поддаётся моему взбодрению и опять скулит:

— У начальников на сто лет вперёд всё схвачено. «Вы же знаете, дружок, поделён уж пирожок». Даже на рельсах и галерах все места расписаны. Да и не хочу я ни в какое властное начальство — репинскую лямку тянуть: народ всё одно утлую ладью утопит и сам ко дну пойдёт…

Ещё бы творческий интеллигент стремился к власти! С умничающим без повода начальством — крах всему!

Отвлечёмся… Что, непокорный читатель мой, есть власть?

Власть — это способность человека или организации изменять поведение других людей или организаций в соответствии со своими желаниями. Желание, выраженное в рамках власти, называется волей. Изменение своего поведения в соответствии с выраженной сторонней волей называется подчинением. Начальник волеизъявил — значит, сделал! Признанная власть является легитимной властью, потому что власть господствующего класса, согласно товарищу Грамши, держится на силе и согласии. Механизм власти — принуждение и убеждение. Всё!

Конечно, народ — согласно господину Бодрийару — «молчаливое большинство», пассив. Народ охотно отдаёт политические функции активу, а сам блаженствует в кругах частной жизни и комфортно чувствуют себя «ведомым». Начальство — это уже по товарищу Бодряшкину — «болтающее меньшинство», актив. Страшно представить, если бы молчаливое большинство принялось активничать: ежедневные революции истребили бы всю органическую жизнь на Земле. Между пассивом и активом из отщепенцев образовалась прокладка — интеллигенция. Она служит начальству, но, в отличие от народа, не согласна с отведённым ей местом в обществе. А в своей проруби интеллигенция очутилась, ибо предъявляет обществу — начальству и его народу — невыполнимые требования и претензии, сама при сём не обладая требуемыми способностями. Общество не принимает себялюбивую прослойку, посему-то интеллигенция всегда замкнута и, как правило, нелояльна к власти и презирает народ.

— …Простые люди грубы, — продолжает ныть Спирахета, в упор не слыша моего внутреннего монолога. — Простые люди не образованы и неблагодарны: построй им что-нибудь — тут же сломают или сожгут. Вот если бы властное начальство мои лапидарные идеи утвердило и приказало народу претворить…

Отухни, друг! Как русский интеллигент, Спирахета всё-всё на свете как бы понимает, да вот беда: сделать — хоть и самую малость! — не желает. Зачем так много знать, коль ничего не делать? Ведь без труда умение ничего не стоит и не оплачивается. Русский интеллигент чудак: он жив своею осознанной болью за злосчастную страну, а вот её текущие насельники — начальство и народ — ему сильно не по нраву. Значит, — это я уже вопрошаю про себя, — если начальство и народ исправятся, возлюбив друг друга, тогда боль в интеллигенте утихнет или даже исчезнет вовсе, и придёт ему, как явлению, конец?

А чем плох чудак, броситесь вы спрашивать меня? Отвечаю: чудак всегда ждёт чуда и оттого на боку лежит, а полезно для общества работают другие. Интеллигентский наш пессимизм — что человек, мол, вошь ползучая, ничтожество и пыль — восходит ещё к упадочному Екклезиасту. Интеллигенту русскому, истязая себя и близких, только бы отрешённо думать и воображать. Но опыт не может угнаться за мыслью — это философская аксиома. Да и никто уже, кроме, надеюсь, верховного начальства в наглухо закрытых кабинетах, давно не понимает: что нужно делать стране и миру, дабы просто выжить. И пусть интеллигент экзистенционально чувствует, что выход найти можно всегда, но — о, ужас! — только представьте, дальновидный читатель мой, если бы, вдруг, начальство взялось переплавлять все нарытые горы интеллектуальной руды!.. Материальный мир развивается детерминировано, а человеческий разум — свободно. Природа мироздания дуалистична: индивидуальна и коллективна одновременно. Индивидуальное сидит в мозгах, коллективное — в обществе и в экономике. Мироздание не терпит излишеств. Не перегораживай начальство эту прорву свободных дум, и цивилизации оказались бы ввергнуты в хаос! Чего бы философствующей интеллигенции не сменить репертуар: от упадочного фарса свободных умствований — к бодрящей трагикомедии детерминированного действа? Это ведь всё никудышные интеллигенты зачинали обрушивать наше государство: монархию ради социализма, социализм ради либеральной демократии, а теперь — обвыкнуть ещё не успели — уже и к горлу ввозного либерализма ногтистые лапы свои тянут! Помните, как в конце СССР интеллигенция убеждала и самою себя, и советский народ, и весь подлунный мир в никчемности всего советского? Помните, как вопила она о ничтожестве русской нации, как обзывала систему, а вместе и родное государство, «совком»? Ну, обрадовался западный мир: если уж они сами себя называют никчёмными и ничтожными, значит, так оно и есть в самом деле — это даже не наша пропаганда.

Я не Сократ, но мыслить тщусь категорично! Так вот, на шкале истории, интеллигент сначала был антимонархист, потом — антисоветчик, ныне стал антироссийщик и уже почти антилиберал, а в принципе — как был, так и остаётся контрой. Ну, по мне, пусть интеллигент сегодня душит чуждых русской природе неолибералов — поделом! Буржуйская демократия как тип социального устройства для стран «золотого миллиарда» в отношении остального мира, а значит и России, несправедлива и исторически обречена. В демократии индивидуальные и коллективные начала случайны, а это чревато! Потому и век буржуйской демократии будет короток, в отличие, к примеру, от тираний и неизбежного во всём мире коммунизма, как его ни называй. Демократия — худшая форма правления собственной страной, зато лучшая — чужой. Из-за бугра привяжутся к чужому недостатку и подговаривают народ: выберите-ка себе лучше другое начальство; ладно, выберет народ новое, однако всё останется по-старому, тогда опять подговаривают… — и так до полного развала чужой страны. Так теперь глобальные империалисты задёшево устраняют конкурентов — без затратных войн. Такая демократия противна интересам большинства, то есть, народа. Любая форма демократии — античная, боярско-цеховая, советская, либеральная… — наполнена классовым смыслом. Зачем нам теперь старичок-капитализм, когда он из паровоза, кой вперёд летит и тянет за собой, давно превратился в капитализацию брэндов и зомбирование «неправильных» народов? Считаю, позор для приличной молодой России — воспринимать людоедско-демократическое мировоззрение, когда «золотому миллиарду» только жить, а остальным людишкам сгинуть. Демократия — это, теоретически, власть народа, а не действующая избирательная процедура, написанная ангажированным ЦИКом. Демократия вовсе не обязательно осуществляется прямыми выборами и не должна во всём следовать законам, тем паче, что и выборы, и законы исходят от начальства, а значит, объективно выгодны в первую очередь ему. А если — даже представить страшно! — начальство временно заблуждалось? Ведь буржуазная демократия раздувает конфликты и терроризм, а нашу многонациональную страну прямо ведёт к гражданской войне и военной оккупации, считая, что идейно и экономически мы уже порабощены и обворованы на полвека вперёд.

Всё так, но без начальства куда прикажете податься русскому народу? Ну, вот лично вы, усердный читатель мой, знаете, в какую сторону из незадавшегося капитализма нам брести, когда направление движения ещё не задано родным начальством? В ответ мычите? То-то и оно! Куда народу без начальства! Без головы может быть всадник, но не лошадь. А у интеллигентов — хоть санитаров с носилками на них вызывай! — какая-то необъяснимая патологическая ненависть к любой власти, тянущей на себе страну. На философических думах, что ли, Россия строилась тысячу двести лет и по сей день стоит? И, главное, азартно так государство заклеймят и пособят внешним врагам разрушить его, а сами позже, как азарт улетучится, сбегут за рубеж или на свои кухни, дачи, или запрячутся во всемирную паутину и прочие сети и секты: мы не на то, мол, рассчитывали в итоге. А тем временем, возбуждённый ими народ, тоже вошедший в азарт, начальство текущее — на вилы! И опять у нас кругом руины: в головах, на улицах, на предприятиях — везде. Опять одни враги при доходах остаются. Это как немецкие философы, Хайдейгер со товарищи: развели красивую клумбу нацистских идей, откопали даже мифических нибелунгов, подсобили Гитлеру на фоне сей ветвистой клюквы законно прийти к власти. А, глядь, историческая практика добротного фашизма какой-то некрасивой вышла: переродилась быстренько в оголтелый нацизм. И поуходили философы во внутреннюю оппозицию к новому германскому начальству, да только поздно: многих «философствующих» благодарные нацисты расстреляли. Интеллигент русский такой же: пофилософствовать горазд, но за свои идеи отвечать совсем не хочет.  И не поймёт никак: у нас и общества-то как не было, так и нет, дабы их философию воспринимать и по ней жить, как по Конфуцию тысячелетия живут китайцы. Хотя, согласен: русские философствующие интеллигенты немножко повлияли на русский мир, на русский дух и стиль. Да не велика заслуга! Просто благодатна у нас почва: каждый русский сам чуточку философ. Но нынешним философствующим интеллигентам лично я не отдал бы на откуп новый русский путь. Почему?

Только вам, умудрённый читатель мой, дам своё определение философии. Теоретически, философия есть человеческий опыт, выраженный языком понятий, практически — порядок суждений для управления здравым смыслом. Наука из наук! Что может быть важнее здравого смысла, когда любое в мире общество складывается из индивидов с частично или полностью даже противоположными смыслами? Сонмы противоречивых смыслов! Так вот, и начальству, и народу русская философия остаётся не нужной только потому, что она сама по себе из рук вон плоха. Она так и не стала полезным инструментом, как прочие науки: не даёт того, чему в первую очередь должна служить — пониманию основ и фактов бытия, прогнозу и, конечно, пресечению чрезмерных групповых увлечений всякими утопиями. Философ, дабы услышанным быть на Западе, должен писать публицистику, в России — писать романы. И где сии романы? После Льва-нашего-Толстого, после Фёдора-нашего-Достоевского, где, спрашиваю я ныне пишущих интеллигентов, где ваши романы, учащие русских жить, где идеология и ориентиры для страны? Пустыня! Не поверю я, что сегодня «в стол» пишутся хорошие романы. Тогда на какое отношение к себе рассчитывать мог ты, интеллигент, радетель наш, сам всегда с неопределённой зыбкой позицией? Не зря тебя, раскусив, ещё в позапрошлом веке прозвали «никудышником»: ни воли, ни дисциплины, ни малейшей способности к общежитию и коллективному труду… А чего стоят извечное попирание тобою достоинства ближнего своего, твоё презрение к тупому и грязному народу своему, твои кукиши в карманах на любое работающее изо всех сил начальство! Каждый наш интеллигент-философ за свою жизнь продумывает мыслей столько, что хватило бы для исполнения тремя поколениями русского народа. Ему — приятно, кормильцам — бестолково. Не лучше ль, наконец, интеллигенту запрячься в лямку и, плечо в плечо с бурлачащим начальством, пахать очередную целину и сеять в народе разум, добро и силу?

— И у меня, — добавляет между тем Спирахета, почти роняясь на пол, — вяло текущая экзистенциальная грусть. Вы представляете, что это такое?

Я не Декарт, но иногда такое логически загну!..

— Экзистенциальная грусть — это когда хочется ничего! — отрезаю по-военному.

— Какой смелый и точный оксюморон! — Спирахета выпяливается на меня, как на утопленника. — Это определение из нового философского словаря?

— Если бы! — отвечаю скромно. — Словари не поспевают за свежей мыслью. Просто всегда нужно быть в теме…

В общем, так: у нас интеллигент простой, а случай — сложный. Я, конечно, профи, в смысле «А поговорить?!», но интеллигент у нас запущен дико: с одного захода не проймёшь. Записываю Спирахету на повторный приём. За эндемичного интеллигента стоит побороться! Да-да, пора начальству оградить российских интеллигентов, как популяцию исчезающего уссурийского тигра, дабы спасти их от тихого истребления куда более вредной для нашего общества буржуазной модой. Я принципиально критичен только к интеллигенции в общем, как к институту «лишних людей», донимающих начальство, приятелей и собственных жён своими бесконечными и, как правило, бесполезными думами, а в частности — очень даже расположен к этим, зачастую милым и культурным, людям.

Да, быть интеллигентом очень интересно: поиск смыслов на продавленном диване, кукиши в карманах, преследования от начальства, суд…

Глава 2. Животрепещущая тривизитка

Я не француз, но к девушкам испытываю трепет! Но в ещё большей степени при каждой новой встрече с русской красой существом моим овладевает безграничное удивление: как на дико оскудевшей отечественной клумбе ухитряются в изобилии взрастать столь ослепительные розы?! Поневоле русским дендрофилом станешь! А вот в удобренных и обильно поливаемых америках-европах красивых девок вовсе нет: как сам бывал — не видел ни одной! На их дам без слёз не взглянешь: год красивую ищи — весь год проплачешь! А тут, бесплатно и с доставкой, рабочего средь бела дня, открывается дверь — и нате вам прекрасный образец…

В белокурой и высокой нимфе о девятнадцати годах, что вся в мини и глянце возникла пред моими восхищёнными очами, было всё для благотворной и щедрой любви к начальственным, завсегда нехилым, лицам: животрепещущая тривизитка — 110-70-120; обворожительная млечность; волнительная походка «змейкой»; манящий взор ярких васильковых глаз; румяные щечки с пикантно исчезающими ямками; чувственной вырезки губы — сочные истекающие алой слизкой; точёная цилиндрическая шейка; золотистые и подвижные кренделёчки на висках… — ну всё! А кожа… — какой там, на фиг, натуральный шёлк! — кожа… — ну просто мамынька родная, кем б ты ни была! Это я ещё ногти и ресницы опускаю! Ну а попа её, по округлости, посрамит геометрию циркуля! Как увидишь деву такую — помирать неохота!

Присела на самый краешек скрипнувшего стула, кой — мрак! — стал выглядеть сразу обветшалым, вульгарным и как бы принесённым из хлама дачного сарая, ножки свои длинненькие, полненькие — какие особенно приятно обжимать и гладить — в туфельках на каблучке со шпорками, вытянула и скрестила, а спинку парфянским луком выгнула, да так, что спелой грудью, разверзшейся из низкого выреза блузона, и парфюмом окончательно меня достала… — ну, хоть кричи!

Про таких душечек мой Патрон как-то, по нетрезвому случаю, потрясая именным Макаровым, изрёк (даю в трезвой редакции, как сам помню): «Исчезли многие русские типы: не стало больше волевых, суровых лиц, какие у старых воинов были; не стало теперь басов и сильных теноров — в оперу некого призвать; сгинули невесть где иные родные типажи; но если не станет полнокровных весёленьких блондинок с молочной кожей и золотистым пушком, отплясывающих бойко и поющих звонко, всё: уйду в последний свой поход — накажу поголовно двадцать врагов Родины и сам застрелюсь, на!..»

Только, знойный читатель мой, не след задавать чеховским душечкам вопросы из смежных отраслей!

Здесь я — не без тянущей тоски и грусти — к месту расскажу: халтурил в молодости и как-то, экзаменуя студентов мукомольного техникума, одну голубоглазую красавичну-блондинку — строго по билету! — спросил: «В чём заключается брак муки?» Ответ и образ самой дивы запали в меня на всю жизнь: «Брак заключается — это когда замуж выходят. А мука разве может замуж выйти? За кого?» Такая девушка — в подругах или в жёнах — мечта любого правильного русского мужчины! А я, молодая тогда кандидатура душеведческих наук, весь из себя, почти герой, но, увы, с квадратной головой, едва уволившийся из армии и посему ещё без толики житейской мудрости на гражданке, в зачётку ей поставил «отлично» и просто ушёл, потеряв свою непосредственность навек… Вот простофиля! С тех пор, как встречу душечку, возносящую мою память к образу красавичны-блондинки из мукомольного техникума, как припомню её «брак муки» — сердце под ложечкой защемит… Лопух: счастье своё упустил! Чувственные девушки после успешно сданного экзамена так сильно возбуждаются… — бери её, тёпленькую, и тащи скорее в ЗАГС или ещё куда…

Да, быть девушкой очень интересно: наряды, шопинг, женихи, вихрь жизни в трубке телефона, кредит невыплаченный, суд…

Лицо нимфы и, особливо, уклончивый поначалу взгляд отражали, однако, некое сомнение, из чего я смело заключил: девица стоит перед выбором своей жизненной стези, и посему заботливой мамашей отправлена за бесценным советом к авторитетному специали­сту по кадрам и вообще.

Отвлечёмся… Кто читал мою диссертацию, знает: самую неукротимую любовь к начальству испытывают народные представители именно женского пола. Тем паче это справедливо для сексапильных дамочек — тех вневозрастных и нежнейших созданий, коим становится буквально дурно от одного только слова «работа». Ладно, работницы — в заскору­злом понимании сего термина — работницы такие дамочки в самом деле никакие. Однако, замечу: не так богато живём, дабы, уступая расхожим во всяких там америках-европах представлениям о нравственности, отринуть от общественно полезного труда целые толпы потенциально дееспособных российских девушек и дам. Нравственность должна быть экономной! Давайте же и мы начнём пого­ловно осуществлять хотя бы первую часть принципа «От каждого — по способностям, каждому — по труду», если уж вторую половину, по обыкновению, заговорили вусмерть. Я, как истый защитник вдовиц и девиц, утверждаю: наши прекрасные, но испытывающие естественное отвращение к труду дамы и девицы, могут решающим образом улучшить производственно-экономические показа­тели тех предприятий, на коих им доверили бы словом и телом трудиться в парфюм-макияже лица своего. Мы не падшая Америка, чья конституция не предусматривает для граждан право на труд, равно как права на жилище и на отдых, на образование и на охрану здоровья, старости и семьи, зато есть право носить оружие — хоть пулемёт Максим в кармане. У нас право на труд гарантировано для всех. А то, не будучи приставленной к делу и утомившись пялиться на телесериалы, зайдёт этакая дива на сайт знакомств и, представляясь миру, подумав, настучит по клаве в надлежащих графах: «Ищу вторую половину для сношений», «Верю в любовь с первого подарка», «Хочу драйва с украинским Инвестором Махно», «Обожаю проводить свободное время», «Заочно учусь пить через соломинку», «Одни словосочетания! Когда же бракосочетание?», «Люблю многое: мужчин, шопинг, ещё чо-нить…», «Мечтаю научиться выигрывать в лотерею», «Ищу спонсора для похудания», «Образование — диплом»… и далее в том же неподдельном духе. Или прильнёт к сотовому телефону, истинному чуду бытия, и как достойная наследница Эллочки Людоедочки, раздуется, яко мыльный пузырь, до таких размеров, что займёт собою и своими подругами не только родительскую квартиру и город проживания, а уже и страну всю, и даже её традиционно плохо-русско-говорящие окрестности. Но пусть недалека моя фемина, пусть Нестора путает с инвестором, зато — с верной прививкой от западного феминизма.

Вижу, мнётся красна девица моя, не знает с чего начать. Тогда я в лоб бодрю:

— Искала, верно, местечко непыльное. Забрела в кон­тору «Хвосты и гривы». Начальник, кот-толстопуз, осмотрел тебя, ощупал со всех сторон и предло­жил: «Плачу полторы ставки секретаря, премию ежемесячно пятьде­сят процентов, плюс «за вредность», плюс «на лечение», плюс «из своих», плюс харч, пайки, шмотки и телефонное право, плюс «мотор», профсоюзные пу­тёвки и однокомнатную для начала… Работать: за ставку с премиями — в дневное время, за «плюсы» — в ночное. И чтобы мне «плюсовую» работу исполнять без капризов и независимо от того — когда, где, как и сколько её потребуется. Зимой со мною — в русскую баню в купальнике летать на гнедой тройке с бубенцами, летом — по Средиземноморью на горбатых джипо-верблюдах кататься». Так обстояло дело?

— В общем, та-а-ак, — отвечает фифочка с невообразимой скромностью, румянится на щёчках, шейке, и приопускает густые-прегустые клеёные ресницы. — А на ваш взгляд, мне давать, не давать котику… согласие на сотрудничество? Он ещё и не старый…

— Конечно, давать! — говорю убеждённо. Ну, право, шикарный читатель мой, не предлагать же подлунной славянской диве идти белошвейкой в подпольные вьетнамские цеха или овощеводом в китайские теплицы?! — Ты имеешь к сей деликатной специальности ярко выраженную природную склонность. При-род-ну-ю! Значит, родители, считай, уже благословили. А зарывать свой истинный талант — страшный грех: об этом даже евангельский сюжет есть.

— Ну-у-у… — мнется дива и, наконец, решается. — Натура моя не противится добывать средства к существованию своими, как вы заметили, природными задатками. Только это, увы, осуждается частью незрелого гражданского общества нашего, особенно тётеньками во дворах. Я девушка порядочная, в церковь с мамой хожу. Я из хорошей, пусть и небогатой, семьи, а не, извините, проститутка или б-дь какая… Ой, а интересно: в чём различие между ними? И, главное, как мне быть тогда с привитым родителями и школой стремлением: душой и телом послужить народно­му хозяйству? Ах, я в отчаянье!..

Вот, думаю, ещё одна кандидатура в жертвы того бездонного оке­ана антинаучных предрассудков, в пучины коего погружено доселе непроймёнское общество. Мало ли что осуждается какой-то его частью! Всех слушать — с ума сойдёшь! И девушка порядочная — сама говорит. А порядочная девушка, как увидит, что у мужчины денег нет, то сразу становится вдвое, втрое порядочнее! Да не будь я Онфим Бодряшкин, если мою подзащитную дивную красу сдам заезжим гостям в пользование и дворовым тёткам на осмеяние. Девушке надо прояснить.

Молодым специалисткам нижнего звена частенько не достаёт теоретических знаний — базы, не овладев коей, невозможно обрести стабильность чувства собственно­го достоинства и душевного комфорта при профессиональном исполнении секретарских — в нашем случае — обязанностей в полном объёме. Но это же элементарно! Начнут у нас когда-нибудь читать диссертации?! Или их будут по-прежнему только писать? Ведь ещё в счастливые времена своей застольной молодости, будучи продвинутым аспирантом, я разработал программу расчёта цены романтических трудов секретарши в основных технико-экономических показателях предприя­тия: товаре, прибыли, рентабельности, производительности труда и проч. Да-да! Ещё 20 лет тому назад я, раскопав проблему до глубин Фрейда, доказал учёному совету: романтическое содержание работы секретарш должно оценивать опосредованно — через благотворное воздействие на начальство. И моя программа выдержала широкую проверку на отечественных предприятиях: везде при её внедрении в производство чувственная отдача секре­тарш оказывалась — без всяких там хиханек-хаханек! — крайне прибыльной! А потому и рассчитанные в пользу секретарш отчисления в виде процентов от роста чистой прибыли справедливо были тоже весьма чувствительными и глубоко удовлетворительными. Последнее и есть воплощение искомого некогда принципа: «Каждому — по труду».

И тогда свою вольноопределяющуюся принялся наставлять, как учили:

— Б-ство, душа моя, — это когда интим без любви, без разбора, бесплатно. Проституция — интим без любви, без разбора, за вознагражденье. Любовь романтическая — интим по любви, выборочно, бесплатно. Любовь же производственная — интим по любви, выборочно, за вознагражденье. Вывод очевиден: производственная любовь ближе всех к романтической. Теперь, розан мой, вникни: в отличие от невольной и общественно бесцельной романтической любви — пусть лично желательной, но вовсе необязательной, и без неё мириады женщин благополучно проживают, — у любви сотрудницы к своему начальнику имеется достойная государственно-значимая цель: повысить эффективность производства товаров или оказываемых услуг. Случайно ли экранизации наших служебно-производственных романов Оскаров берут? Хочешь, душечка, смолоду возвыситься в обществе, хочешь придать своим чувствам публичную значимость — не полагайся на авось, дабы не втюриться в первого попавшегося одноклассника или в неведомого урода из интернета, а прояви волю и гражданскую ответственность: возлюби начальника ближнего своего! И тогда душевно-материальный комфорт будет тебе обеспечен законно, и никто и   никогда твоё чувство не осудит. Руководствуйся прежде законом и целесообразностью, а затем уже ― ходячей моралью. В конце концов, пеночка моя, если производственная любовь проигрывает житейской в романтичности завязки, то протекают обе любви совершенно одинаково, а вот неизбежная развязка уж верно остаётся за производственной. И ты, придёт время, расстанешься с любимым начальником без всяких катаклизмов, членовредительства и проклятий, зато сытая и одетая, с дипломом, полезными связями, а, уж совсем повезёт, — с жильём и машиной. Будь мудрой: жизнь свою планируй, дабы не случилось пикировать! Если кот-тостопуз рискнул прямо с порога тебя атаковать, значит, приземлённая бытием душа его вконец истосковалась по идеалу. Он увидел в тебе желанную фигуру, выстраданную им по всем законам любовного жанра и общепринятой кадровой политики в частном предприятии. Теперь риторично спрошу: а может ли начальник эффективно руководить своим народом, если в рабочее время его сердце, лапы и иные значимые члены пекутся вовсе не о производстве? Об заклад бьюсь: производственные дела у кота-толстопуза из рук вон плохи. А это ли не мечта твоего, лапонька, благовоспитанного детства, это ли не граж­данский долг твой — в годину испытаний страны очередной перекройкой послужить народному хозяйству всем своим существом? А подарки?! Девушка без подарков, что крокодил без зубов! Разве парни-одногодки нынче дарят? Скорее саму тебя до нитки оберут! А любящий начальник — кладезь подарков. Трудись в самозабвении — и, не краснея, у кассы получай! Избранника не доводи! Ты честная русская девушка, а не какая-нибудь Моника Левински: ты честью и достоинством своего начальника торговать не станешь. Пьесы позднего Островского, опять же, почитай: взрослой девушке русскую классику знать архиполезно.

— А заповеди не нарушу? — совсем уже игриво и почти согласно мурлычет моя беленькая киска, складывая лапки на ангельской груди.

— Ты о седьмой заповеди «Не прелюбодействуй»? Она совсем не о том, розан! Авторы Библии — заведомые материалисты: жизнь знают не из книг, а из застолий и постелей, где только и раскрываются все истинные тайны бытия. Они склоняют в Библии три понятия, сходных по форме, но разнящихся по сути: блудодеяние, любодеяние и прелюбодеяние. Блудодеяние — это интим за материальное вознаграждение, без любви, то есть проституция: первая на земле профессия, оплачиваемая сдельно. Мы с тобою, свет мой, блудодеяние с негодованием отвергаем, а вот неразборчивым в связях Христом оно не запрещается, если не приветствуется, ибо у Матфея сказано: «…блудницы вперёд вас идут в Царство Божие». Во как: блудницы у библейских материалистов идут в рай впереди всех! И сам халявщик Иисус, не комплексуя, пожил за счёт трудящейся блудницы Магдалины. Иисусу что: ну, падшая, ну даёт за деньги — так это рабовладельческое общество таково, а жить-то надо, и, главное, она же покаялась в своём грехе! И древние римляне, без всяких заповедей от Христа, содержали в превеликом множестве публичные дома, и каждая проститутка, как миленькая, в римскую казну ежемесячно вносила налог на блудодеяние в сумме оплаты одной услуги — немалые суммы набегали. Любодеяние — это интим бесплатный, по любви — не запрещалось, естественно, никем и никогда, ибо благодаря ему мы родились. А вот прелюбодеяние не имеет к интимной жизни прямого отношения. Приставка «пре» указывает на то, чтó предшествует интиму, а именно: соблазн, искушение. Заповедь «Не прелюбодействуй» означает: не соблазняйся удовольствиями, запретным плодом, то есть, не нарушай закон, а то будешь наказан. «Не прелюбодействуй» суть думай о последствиях, то есть, стань мудрецом…

Я не еврей, но правоту свою доказывать умею. И четверти часа не прошло, как моя подопечная раз и, уверен, до исчерпания своей легковесной сущности прониклась моей аргументацией. Главное, я смог донести до неё простую и утешительную мысль: полюбив ближнего начальника своего, вознаграждение она будет получать не за свою пылкую любовь — а только девичья любовь и пылка! — и не в покрытие издержек от неизбежной публичности своего производственного романа, а за улучшение показателей материального производства или оказываемых услуг, коих ради, собственно, работаем и все мы — несекретарши.

— А почему любодеяние так плохо оборачивается для любящих? — вдруг куксится розан мой. — Я кино смотрела про Ромео и Джульетту, и про Тристана с Изольдой. Вот так влюбишься красиво, романтично, не успеешь порадоваться за себя, рассказать подругам, отзвониться — и всему конец! Ой, а какая безнадёжная любовь Данте к Беатриче! Вспомню — и плакать хочется: зачем любовь такая?..

Отвлечёмся… Юные литературные герои гибнут из-за любви совсем не по прихоти автора. Любовь не уживается с материальным миром, она лежит вне плана бытия, по коему течёт жизнь рода человеческого. Поэтому любовь не нужна роду человеческому практически, то есть в смысле его продолжения и устроения. Секс куда ближе и понятнее людям, чем любовь, и уж верно полезнее и безопаснее для рода человеческого как такового. С сексом вполне можно устроиться в бытийном мире, его можно ограничить и упорядочить. С любовью устроиться категорически нельзя, и она не подлежит регламентации. Любовь необъяснима с позиций богословия, морали, этики, социологии, эволюции и биологии, и ни с какой из синтетических позиций. Посему её выпускают из виду во всех бытийных расчётах и прогнозах, она отдаётся на откуп поэтам и шарлатанам от мистики, и даже проблемы полов решаются, как правило, без учёта любви.

— Когда я отдыхала на море, мне один мужчина с набережной говорил: любовь — это стремление к сексуальному акту.

— Мужчина с набережной?.. На то щука, дабы карась не дремал… Нет, розан мой: любовь положительно не связана с сексуальным актом, и даже в глубоком, не аскетичном, смысле противоположна ему. Любовь — это раскрытие индивидуальной тайны пола, тайны возвышенной, творческой, ненормативной. Сия тайна открывается далеко не всем. А если откроется, ещё неизвестно: повезло открывателю или нет? Сексуальный же акт совершается по природной страсти, для самоудовлетворения, а вовсе не для открытия каких-то тайн или для одобряемых обществом целей деторождения. Тот мужчина с набережной хотел совершить с тобой сексуальный акт, это нормально, только к любви, к раскрытию твоей, розан, личной тайны пола, сей акт не имел бы никакусенького отношения. Но и без любви людской род торжествует в сексуальном акте — и не потому, что родовая добродетель присутствует у творящего акт как цель, а потому, что род бессознательно господствует над человеком в акте.

— Значит, можно с мужчиной… и без любви?

— Можно, а иногда и нужно! Если, например, годы мотают, а любовь всё мимо пролетает. Со мной восемь раз такое было. Называться сиё будет «сексуальной связью». Если без любви, без раскрытия роковой тайны своего пола, то для оправдания сексуальной связи вполне достаточно взаимных симпатий.

— И замуж может без любви?

— Можно! Семья, хотя рождённый по необходимости, но самый успешный социально-хозяйственный механизм благоустройства рода человеческого, и к тому же внерелигиозный, внедуховный. Таково мнение товарища Энгельса, умнейшего из холостяков! Нет другого феномена в жизни человечества, нежели семья, кой бы так верно объяснялся экономическим материализмом. Семья — хозяйственная ячейка общества, и её связь с полом всегда не прямая. Это я ещё гомосексуальные семьи опускаю! Связь же семьи с любовью, как с раскрытием тайны пола, вообще мало ощутима.

— А можно записаться на приём к товарищу Энгельсу? Я приду с мамочкой — пусть хоть он ей скажет… Не хочу больше с мамочкой в церковь ходить: лепят из меня дуру! Наш батюшка уже сколько раз звал меня к себе — «на исповедь». Знаю про его «исповеди», прихожанки рассказывали: лапает, какие помоложе и в теле, и «склоняет». Лицемер! Пристал ко мне ещё сильней, чем тот мужчина с набережной, а у самого и жена-поповна, и подруга молодая есть. Я и батюшку, и подругу его до смерти боюсь — они здоровенные такие! Ходят с палками в руках!

— Кажется, знаю, о ком ты говоришь… С Энгельсом, розан мой, встретиться уже нельзя, но я тебе книжку его дам прочесть. А про лицемерие христианской церкви в отношении семьи, деторождения и сексуального акта тебе лучше к Василию Розанову заглянуть.

— Вау! Запишите нас с мамочкой к господину Розанову. Обожаю умных мужчин! Он холостяк или с наследством?

— У Розанова творческое наследие, а сам прожил без денег, умер в нищете. Розанов уличил попов в лицемерии по части трактовки пары семья-секс. Если попы, писал Розанов, считают деторождение божественным, то как может презираться ведущий к деторождению сексуальный акт? Нет уж, мужчины в рясах с палками, сегодня вам с этакой трактовкой сексуального акта в обществе не прокатит, как в ранние века. У попов, розан мой, о тайне любви ни словечка не найдёшь: миллионы слов проповедники написали и миллиарды слов с амвона говорят, поют и шепчут, а о любви — ни словечка. Взять столпа православия Феофана Затворника. Для сего аскета в семье имеют значение лишь два пункта: физиологический — сексуальный акт, ведущий обязательно к рождению ребёнка, и экономический — материальное благоустройство жены и детей. О таком домострое, где о половой любви ни слова, попы всегда рассуждают с моральным пафосом буржуа. А вся «духовность» такой семьи исчерпывается послушанием, безропотным несением бремени и тяготы. Тайна брака не раскрыта в христианстве. Церковь, благословляя семейный союз, лишь прощает грех половой жизни — ну, спасибо…

Вижу, уклончивый взгляд пропадать стал, и личико дивы оза­ряется вдохновением комсомолки первых пятилеток… Тогда вынул из шкафа свою диссертацию, ворох распечаток с расчётами экономичес­кой эффективности, пачку авторских свидетельств и патентов, тиснёные благодарности от начальства, свои грамоты, медаль…

— Ой, не подведу народное хозяйство! — восклицает, наконец, моя душечка, в страстном порыве возложа ладошку на вздымающийся бюст свой. Потом она радостно взвизгивает — своим уже мыслям — взлетает прямо через стол и, с лёту, чмок меня в область лица! И выпорхнула вон…

Эх! Зачем мне по штату секретаршу не положили!..

 

Сатирический роман Сергея Лихачева «Свежий мемуар на злобу дня». Мемуары 1 и 2

Роман «Свежий мемуар за злобу дня», издан в рамках собрания сочинений Сергея Лихачева, том 2

Официальный портрет товарища Бодряшкин, в натуре

Сатирический роман-эпопея в плутовской традиции Гоголя и Салтыкова-Щедрина. Автор мемуаров ― кандидатура душеведческих наук, премьер-майор в отставке товарищ Бодряшкин. Он бывший детдомовец и поныне ― холостяк, то есть, в дамах много понимает. Онфим Лупсидрыч обитает в Непроймёнской стороне, работает в институте Животрепещущих проблем (ЖИВОТРЁП) ведомым прививатором ― прививает народу любовь к начальству. Сам товарищ Бодряшкин, будучи обладателем квадратной головы, считает, что написал «энциклопедию русской жизни», а как литературный персонаж сам скоро встанет посерёдке между Дон Кихотом и бравым солдатом Швейком.

Мемуар № 1. Описание одного трудового дня товарища Бодряшкина в ЖИВОТРЁПе. На приём к Бодряшкину по очереди являются: диванный интеллигент, обиженный начальством «писатель» Силый Дроволось; белокурая нимфа ― кандидатка в секретарши, мечтающая поднять производительность труда своего начальника; пенсионер Горыныч, озабоченный вымиранием русского народа; французский журналист-соглядатай месье Фуфуетэ, за что-то ненавидящий Россию. Потом, на заседании Комиссии по этике, товарищ Бодряшкин излагает проект развития государственной идеологии в России на методологической основе новейшего направления в искусстве — бодризма, и выступает с докладом о классификации граждан и апатридов на предмет их благонадёжности к государству. В конце дня товарищ Бодряшкин посещает оборонный завод, на котором своей безупречной логикой усмиряет спровоцированный профсоюзным карьеристом бунт.

Мемуар № 2. Товарища Бодряшкина его начальник ― генерал Патрон с замысловатою судьбой ― отправляет на задание в сельскую деревню Матерки. Матерковские земли захвачены колонизатором новой формации ― Цапелем/Жабелем по воровской кличке Пигвин. На оккупированных землях Пингвин устроил диснейленд-андеграунд «с русской спецификой» ― грандиозный вертеп, на который слетаются тысячи интуристов со всего мира. Матерки переименованы в Мамонтвилл, россиянам въезд запрещён. Товарищ Бодряшкин и его проводник ― журналист из газеты «Голая непроймёнская правда» Пломбир Тютюшкин, страшно возмущены. Они, вместе с ватагой местных партизан, изобличают шпионов и выступают супротив врагов.